пуст, душу согревала только одна, но весьма соблазнительная перспектива
- убить начальника. Он регулярно появлялся уровне этак на четвертом. Бу-
дем честны - ОНА к нему относилась очень хорошо, даже любила какой-то
особенной любовью, которую умом не понять, впрочем, так же, как и любое
другое чувство. Но, опять, не будем скрывать, что любой с удовольствием
убил бы своего начальника, представься ему такая возможность. Шеф был
существо весьма интеллектуальное - он всегда знал, где находится против-
ник, охотиться за ним не приходилось - он сам преследовал свою жертву.
Но в этом то как раз и была его слабость - зная повадки шефа, им можно
было легко манипулировать! В разгар погони он обо всем забывал, его лег-
ко было заманить в ловушку. ОНА ловко поставила две бомбы, а сама спря-
талась за ближайший угол. Раздался взрыв - и единственное, что ОНА успе-
ла потом рассмотреть, были клубы дыма и седые усики, медленно и плавно
опускающиеся на дорожку лабиринта. Есть! Ура! Счастье есть, его не может
не быть! На следующем уровне ОН просто обязан появиться. Каждая клеточка
ЕЕ организма сладко сжалась от предвкушения близкого счастья.
И вот, после традиционного музыкального проигрыша, ОНА осторожно сту-
пила на кирпичную дорожку - ту самую, с которой связано бесконечно много
теплых воспоминаний, которая никогда не надоест!!! Итак, ОНА узнала его
сразу - в толпе безразличных коллег и преподавателей ЕЕ сестры, разно-
мастных начальников и рекламодателей - она узнала ЕГО тупой целеустрем-
ленный взгляд, быструю нервную походку, ЕГО непредсказуемость и безраз-
личие к окружающим, а также эту гадкую манеру ходить сквозь стены! Пой-
мать ЕГО можно было только загнав в угол, либо имея управляемую бомбу.
Тогда надо было положить эту самую бомбу на самое посещаемое место и
терпеливо ждать, пока ОН пройдет мимо. Заманить ЕГО куда-нибудь было
просто нереально - у НЕГО начисто отсутствовало чувство реальности...
Впрочем, в жизни ОН реагировал еще и на своих врагов... Но тут ОН был
совершенно безразличен ко всему - врагов не было, была только ОНА, а ЕЕ
ОН по жизни не замечал - не знал ОН, что и ОНА может быть иногда очень
опасна.
"Стать его врагом, что ли? Чтобы заметил!" - подумалось ЕЙ - реально.
Какое блаженство - просто видеть ЕГО, идти рядом - с риском это не соп-
ряжено, это же не шеф, которому полагается все знать. Забавно, что ОН
живет будто в шорах... И опасен ОН, только если столкнуться с НИМ нос к
носу. Можно было бы жить себе спокойно, просто не обращая на НЕГО ника-
кого внимания, но ОНА этого не хотела! Все было очень серьезно. Вот оно
какое - настоящее чувство. Оно требует фанатичного служения! И ОНА слу-
жила ему, как могла... Она мельком поглядывала на ЕГО лупоглазый фиоле-
товый профиль, нежные маленькие рожки... "Как он мил! Одно это оправды-
вает то, что я так глупо втрескалась в такого гада!" Гадом ОН на самом
деле не был, и ОНА это сознавала. Просто - какой есть, такой есть... Но
какое это было блаженство - называть ЕГО гадом прямо в глаза! Правда, ОН
все равно никогда ничего не слышит...
ОНА слишком размечталась - а это было серьезной ошибкой! Из-за пово-
рота сразу выскочил шеф... "Ничего, - подумала ОНА, умирая, - у меня
есть еще одна жизнь." И вот ОНА снова на знакомой дорожке - главной тро-
пе ЕЕ жизни. ОНА готова ко всему, готова погибнуть ради НЕГО - как всег-
да. Теперь ОНА действовала четко и оперативно. ОНА подкараулила ЕГО в
углу лабиринта, расставила бомбы на всех путях к спасению - и все ради
своего бесценного сокровища. "Вот тебе за то, что ты меня не замечаешь,
за то, что не отвечаешь на мои письма, за то, что не взял меня на тусов-
ку, где был Пол МакКартни - впрочем, как и на все остальные тусовки, но
с Полом - это было особенно обидно; за то, что не спал со мной столько,
сколько мне хотелось, за то, что я у тебя не одна была, в конце концов!
