(Продолжение следует).ал потревоженной душой выхода Ромео из-за н
#_39
Мариэтта Шагинян.
ПЕРЕМЕНА.
(Продолжение).
ГЛАВА VIII.
Праздничная.
За Нахичеванью, в армянской деревне, расположился штаб Сиверса и при-
нимал делегации. Сиверс был вежлив, просил, кто приходит, садиться и
каждого слушал. С большевиками в войсках были военнопленные немцы.
Тихо и празднично в городе. Ходят, постукивая по подмерзшей фев-
ральской дорожке, патрули, перекликаются. На базарах стоит запустенье, -
ни мяса, ни рыбы, ни хлеба. Крестьяне попрятались и не подвозят продук-
тов.
То-и-дело к ревкому, на полном ходу огибая в воздухе ногу дугою, под-
летают велосипедисты, прыгают на-земь и оправляют тужурку. За столиком в
канцелярии девушка в шапке ушастой, с каштановым локоном за ухом и ка-
рандашом меж обрубками пальцев: двух пальцев у ней не хватает на правой
руке. Но эти обрубки умеют и курок надавить, и молниеносно свернуть па-
пироску, не просыпав табак, и пристукнуть карандашом по столу в продол-
жение чьей-нибудь речи.
Из заплеванной канцелярии, где наштукатуренные стоят у правой и левой
стены с согнутой в коленке ногой, проступившей из складок, безносые ка-
риатиды, - прошел товарищ Васильев к себе в кабинет. Он осунулся, потем-
нел, на шее намотан зеленый гарусный шарфик и не приказывает, а шепчет,
- схватил ларингит, ночуя в степях под шинелькой.
Фронт вытягивает, как огонь языки, свои острые щупальцы то туда, то
сюда, пробует, прядает. Там отступит, здесь вклинится слишком далеко. У
пришедших с ним вместе - заботы по горло: напоить, накормить, разместить
свою армию, наладить транспорт и связи. А в городе обезоружить и истре-
бить притаившихся белых. И после затишья и праздника начались обыски,
профильтровали тюрьму.
Вышел тогда из тюрьмы и на солнце взглянул Яков Львович. Было ему,
словно под сердцем ворочался голубь и гулькал. Ничего не хотелось, а
тумбы и камни, разбитые стекла зеркальных витрин, водосточные трубы, со-
сульки, подтаивавшие на решетке соборного сквера, проходившие люди - все
казалось милым и собственным.
Как хозяину, думалось: вот бы тут гололедицу посыпать песочком, чтоб
дети не падали, а у булочной вставить окно! И когда у себя на квартире
он нашел трех красногвардейцев, ломавших комод на дрова и с красными ли-
цами пекших на печке оладьи, на сковороду наливая из чайника постное
масло, он этому не удивился. Поздоровался, снял пальто, об'яснил, что
пришел из тюрьмы.
- Вы из наших, товарищ? - спросили, черпая жидкое тесто из глиняной
миски и бросая на сковороду, где оно, зашипев, подрумянивалось и укреп-
лялось пахучею пышкой:
- Так пойдите в ревком, зарегистрируйтесь. Соль у вас где?
Яков Львович снял с полки жестянку, где хранилась сероватая соль, и
подал товарищам. Те очистили стол, пригласили садиться и дружно, вместе
с Яковом Львовичем, ели румяные пышки из пресного теста, посыпая их
солью. Потом закурили махорку.
В ревкоме на Якова Львовича подозрительно глянула девушка в шапке
ушастой. Она уже собирала бумаги и прятала их в клеенчатый самодельный
портфель, а карандаш, перо и чернила, выдвинув ящик стола, размещала
внутри и готовилась запереть. На стене остановившиеся часы показывали
без четверти девять. Но на руке у нее намигали швейцарские часики без
минуты четыре. Красногвардейцы в дверях, звякая об пол, уже забирали
винтовки.
- Позвольте, товарищ, но где же документы?
Яков Львович, торопясь об'яснить, повторил:
- Я же сказал, что отдал их товарищу, чтобы облегчить ему бегство.
- Нам этого мало. Возьмите бумажку в домовом комитете или в милиции.
