когда-нибудь потом, через много наших встреч и разлук, она прошепчет
пятнадцать строк, и они станут частью ее жизни.
Я сжал покрепче узкую ладонь, уже и так согретую и даже слегка вспо-
тевшую. Не слишком ли простой путь избран мною? Познать - значит мумифи-
цировать. Так было, так будет. Будет, но уже не со мной, во всяком слу-
чае не вечно, ведь в стеклянном ящике не так много места, а заводить еще
один уже слишком хлопотно. Нет, пусть стихи полежат еще, пусть настоят-
ся, ведь они есть продукт малопортящийся. Следовательно, речь может идти
только об инструкции, пускай узнает то, что знаю я, пусть не думает,
будто я собираюсь ее обмануть, или, не дай бог, наоборот, потерять голо-
ву и жизнь бросить ради вечной охоты за одной целью.
- Я тебе хотел подарить вот это.
Я переложил ее ладонь в левую руку, правой достал из кармана инструк-
цию, трижды ударив ею о воздух, развернул сокровенный труд.
- Что это, стихи? - с нескрываемым разочарованием спросила она, подс-
леповато наклонившись над бумагой.
Было в том движении что-то до боли знакомое (я даже вздрогнул), но
настолько неожиданное и неуловимое, что лишь под утро стала ясна причина
моего испуга.
- В некотором смысле. - Я загадочно улыбнулся и, сжав покрепче ее ла-
донь, добавил: - Это нужно прочесть.
Да, вот так был решен основной вопрос. Двери теперь открыты настежь
любому урагану. Она узнает все, без намеков и иносказаний, она поймет и
оценит мое мужество, мою открытость, и я, счастливый, многословный,
прольюсь потоком восхищенных слов в ослепительном вихре, в танце запу-
танных, но не спутавшихся серебристых нитей.
Но все произошло совсем не так. Все произошло как-то второпях, глупо
и бестолково: внезапно, вдруг потерял равновесие вопреки моей же
инструкции, которую она только что прочла и на которую отреагировала од-
ним орфографическим замечанием, вследствие чего я, наверное, и разнерв-
ничался и проявил в конце концов абсолютно неуместную торопливость и не-
последовательность. "Июлия, июлия", вот и все, на что меня хватило.
А под утро мне приснился сон со страшным концом, от которого я и
проснулся.
Мне снился обрыв, и мы вдвоем стоим у самого края, но не так, как на-
кануне, а поменявшись местами - я у пропасти, а она за моей спиной. И
опять меня спрашивает:
- А вы летали во сне? - спрашивает тихо, тихо, и также потихоньку
вперед меня и толкает, плыви, мол, голубчик по воле ветра. Я же лечу
круто вниз вначале, а потом растопыриваю руки, как затяжной парашютист,
и останавливаюсь. Стихает шум ветра, и я слышу только волнующий меня го-
лос:
- Лети ко мне, как пух Эола.
Оглядываюсь, верчу головой и никого вокруг не вижу. От огорчения за-
бываю о руках и тут же с веселым свистом срываюсь на камни.
Слышится отвратительный шлепок, и я обнаруживаю себя на постели, а
звук шлепка происходит от удара упавшей на пол моей ладони. Рядом слад-
ким сном дышит моя королева, а я, мучимый жаждой, иду босиком на кухню.
Я долго пью из треснувшей фарфоровой кружки, глядя в посеревшее от зим-
него хмурого света окно, и думаю над тем, как непросто пройти пятый
этап, не испортив ни одного волшебного волоконца. Но делать нечего, все
предопределено законом, тысячи раз проверенным до меня, и так остроумно
мною сформулированным в форме инструкции. Все приходит к одному концу,
шепчу я, разглядывая тусклые блики на кончике иглы, и возвращаюсь обрат-
но в спальню. Господи, как она прекрасна и неподвижна, она будто бы
мертва, но нет, если присмотреться, видно, как размеренно, спокойно
вздымается ее грудь - она спит, спит, доверившись моему мастерству, она
подозревала мой талант, и теперь ни о чем не беспокоится.
