в умывальнике. У них примерзают от стужи пальцы к железному крану. День
и ночь горит керосинка, - смрадно и денег без счету уходит на керосин, а
все не теплее.
Яков Львович вошел в остудевшую комнату, где на лавке, под шубами,
шалями и суконной кавказскою скатертью тряслась от озноба вдова-перепис-
чица.
- Голубчик, похлопочите, - произнесла она навстречу гостю: - Девочки
мои бедные с ног сбились. Сходите завтра к хозяйке!
Яков Львович узнал, где квартирует хозяйка и обещал. Куся сняла для
него кипяток с керосинки и налила ему чаю.
Степанида Георгиевна Орлова была богатой купчихой. Отец, когда-то ла-
базный мальчишка, позднее лабазник, а потом фабрикант, умер, оставив ей
лавку, дом и мыльную фабрику. Степанида Георгиевна замуж не вышла. В
спальне под образами держала приходно-расходную книжку и счеты. Лицо
имела широкое, ноздреватое после оспы, распаренное, как у прачки, и руку
подавала не прямо, а горсточкой. Платье пахнуло демикотоном. После пере-
ворота Степанида Георгиевна поселилась у себя в дворницкой, выселив
дворника в летнюю кухню, и жаловалась на разоренье. Там и застал ее ут-
ром Яков Львович, но не одну, а с товарищем Пальчиком, что-то укладывав-
шем в портфель. Он впрочем уже уходил, озирался, где шапка, и левой ру-
кой полез в рукавицу.
- Ну с, всего! - обнажил он гнилые зубы с кожурой от подсолнухов: -
бумагу припрячьте подальше!
Степанида Орлова, когда он ушел, взяла со стола гербовую бумагу и
сложила ее пополам.
- Одно разоренье, - присядьте, пожалуйста, - эти самые купчие. Кабы
не большевики, стала бы я еще недвижимую покупать! Мало переплатила
крючкам этим!
Яков Львович слушал, недоумевая. Степанида Орлова знавала его покой-
ную мать, Василису Игнатьевну, и смотрела на Якова Львовича, как на зна-
комого.
- Какая купчая?
- Ну да, нешто не слышали? Дом я купила у аптекаря Палкина, тот, что
фасадом на двадцать девятую линию. Староват, а ничего, доходный.
Деньги-то ведь теперь не продержишь, опасно. И зарывать их расчету нет.
А дома подешевели, как помидоры, ей Богу!
И засмеялась купчиха Орлова девичьим смешком без натуги, без хитрос-
ти. Вытаращил на нее Яков Львович глаза:
- Позвольте! Да как же! Муниципализованный дом?
- Ну, какой ни на есть. Дешовому товару в зубы не смотрят. Чего уди-
вились?
- И нотариат упразднен! Какая же купчая?
- Самая настоящая, на гербовой, по оплате. Нет уж вы в деле немного
смыслите, Яков Львович, так не интересуйтесь. И языком лишнего не гово-
рите между чужими. Я ведь с вами, как с сыном покойницы Василисы Иг-
натьевны, откровенна.
Руки развел Яков Львович и на минуту забыл, зачем пришел. Но, вспом-
нив, заторопился.
- Да, вот что, Степанида Георгиевна. Я пришел насчет жильцов правого
корпуса. Не знаете, не испорчено ли у вас отопленье? К ним не доходит
тепло. Там вода в ведрах замерзла. Пожалуйста, Степанида Георгиевна,
распорядитесь.
- Да что вы, голубчик. Дом-то не мой теперь, а городского хозяйства.
Вы бы к городу и обратились. Я-то при чем? Сама, видите, в дворницкой.
- Как же не ваш, если покупаете новый? - не удержался Яков Львович.
Улыбнулась купчиха. Видно в добрый час он попал к ней! Улыбка купчихи
Орловой важная штука, - девическая, без хитрости, без натуги, только ос-
пинки сморщились, набежав друг на друга на упругих, как у японской
бульдоги, щеках. Улыбнулась, ударила звонко по ляжкам всплеснувшими руч-
ками:
- А и хитрый же вы, даром что тише воды, ниже травы. Ну если жильцам
добра желаете, так передайте: плату пускай за нонешний месяц вносют не
городу, поняли? Ведь не внесли еще?
- Кажется, не внесли.
- Пусть занесут мне сюды на недельке, я дам расписку. Кто еще там ус-
ледит за их платой. А я, как хозяйка, за все отвечаю. Сами ко мне по
каждому пустяку забегаете. Нынче одно, завтра другое. Конечно, сама по-
нимаю, морозы - сладко ли? Тепло я пущу, а вы насчет платы не поза-
будьте.