- Домовый комитет и не подозревал, что я отдал документы. Он только и
может, что засвидетельствовать, кто я такой.
- Вот и доставьте мне это свидетельство. Выходите, товарищ. Вы види-
те, я кончаю работу.
Яков Львович, повернувшись, направился к выходу.
Девушка молниеносно скрутила себе папироску и, нащелкав обрубком раз
пять зажигалку, закурила и крикнула вслед:
- Послушайте, стойте ка! Вы не сказали, какому товарищу ссудили доку-
менты.
- Я ссудил их товарищу Васильеву, - ответил Яков Львович, грустя об
ее недоверии.
Усмешка сверкнула в стальных глазах девушки. Она поглядела на двух
красноармейцев, и те усмехнулись ответно.
- Что ж, если вы утверждаете, это можно проверить. Задержите товари-
ща, - весело и уже посрамив в своих мыслях неведомого самозванца, крик-
нула она к дверям. Красноармейцы сомкнулись у входа.
А из кабинета, в шинельке, с завязанным шарфом и в низко надвинутой
кожаной кэпке, с портфелем под мышкой уже выходил товарищ Васильев.
- Товарищ Васильев! - окликнула девушка.
Но уже Яков Львович и горбун увидали друг друга.
Тов. Васильев рукой с протабаченным пальцем схватился за теплую руку
Якова Львовича и - что бывало с ним редко - светло улыбнулся.
- Я без голоса, ларингит, - он показал себе пальцем на горло: - спа-
сибо! К вам с документом дважды ходили, но не могли разыскать. Идемте со
мной на часок. Вы же, товарищ Маруся, напишите ему все, что нужно.
- Я печать заперла, - проворчала тов. Маруся, сожалея в душе, что не
выпал ей подвиг обнаружить белогвардейца. Но стол тем не менее отперла
ключиком и из ящика вынула листик белой бумаги, перо и чернила. Яков
Львович продиктовал ей ответ на вопросы, печать она грела дыханьем с ми-
нуту и, наконец, надавила на угол бумажки. Все было в порядке.
Втроем они вместе пошли к дому с колонками, где на втором этаже в
чьей-то спальне с персидским ковром, наследив на пороге снежком и засы-
пав окурками мраморный умывальник, помещался товарищ Васильев. Внизу, в
том же доме, жила и тов. Маруся. Им подали на круглый без скатерти сто-
лик с китайской мозаикой три полных тарелки армянского вкусного супа с
ушками, посыпанного сухим чебрецом вместо перца и называемого по татарс-
ки "хашик-берек".
Яков Львович рассказал обо всем, что слышал в тюрьме, о последних
днях перед переворотом. Тов. Васильев ел и изредка, шопотом, с хриплым
дыханьем, расспрашивал. Подшутил над тетрадкой: "все ли записываете кус-
тарные наблюденья?".
Был он прежний - и все-таки переменился. Впали глаза, сухим и острым
блеском блестевшие в щелку. Грудь опустилась, и плечи стали острее и вы-
ше. И за плечами лопатки как будто еще приподнялись от горба. В шопоте
слышалась властная нота, и глаза уходили внезапно от собеседников глубо-
ко к себе, а на тонкие губы тогда набежит торопливость: так выглядят гу-
бы, когда человек отвечает другому: "мне некогда".
- Будет ли мир? - не сдержавшись, спросил Яков Львович: - мира ждут
люди и камни, товарищ Васильев! Довольно уж крови. Взгляните, как сумер-
ки голубеют за окнами, а по карнизу вьют лапками голуби. Взгляните на
огонечки на улице, на шар золотистый с кислотами, что засиял там, в ап-
течном окне. Тесен мир и единственна жизнь, дорогая для каждого. Дайте
людям порадоваться, завоевали - и баста!
- Завоевали? Неужто? Не в вашем ли сердце, где все так прекрасно уст-
роено? - шепчет с усмешкой тов. Васильев: - почитайте-ка завтра газету!
- А я люблю военное дело, - вмешалась тов. Маруся, - все равно без
войны не обойдешься. Пасифизм - чепуха.