Я уже приготовился к завершению пятого этапа, как вдруг краем глаза
замечаю в дальнем углу комнаты, у самой шторы, контуры знакомого уст-
ройства. Я еще ступаю по инерции к ее телу, а мозг уже возмущенно про-
тестует: что это, откуда? Этого не может быть, чуть не кричу я, медленно
сворачиваю в дальний угол, где в сумеречном безжизненном свете, прикры-
тый наполовину сползшим плюшевым покрывалом, обнаруживается почти такой
же, как мой собственный, и все-таки немного другой, нумизматически стро-
гий и по-женски шикарный стеклянный ящик ловца тополиного пуха. Страшная
догадка мелькает в ослепленном невероятным видением мозгу, и я наконец
отгоняю полный бесконечных ужасов назойливый сон.
Я потом часто вспоминал ту ночь, пытаясь понять, как, отчего, почему
не сложилось, не свелось все к логическому концу. Да, все как и полага-
ется, я проснулся под утро рядом с ней, с моей серебристой мечтой. Я ос-
торожно отогнул несколько волоконцев, встал с широкой постели и сразу
направился в дальний угол с твердым намерением как можно быстрее все вы-
яснить и отделить приснившееся от реальной жизни. Я обшарил весь угол.
Там действительно оказался ящик, отмеченный еще накануне вечером краем
глаза, и в преображенном виде обнаружившийся в ночном сне. Вполне обыч-
ная картонная коробка, полная всяческого детского хлама, - подытожил я
результаты утреннего осмотра и уже собрался бросить обратно старенький
обшарпанный пластмассовый самолетик, как услышал за спиной строгий го-
лос:
- Что вы там ищете?
Ах, отчего так обидно и резко прозвучали ее слова! Словно я есть не-
задачливый воришка, захваченный врасплох хозяевами, а не настоящий мас-
тер, виртуоз тополиной охоты.
- Я тут, здесь, хотел... - я глупо вертел самолетиком, не смея честно
признаться в своих страхах.
- Вам пора отправляться домой.
-Июлия, - простонал я.
- Перестаньте сейчас же, не называйте меня так никогда.
- Но почему, что случилось?
- Ничего не случилось, - она монотонно, почти по слогам, медленно от-
резала наш разговор от будущих неизвестных мне событий.
Я молча оделся, не глядя , не поворачиваясь, словно битая собака, вы-
шел в прихожую и здесь в нерешительности остановился, почти ничего не
различая во мраке. Она ножкой пододвинула мои ботинки и, кажется, сложи-
ла на груди руки, показывая всем своим видом, как тяжело ей ждать эти
несколько последних мгновений. Ну, не молчи, скажи хоть что-нибудь,
пусть не дружественное, нейтральное, молил про себя я, привыкая понемно-
гу к темноте и все отчетливее различая ее уставшее тело.
- Я дрянь, - спокойно и горько сказала она, потом по-деловому попра-
вила молнию на моей куртке и, как в том сне, легонько столкнула меня в
обрыв.
Андрей Смирягин
ПРО РЫЦАРЯ, ЛЮБОВЬ И ЗАЙЦЕВ
Короткая юбочка, тонкая как у змейки фигурка, лицо ребенка. Она моя
дочка, я ее папа. Мы так договорились.
- Папа, можно я порулю?
- Папа, можно я порулю?
- Пожалуйста, только никого не задави... [Image]
Изумленные пешеходы и водители других машин, открыв рот,
взирают на несущийся автомобиль: руль в руках у наклонившейся к нему
миловидной пассажирки, и безучастный водитель, жмущий вовсю на газ и лишь
иногда на тормоз.
Они едут на кладбище. Нет, без шуток. Она хочет навестить свою
бабушку - Донское кладбище, колумбарий номер двадцать, шестнадцатая секция,
третий ряд снизу.
- Молодой человек, купите своей девушке цветы.
- Бабуля, горшочек я тоже возьму, чтобы поставить на могилку.
Его дочка улыбается, она очень странно улыбается, она просто корчит
мордочку, обнажая в гримасе свои ровные, недавно подпиленные зубы. Двадцать
лет она страдала от того, что один из передних зубов у нее неровный, а
вчера она пошла проверяться к стоматологу, та взяла пилку и невозмутимо
подравняла портивший ее улыбку резак.