- Не позабуду, - ответил Яков Львович и вышел.
Дворнику Степанида Орлова, зазвав к себе, слово-другое сказала:
Дворник, в ведерко воды накачав, неспешной походкой пошел в отде-
ленье, где топка. Сколько возился и что он там делал, не знаю. Выйдя,
опять не спеша, запер он топку на ключ и ключ отдал купчихе Орловой, а
та его положила под образа, за ширинку, рядом с приходо-расходной книж-
кой и Новым Заветом.
А по трубе, повинуясь физическому закону, потекло, прогоняя зашедшую
стужу, победительное тепло, равнодушное к людям и всем делам их. Оно до-
текло до подвала, и Лиля, пощупав трубу, закричала, как сумасшедшая:
- Мама, Куся, хозяйка тепло пустила!
Шел Яков Львович по улице, мимо тумбы, заборов и стен, где еще красо-
валось постановление за номером и подписями Реформа нотариата, шел и ду-
мал:
- Сметано, да не сшито!
ГЛАВА XI.
Ликвидационная.
Контора газеты была и останется только конторой газеты. Корректорша
Поликсена, сидевшая при царе за ночной корректурой, при Керенском, при
казаках, - сидит и при большевиках. Забрав типографию, помещенье, запасы
бумаги, большевики вместе с ними забрали контору и корректоршу Поликсе-
ну. Только там, где был раньше "Приазовский Край", теперь поместились
"Известия". Но корректорша Поликсена с платочком на плечиках и булочками
на ужин, завернутыми в корректуру и лежащими в муфте, - пожимает плеча-
ми: подумаешь! мы и сами без новой орфографии постоянно писали не "Прiа-
зовскiй Край", а "Приазовскiй Край", бывало спрашивают, почему, а мы се-
бе пишем и только.
Действительно, со дня основанья газеты, лет эдак за тридцать, писало-
ся вещим издателем не "Прiазовскiй", а "Приазовскiй". В конторе, уплачи-
вая Якову Львовичу по тарифу за столько-то строк, шепнули:
- Вы не подписывайтесь под статьями. Слухи ходят... Положенье непроч-
но.
А уж что скажут в конторе, за выплатой по тарифу, тому доверяйте.
Фронт распластался на разные стороны, фронт вытягивает, как огонь
языки, свои острые щупальцы то туда, то сюда, пробует, прядает. Там отс-
тупит, здесь вклинится слишком далеко. Но обрубают могучие щупальцы
фронта. Немцы подходят все ближе, взяли Харьков, идут на Ростов. С ними
на русскую землю, насилуя русскую волю и разрушая советы, идут офицеры,
не немцы, а русские. Те самые, что в немцев стреляли и не хотели бра-
таться. Теперь побратались.
С Украйны идут гайдамаки, итти не идут, а приплясывают, - усы отпус-
тили такой закорюкой, что совсем иллюстрация к Гоголю, и треплются по
весенней степной мокроте шаровары, как юбки, на бойких плясучих лошад-
ках. А мрачные, приученные к смерти корниловцы, молодец к молодцу, чис-
тят где-то в степи, совсем недалеко, винтовки, тяготясь итти с немцами,
и настреливаясь из-под боку.
В Баку же татары, восстав, режут армян днем и ночью. Пылают армянские
села. А сами армяне, где могут, днем и ночью режут татар. Поезда не пус-
каются дальше Петровска.
Заметался осколочек фронта, оторвавшись в Ростове. Уж он обескровлен.
Занят тов. Васильев. Голосу нет, - часто и тяжко дыша, закашливается,
обматывая зеленым гарусным шарфиком горло. Уже не шепчет, а пишет. Пома-
нит к себе, протабаченным пальцем нажмет карандашик, вырвет листочек
блок-нота, и уже побежала бумажка, разнося приказанье. Даже к рассвету
не гаснет зеленая лампа во втором этаже белого дома с колонками.
Обнадеженные прежде времени под Новочеркасском, восстали казаки. Так
летит воронье к еще неумершему воину, кружится, падает, снова взлетит,
высматривая хищным оком, откуда бы вырвать кусочек. Но воин не умер.
Собрав распыленные части, большевики отогнали казаков, устроив жестокую
бойню. Резали в Новочеркасске, холодным штыком добивали, шпарили жаркими
пульками, как посыпая горохом, пульверизировали дымом, картечью и
кровью. Жарко и мокро дышалось на улицах Новочеркасска.
