приглашающими хлопками ведущего.
В зале заседаний я сажусь у огромного, до потолка, окна, выходящего
на нашу бухту, и любуюсь кавалькадой яхт, забредших сюда со всех концов
старого света. Потом, в трех рядах книзу, обнаруживаю белокурую незна-
комку и теперь узнаю ее. Да ведь это я ей вчера помогал грузить огромный
колесный чемодан в аэропорту, потому что сразу приметил как самую краси-
вую женщину нашего ученого мероприятия. Правда, вчера она была в джинсах
и спортивной блузке и мою помощь восприняла совершенно неадекватно.
- Кэн ай хэлп ю? - вежливо попросил я и, не дожидаясь согласия, схва-
тил в руки безумно тяжелый чемодан, не сообразив потащить его на колеси-
ках. Она же, с испугом глядя на дорогую сердцу ношу, поспешила за мной,
и я понял, что был принят чуть ли не за грабителя, к тому же с ужасным
корсиканским акцентом. Лишь когда я донес мастодонта до нашего автобуса,
она успокилась, и в сутолоке я ее потерял. Ага, а сегодня утром она наш-
ла меня и таким образом отблагодарила за вчерашний подвиг. Впрочем, от-
куда она узнала, что я русский? А, плевать, какая разница, я сижу здесь
с умным видом, якобы поглощен вступительным словом, а сам наслаждаюсь
предвкушением двухнедельной плодотворной, как будет написано у меня в
отчете, работы. Я намеренно не слежу за английской речью оливкового
француза, я растягиваю неповторимое блаженство первых часов пребывания
на острове. А интересно, откуда она? Судя по нежной, нетронутой загаром
коже, откуда-то с Севера Европы. Шведка? Возможно, но уж во всяком слу-
чае не полька. К моему счастью, я представляю не только Советский Союз,
но и весь соцлагерь. О, свободный раб тюрьмы народов, покажи миру наши
достижения, напутствовали меня в трех партийных комиссиях мои строгие
комиссары, и держи ухо востро, и с женщинами в одном купе не ездий, и в
номере о государственных секретах ни-ни. На все согласен, но, господи ты
мой, какая же Франция без женщин? Да при всех наших грядущих переменах
бог его знает, когда еще... да какой же во мне после этого будет дух ес-
тествоиспытателя?! Ведь целых две недели, ведь это целая жизнь, может
быть, тем более на такой благодатной почве.
Я разворачиваю толстую с атласными листами тетрадь, выданную оргкоми-
тетом, и вывожу прекрасным тонким фломастером ее загадочный профиль. Нос
чуть великоват, но огромные агатовые печальные глаза пленяют мое вообра-
жение. Вдруг вся аудитория, все восемьдесят человек, аплодируя, повора-
чиаются в мою сторону, и я едва упеваю захлопнуть ее изображение. До ме-
ня доносятся "Горбачев и перестройка", и я сконфуженно улыбаюсь, впро-
чем, немного даже ехидно. Эти, в основном молодые лица, глядят на меня с
интересом, а некоторые, наслышанные о лагерях и репрессиях, даже со-
чувственно. Ну, уж это слишком. Оказаться в центре внимания вовсе не
входило в мои планы, ведь я тоже человек, а внутри у меня шевелится при-
ватная душа. Они как будто слышат мой призыв и снова впиваются в доклад-
чика, и мы вместе, на равных, домучиваем заседание до обеда.
Обедаем на открытом воздухе за длинными, как на свадьбах, деревянными
столами. Кто-то поднимает тост, наливая из огромного бурдюка кислого
красного вина, и начинается свадебный пир. Впрочем, довольно скованно.