- Ты представляешь,- еще долго не могла прийти в себя она,-
американские дантисты утверждали, что здесь понадобятся дорогостоящие
керамические надставки, а она взяла и за бесплатно подпилила мне зуб.
Глаза ее при этом блестят. Он любил, когда у женщины блестят глаза от
шампанского.
Бабушка долго не хотела находиться. Она была профессором медицины и
любила говорить: "Вот ты сейчас на меня кричишь, а когда я умру, будешь
горько плакать".
Поплутав в лабиринте стен с рядами мемориальных досок и выцветших
портретов, бабушку наконец нашли. Она была замурована третьей в бетонной
нише. Кроме нее, в мраморную доску было вделано еще два портрета каких-то
дальних родственников, судя по всему, мужа и жены. Кто они такие, дочка
сказать толком так и не смогла.
Папу привлекли их имена: Вера Васильевна Молокосус и Оскар Павлович
Пильдон. Бедная женщина, подумал он, в девичестве натерпелась с одной
фамилией, а замужем мучилась с другой.
Между тем бабушка взирала на свою внучку и подозрительную плохо
выбритую личность рядом с некоторым состраданием. Папа сразу увидел
сходство между дочкой и ее бабушкой. Общими были их губы. Тонкая полоска
бабушкиных и нежная влажная плоть его спутницы несомненно имели один и тот
же рисунок. Возможно, когда-то и прах дочки вот так же будет взирать с
надгробного портретика на свою внучку, рядом с которой будет стоять
желающий ее мужчина, благодаря чему, эта сцена, дай Бог, и будет
повторяться до бесконечности.
- Не могу себе простить, что обижала ее,- вдруг грустно призналась
дочка, прилаживая снизу стены горшочек с цветами, которые, похоже, уже
повидали на своем веку могил,- а она мне говорила: "Вот я умру, и ты еще
вспомнишь обо мне". Я помню о тебе бабуля, мы еще встретимся с тобою.
- Что за глупости лезут тебе в голову?- изумился ее словам папа.
- А, неважно,- махнула рукой дочка и мило скорчила свою
гримасу-улыбку.- Как ты думаешь, церковь сейчас открыта?
Папа посмотрел на часы, было около семи.
- Думаю, как раз начало службы.
Монастырская церковь встретила их неприветливо. Он никогда не умел
креститься. Если движение рукой еще получалось достаточно хорошо, то
последующий поклон всегда выходил как-то скованно. Возможно, все дело было
в раннем остеохондрозе, или в том, что он не любил кланяться никому, даже
Богу.
Дочка тоже отличилась перед церковной общественностью, представ перед
Богом с непокрытой головой, распущенными вьющимися волосами, в короткой
юбочке, непонятно как скрывающей место соединения двух длинных тонких ног и
с голой полоской смуглого гладкого живота, слава Богу, без кольца в пупке.
Старушки просто выжимали их из церкви своими неодобрительно-хмурыми
взглядами.
- Видишь,- сказал он усмехнувшись, когда они выходили из храма под
сень тихого монастырского кладбища,- церковь не принимает тебя. Не понимаю,
почему, ведь такое ангельское лицо, как у тебя, еще поискать надо. И потом
ты так молода, что у тебя просто не может быть настоящих грехов.
Наивное лица дочки сразу стало задумчивым.
- А измена это грех?- внезапно спросила она.
- Смотря кому. Если твой любимый допускает твою измену, то не грех.
Вот скажи, твоему парню будет больно, если он узнает, что ты ему изменяешь?
- Думаю, что да.
- Выходит, твоя измена - это грех.
- А если я ему изменяю только телом, а душой я с ним - это измена?
- К сожалению на этот вопрос я сам еще не ответил,- пожал плечами
папа.
Здесь попробуем разобраться, кто кому изменяет.
Дочка досталась папе, можно сказать, по наследству. Наследство
оставил один американец, который жил у него и который в свою очередь
получил дочку в наследство от другого американца, который и был настоящим
парнем Дочки. Ему она и изменяла. Уф! Впрочем, это еще не все об изменах.
Все - будет впереди.
Итак, однажды американец сказал ему как бы в шутку:
- Мне хотелось бы, чтобы ты попробовал эту девочку.