А на Дону не спеша завозился Апрель, выколачивая, вместе с кучами
снега, морозы. Снег осел, а морозы упали. Солнышко припекало по улицам,
раззадоривая воробьев. И зеленою шерсткой озимков, как кошечка шерсткой,
потягиваясь, проснулась весна.
По новому стилю готовились к празднику первого мая. Но праздник сор-
вался. Первого мая, как ястреб, над Темерником закружился немецкий аэ-
роплан и сбросил бомбу.
Уже гайдамаки с колоннами немцев и русскими офицерами надвинулись к
городу. Уже мрачные, приученные к смерти корниловцы, тяготясь итти с
немцами, застреляли откуда-то сбоку, в город ворвались, ринулись на шты-
ки, думая, что гайдамаки подходят. Но большевики окружили ворвавшихся.
Один за другим, корниловцы были обезоружены и перебиты.
Вновь зазюкали в городе, разносясь со змеиным шипеньем, пульки. Страх
сковал челюсти. Старики молодели от страха. К ночи в саду или темном
подвале прокапывали дыру и зарывали длинные тюбики рубликов, скатанных
вместе, обручальные кольца, столовое серебро или, кто побогаче, - чер-
вонцы. Когда-нибудь внуки искать будут клады - много кладов сейчас поза-
капано на Руси!
Ночью спали одетыми, вздрагивали, чуть сосед шевельнется, ждали обыс-
ков и при стуке крестились, словно в поле на молонью. А в Ростове неве-
домым юношей, именовавшим себя "старым литератором", как ни в чем не бы-
вало собран, проредактирован, прорекламирован, отпечатан и пущен в про-
дажу журнальчик "Искусство".
Товарищ Васильев ругался, бессильно стуча кулаком по канцелярскому
столику. Он ругался беззвучно и выплевывал посиневшей губой на платок
темно-красные сгустки. Шопотом, от одного к другому, из дому в дом, пе-
реходило, что немцы уже в Таганроге.
В апрельское утро для населенья был напечатан декрет о понижении цен
на продукты, - продовольственные в два раза, а прочие в пять. Купцы про-
читали и крякнули, а крякнув перемигнулись. И в ответ на декрет взвыли в
хвостах перед лавками обывателя, - товар-то ведь поднялся вдвое!
- Покупайте, покудова есть. А не то - подохнете с голоду! - говорили
купцы, утешая. И запуганные, одурелые люди платили.
Там и сям проскакали, стегая лошадку, милиционеры с винтовкой. Там и
сям пристрелили купца для острастки. Но купец не смутился. Он, что мете-
оролог, по воздуху чует погоду.
А темные, порождаемые вечерами в больших городах, порождаемые междув-
ластием, одурелостью, бурей и суматохой бывалые люди тем временем, с ре-
вольвером у пояса и декретом в руках, на подводах в'езжали к купчинам.
- Читал? А это видал? - и с декретом показывается револьверное дуло.
- Ну-тка за добросовестную расплату в пять раз дешевле тысячу двести ар-
шин того шелка, а теперь двести фунтиков гарусу, да шестьсот пар чулоч-
ков. Что еще? Дамский зонтик? Клади-тка и сто пятьдесят дамских зонтиков
для родных и знакомых!
Так был вывезен и разграблен магазин Удалова-Ипатова...
Двадцать пятого старого стиля истекал ультиматум, поставленный немца-
ми и гайдамаками большевикам. Большевики отказались очистить Ростов. И
тотчас же с утра задымился огонь дальнобойных.
Взрыв, как от страшного выстрела, раздался на площади. С шумом обру-
шился, рассыпаясь, как веер, на радиусы осиновых досок, базарный ларек.
Затопали, шлепая в лужу, случайные люди, мечась в подворотню. Бум-бум,
уж стояло над городом сплошным грохотаньем орудий. Шел дождь. С окраин
ринулись беженцы, толкая друг друга, роняя детей и ругаясь неистовой
бранью. Подвалы, свои и чужие, в одно мгновенье забиты людьми. А по воз-
духу стоном бегут, догоняя друг друга, снаряды и разрываются возле само-
го уха, близехонько. Окна трясутся, танцуя стеклянные трели. Их не зас-
тавили ставнями в спешке, и окна, трясясь, звонко лопаются, рассыпаются,
словно смехом, осколками. Трррах - торопится где-то ядро. Бумм, - вслед
за ним поспевает граната. Трах, городу крах, кррах, трррах! Немцы не