Еще не перезнакомились, еще не нашли общих тем, а в моей окрестности во-
царяется настоящее библиотечное затишье. Я чувствую, что капиталистичес-
кий мир несколько смущен моим утопическим сознанием, и мне, взращенному
на трех источниках и составных частях, до чертиков хочется крикнуть зна-
менитое шукшинское: да кто же тут женится, дорогие господа-товарищи? Но,
увы, они не знают Шукшина, а я не настолько знаком с английским. И я
продолжаю, как и все, мрачно урчать над увесистым ломтем говядины. Впро-
чем, потихоньку народ таки раскрепощается. Кто-то уже на том конце похо-
хатывает, кто-то просит чего-то недостающего ему подать, а двое ма-
леньких деток, прибывших сюда с высоконаучными родителями, подошли ко
мне и опасливо тычут розовыми пальчиками, повторяя: русо, русо. Я бла-
госклонно улыбаюсь, мол, ничего особенного, и разрешаю им еще и дернуть
меня за усы. Это производит настоящий фурор, в основном в родительской
массе. Хлопая в ладоши, родители все-таки извиняются , мол, детишки в
первый раз видят живого русского. Вскоре дети теряют ко мне всякий инте-
рес и, не дождавшись взрослых, убегают за сладостями. Я же, насытившись
впрок, неизвестно, будут ли еще кормить до завтрашнего утра, начинаю ис-
кать девушку с агатовыми глазами и тут же, с огорчением, обнаруживаю ее
за соседним столом, мило беседующей с каким-то нахальным типом. Я поче-
му-то назначаю его американцем и приготавливаюсь переделать свадебное
торжество в поминки неначавшегося чувства. Но она замечает мой взгляд,
поворачивает ко мне бездонные печальные глаза и долго смотрит, не реаги-
руя на заносчивый спич американца. Быть может, это все мне только пока-
залось, и вскоре она исчезает за чьей-то широкой спиной.
Следующая половина рабочего дня проходит в скучном лекционном зале,
но заканчивается интересным объявлением для участников, получивших гран-
ты. Эти счастливчики, к коим принадлежу и я, могут получить деньги сра-
зу, сейчас же, в офисе отеля. Естественно, я никак не могу пропустить
такое важное мероприятие и попадаю в оживленную очередь, в основном сос-
тоящую из молодых людей с небелым цветом кожи. Передо мной индийцы и ла-
тиноамериканцы, или испанцы. Чуть поближе к "кассе" мелькает ее светлая
головка. Очередь навевает ностальгические воспоминания, и я отдаюсь им
на растерзание. Впрочем, вскоре дело доходит и до меня, и здесь между
мной и француженкой возникает непреодолимый языковой барьер. Ее бухгал-
терские термины наводят на меня скуку - упираемся в какое-то мелочное
труднопроизносимое понятие. Я растерянно пожимаю плечами, не понимая,
чего же от меня хотят, а она беспомощно оглядывается по сторонам. Нако-
нец появляется моя незнакомка, выслушивает на двух языках суть проблемы
и ломанно спрашивает, где, мол, я собираюсь платить налоги, здесь или в
Союзе? Я патриотически трясу головой - на родине, на родине, обвожу
изящный пальчик размашистой росписью и получаю огромную по моим масшта-
бам сумму: полторы тысячи французских франков. Я небрежно пытаюсь сунуть
в карман годовой заработок кандидата наук, но моя помощница останавлива-
ет мою руку и просит все-таки пересчитать деньги. Я при всем честном на-
роде пересчитываю валюту и выхожу вместе с переводчицей из офиса. Насту-
пает неловкая пауза, как будто бы нам нужно разойтись, но мы не хотим, и
она, чуть иронично поглядывая на деньги, говорит:
- Ю ар рич нау, - добавляя на ломаном русском: - Вы спите в тенде и
не платить за отель?
- Да, - смущенно отвечаю я и предлагаю познакомится.
Она произносит странно-звучащее имя, напоминающее ветхозаветное, -
Руфь.
- Сериожа, - говорит она, - Ви брейв мужчина, вы не боись корсик се-
паратист!
Ну, как не боись? Наплывает вчерашнее долгое неуютное засыпание в па-
латке, в неизвестном диковатом месте, на фоне ужасающих правдивостью ре-
портажей наших спецкоров о борьбе корсиканских сепаратистов за свободу
родины. Как раз перед нашим приездом, в городке, что чуть повыше в го-
рах, прогремели два мощных взрыва с многочисленными жертвами. К тому же
еще по дороге из Аячо нам попадались развешанные тут и там фотографии
исчезнувших на острове туристов. Какой еще к чертовой матери свободы и
независимости нужно этим корсиканцам, и от чего, от Франции?! Что же это
за свобода такая, зачем? Вот, например, здесь, в полуметре от ее упру-
гой, дышащей девичьей свежестью фигуры... О, я бы с удовольствием отдал-
ся в рабство ее иноземному очарованию.