Вот тебе!" ОН успел только раскрыть свои широко расставленные, на выка-
те, глаза... "А на следующем уровне, - подумалось ЕЙ в блаженном предв-
кушении, - ТАКИХ будет уже ДВОЕ." ОНА была счастлива.
Владимир Хлумов
Ловец тополиного пуха
(отрывок из повести)
Я шел на встречу с моей богиней, то и дело похлопывая себя по груди,
где во внутреннем кармане лежал сокровенный предмет, точнее, два сокро-
венных предмета: стихи, написанные в бреду высокой температуры, и
инструкция по ловле тополиного пуха, составленная мною несколько лет на-
зад, когда я осознал себя вполне профессионалом. Конечно, вначале я хо-
тел показать ей стихи, но вот зачем-то, скорее бессознательно, чисто
рефлекторно захватил сборник указаний и советов для всех, кому близок
этот род занятий. Зачем я это сделал? Уж не ради ли противопоставления
горячего сердечного чувства холодному умственному продукту?
Я, конечно, пришел первым к обрыву, чтобы получше выбрать место. Я
специально предложил встретиться здесь, у обрыва, у пропасти, на самом
краю столовой горы. Здесь одному-то страшно, не то что вдвоем. Сердце
замирает, когда вослед за взглядом мысленно срываешься вниз, и не дай
бог, думаешь, кто-либо другой подойдет сзади да и подтолкнет потихоньку
- а сильно и не надо. Я всегда боюсь стоять на краю, когда сзади кто-то
ходит. Ведь он может не со зла, а так, случайно, ненарочно задеть.
Наверное, невозможно привыкнуть к ее появлению. Меня чуть не свалило
с ног по крутому снежному склону. Все потемнело, пропало, осталось
только обворожительное покачивание и огромное пространство, утыканное
зелеными и голубыми иглами, тысячами живых и одной золотой иглой венчаю-
щей гигантскую пирамиду. Зачем и жить, если не ради такой, легкой, под-
вижной, независимой?
- Ах, как здесь страшно, - она доверчиво, как это делают дети, ухва-
тилась за мою руку и встала на самом краю, - я так давно здесь не была и
забыла страх высоты, - она улыбнулась, а глаза ее стали совсем грустны-
ми. - Но чего бояться? Мне кажется, я бы смогла полететь (еще бы, поду-
мал я, и на всякий случай заслонил ее от ветра), но не как птица, а луч-
ше, умнее, красивее, как летают во сне. Там ничто не мешает телу, там
летишь просто так, без крыльев и звезд, без плана или мечты, сама, вне
тревог и волнений, в любом удобном направлении, легко и просто, сама,
сама, будто паришь, как воздух в воздухе...
- Летишь, чтобы пасть и прорасти, - пробурчал я из-за спины, я был
взбешен собственной прозорливостью: да, она есть то, что я искал, ника-
ких сомнений теперь не осталось.
- А вы летаете во сне? - спросила она.
- Нет, я лишь прослеживаю чужие маршруты, - соврал я.
Она как-то понимающе кивнула, мол, ну-да-конечно, и опять забыла обо
мне.
- Нет, птицы не умеют легко летать, - она спорила сама с собой, - они
производят слишком много шума и ветра, они не могут наслаждаться тем,
что дано, и так, как есть...
Плыви, плыви ко мне, я жизнь твою наполню новым смыслом, пело мое
сердце. Господи, как же она хороша, как точны ее мысли, как прекрасны и
независимы они, словно легкие небесные пути, проложенные в будущее мое
счастье. Что может быть выше и прекраснее, чем плыть над июльским жаво-
ронковым криком? Счастье вечного покоя, закрытого от сквозняков стеклян-
ными стенками. Да и чего еще ждать? Сейчас, здесь, она делится со мной
самыми сокровенными мыслями, мыслями единственной в своем роде, несрав-
ненной и неповторимой летящей души.
С обрыва, без просьб и намеков, мы шагнули в неясное еще минуту назад
будущее, в начала новых несвершенных этапов. Так, по крайней мере, каза-
лось мне. Ведь я буквально еще не был совсем здоров, и я слишком пережи-
вал и волновался, но был счастлив, чертовски счастлив, как пророк добра,
доживший до свидетельств своего мастерства. Я вспоминал, как много меся-
цев, черных, тяжелых месяцев назад, в случайном разговоре подслушал ее
номер телефона, и в тот момент предугадал сегодняшний успех. Мне и тогда
это казалось не случайной удачей, зашифрованной семью цифрами, но знаком
счастливой судьбы, дарованной господином Провидением. Я мог бы уже в
этот день приступить к самому ответственному этапу, но не стал - мне (а
хотелось бы написать - нам) было слишком хорошо. Мы расстались по моей
инициативе, заранее договорившись о новой встрече. Я, быть может, впер-
вые уходил от нее в приподнятом настроении, с легким, я бы даже сказал,
преступно легким сердцем. Мне нужна была настоящая пауза, недолгое без-
деятельное затишье, короткое замирание перед последним решительным ша-
гом. Конечно, не могло быть и речи о подарке, да и что я мог считать
подходящим подарком? Нет, решение таких вопросов должно быть перенесено
как можно подальше вперед, вплоть до самого последнего момента. А сей-
час, в эти несколько дней, мне наконец судьбой отведено насладиться по-
коем возникшего взаимопонимания.
Но стоило вернуться домой, упереться в серое занавешенное окно мечта-
тельным взглядом, как черные тучи сомнения вновь обступили мое безоблач-
ное небо. Чему я, собственно говоря, обрадовался, что случилось? Она
призналась мне в теплом чувстве? Она, доверчивая и покорная, легла на
мою ладонь? Или, быть может, она, поблескивая металлическим ушком, дав-
ным-давно возглавляет единственную в своем роде коллекцию? Увы, нет.
Тогда от чего я обрадовался, от одного-единственного неравнодушного
взгляда, от этой по-детски доверчивой руки, от сердечной, искренней,
вслух высказанной мечты воздухоплавания? Нет, слишком долго я страдал,
чтобы поверить сразу в свое счастье. Опять без спросу возник молодой че-
ловек, может быть, не вполне тот из ее парадного, другой, но похожий, он
улыбался и грозил мне всем своим свежим упругим телом. Чудак, уйди, не
маячь среди зимы, твое время весна, глупая, грязная весна, ты знаешь ее
песни, а сюда не приходи. Здесь холод, здесь много холода, и нужна осо-
бая острота зрения, приобретаемая лишь от рождения, чтобы постичь все
бесконечные горизонты зимы. И ее ты не увидишь, не заметишь, не поймешь,
не почувствуешь, как невесома ее душа, ты сомнешь, запутаешь тонкие се-
ребристые волокна, не заметив и десятой доли ее волшебства.
Да, я был еще болен, но не болезнью, а бесконечной силы желанием уви-
деть, ощутить, быть рядом, тут же, сейчас, в этот же удачливый момент. Я
позвонил ей и понял, что не мне одному безумно одиноко длинным зимним
вечером. И мы снова сошлись в тот вечер, вечер сбывшихся ожиданий и по-
бед.
И разве не победа - последовавшее вскоре чаепитие в ее доме на тесной
кухоньке с холодными драными полами, с долгими теплыми взглядами, с нет-
рудными паузами, с горячей, чуть подрагивающей ладонью в моей руке? Рас-
таяли, как снега в апреле, мои жестокие сомнения - да разве могла она
еще о ком-то мечтать? Нет и еще раз нет, пела моя душа, радуясь началу
последних этапов.
А потом надвинулась ночь, и я стал делить время на до и после. Да что
там время, вся жизнь должна была разделиться на две части, и важно выяс-
нить, что же относится к первой, как мне казалось, наиболее трудной по-
ловине, а что ко второй, во многом еще неясной, но все более и более же-
ланной. Во-первых, нужно понять, что же подарить ей? Если стихи, то их
можно подарить и потом. Ведь что есть стихи - еще одно признание в моем
особом к ней отношении, еще одна попытка понравиться. Нет, я не специ-
ально их писал, безо всяких претензий, это никакой не поступок, это на-
мек, это признание определенных достоинств, акт душевного напряжения,
мечта, сердечный план. Из тысяч слов я выбрал десяток подходящих друг
другу, как я люблю выражаться, настоящих, и создал впечатление другой,
неведомой жизни, несуществующих людей, отраженных в ночном окне; но, ко-
нечно, с тайной надеждой на ее память о моем чувстве, с надеждой, что