Я отнекиваюсь от ее благосклонных слов и наконец читаю на визитке -
Англия. Ах, ну как же, естественно, вот откуда это колониальное обояние.
Мне хочется выпрямиться, чтобы стать повыше нее.
- Мы, инглиш фриендс, пойдем ужинать в город. Ви присоединись к нам?
- Конечно, - соглашаюсь и вспоминаю про колбасу в палатке. Ее нужно
срочно спасать в каком-нибудь холодильнике, иначе придется каждый день
присоединятся к ее английским друзьям, а это мне далеко не по карману.
Она прощается и исчезает.
Я бреду в палатку, размышляю о произношении. Разве можно надеяться на
что-то серьезное при таком акценте, ее русском и моем английском, тем
более, у них там, судя по всему, такая теплая английская компания? Но
вскоре забываю об этом и начинаю распихивать припасы по холодильнику,
потом сижу у палатки и курю, потом снова вспоминаю об ужине и иду к оте-
лю.
Суматошно перезнакомившись со всеми Питерами, Самуэлями и Джонами, мы
взбираемся по крутому склону на автомобильную дорогу и минут тридцать
бредем в город. К вечеру жара спадает. Обходим все ресторанчики, тща-
тельно изучив цены, усаживаемся наконец в итальянской пиццерии, едим и,
оставляя по двадцать пять франков, возвращаемся в кромешной темноте
вниз. На узком горном серпантине, ослепляемые мотоциклистами, мы вытяги-
ваемся гуськом и затихаем. Такая темная ночь, такие крупные звезды и та-
кая большая компания. Мне грустно.
Я прощаюсь оптом с ними у отеля, одиноко плетусь в свою берлогу. Пло-
хо спится внуку Раскольникова на родине Наполеона. Он ворочается, подг-
ребая под себя узкий поролоновый матрасик, едва спасающий от неровной
каменистой почвы. К утру она остывает - его бьет озноб. Он просыпается,
закуривает сигарету. Высунувшись наполовину из палатки, находит Полярную
звезду и долго смотрит в северо-восточном направлении. Его ужасают
предстоящие тринадцать дней скучных полупонятных разговоров, и он прини-
мает твердое решение разрушить их неотвратимость.
Утром выясняется, что иностранцы тоже люди, правда, замороченные тя-
желым наемным трудом. На доске объявлений вывешено новое расписание,
сдвигающее начала заседаний на послеобеденное время, а все волшебные ут-
ренние часы отдаются пляжу. Меня опять приглашают в их теплую компанию,
и я , благодарный за приглашение, бегу в палатку, опаздываю, и наконец
появляюсь на пляже в надежде увидеть ее в более обнаженном виде. Тут же
во мне восстает моя извращенная мораль. Ведь я принципиальный противник
нудизма, и многочисленные, разбросанные на песку обнаженные бюсты будят
во мне самые противоречивые чувства. Ох нет, слишком я падок до женского
тела, чтобы приветствовать полное его обнажение при всем честном народе.
Как женщину можно лишать главного ее очарования - таинственности!? Да
они все тут просто пуритане. Мысль о том, что и она окажется в чем мать
родила, заставляет меня остановиться, и я растягиваю худое мучное тело
поперек набегающей лазурной волны. Господи, как же я давно не был на мо-
ре, как хорошо, как хорошо, впрочем, уже минут через двадцать я, совере-
шенно зажаренный, окунаюсь в прозрачную воду и быстро убираюсь восвояси.
Вечером мы встречаемся у свадебных столов и дружно решаем больше не
ужинать в городе, а перебиваться самодельным харчем под открытым небом.
Как выясняется, мелкие запасы всякого продукта обнаруживаются не только
у меня. Мы выволакиваем все это на свет божий. Попозже к нам присоединя-
ются еще пяток сбегавших в магазин коллег, и легкий наш ужин переходит в
долгую, до самой ночи, беседу. Руфь сидит напротив и изредка угощает ме-
ня крытым белой плесенью горьковатым сыром взамен наших золотистых шпро-
тиков. Я довольно быстро схожусь с испанцами, благо их английский прост
и доходчив, и мы уже по-дружески подумываем, не распить ли нам какого
более крепкого напитку. Англичане держатся обособленно, молчаливо, с
достоинством поедая тут же нарезанные сэндвичи. Тот американец таки ока-
зался американцем по имени Тони, ведет себя намного раскованнее, но,