Тов. Васильев рыжим ногтем на протабаченном пальце провел по прозрач-
ной бумажке. Отрывая по сгибу, отделил он бумажный квадратик, насыпал
табак, свертел папироску и, послюнявив губами, заклеил. Яков Львович дал
закурить, и горбун затянулся.
ГЛАВА IX.
Сметано...
Века навалили суглинок на туф, туф на гранит, а гранит на залежи
гнейса; и вышли пласты геологические.
Года навели улыбку на губы лакея, сутулость на спину раба и холеный
зобок под кашнэ у бездельника, - и возник обывательский навык.
Стали видеть вещи устойчивыми по Эвклиду: кратчайшая линия меж двумя
точками - это прямая. Дом Степаниды Орловой - это есть ее собственность.
И кто умер - того отпевают.
Но в учительской комнате третьей гимназии, где учились Куся и Лиля,
давно уже дразнили коллеги Пузатикова, математика, что Эвклид провалил-
ся. А в городе вышли "Известия" со стихами и прозой, шрифтом прежней га-
зеты, размером ее и на той же бумаге, с приказами о домах, в том числе и
о доме Орловой: он, как и прочие, муниципализовался и квартирантам вно-
сить надлежало квартирную плату не Степаниде Орловой, а городу. И, нако-
нец, по Садовой и по Соборной прошли, чередуя усталые плечи под злыми
углами гробов, люди в красноармейских шинелях; они хоронили покойника,
не отпевая.
И пошли по городу слухи: все теперь будет по-новому. Опись людей для
начала, кто, откуда, какого занятья, имеет ли капитал и семейство; потом
опись женщин, замужних и незамужних; первых оставить на месте впредь до
распоряженья, а незамужних приписать к одиноким мужчинам с гражданской
целью: издан приказ о введении гражданского брака! Холостяки ужасались.
Появились мальчишки с ведрами и кистями, а под мышкой с пачками
об'явлений. Красными от мороза руками они макали кисти в ведра, мазали
стены, заборы, высокие круглые тумбы, перепрыгивали с ноги на ногу и
сдували с кончика носа холодную каплю, за неимением носового платка и
обремененностью пальцев; и на стены, заборы, высокие круглые тумбы нак-
леивали постановленья. Каждое было за номером, с двумя подписями. Поста-
новлений в день выходило по нескольку.
С сумерек и до утра, не потухая, горела зеленая лампа во втором этаже
дома с колонками, где помещался тов. Васильев. Сам он вечером и среди
ночи принимал по делам, но говорил только шопотом, указывая на горло:
простуда. Когда не было посетителей, шагал взад и вперед, временами ссы-
пая табак из жестянки на смятую бумажонку и сворачивая папироску. Шагая,
диктовал сиплым шопотом, часто дышал; продиктованное - перечитывал.
Фронт передвигался. Войска уходили. Людей не хватало. Постановления
не исполнялись.
В "Известьях", - так думали обыватели, - сидел упразднитель. Хватался
за все: нынче одно упразднит, а завтра другое. Добрались до орфографии,
до средней школы, до университета, из банка забрали наличность, богачей
обложили большими налогами. Какие-то люди убили профессора Колли.
А упразднитель хватался опять за одно, за другое. Упразднена уже
собственность, право иметь больше столька-то денег наличными, сословный
суд, прокуроры, сословье присяжных поверенных. Один за другим взрыхля-
лись лопатой пласты и выбрасывались. Людей не хватало. Упразднитель пи-
сал на бумажках с печатями: вызвать икса такого-то, вызвать игрека-иксо-
вича, вызвать граждан таких-то. Именитые адвокаты, член суда и нотариус,
пофыркивая, пришли по бумажке. Упразднитель просил их взять на себя ре-
форму гражданского суда по новым советским законам. Именитые граждане,
пофыркивая, отказались.
В газетах уж реяли ястребы, - темные слухи и телеграммы о близости
падали, новой войны: немцы давили на русских. Был подписан мир в Бресте,
а немцы, под предлогом очистки и определения границ, наступали, - уже
подходили к Одессе. С Украйны шли гайдамаки, под Новочеркасском зашеве-
лились казаки.
Нежданно-негаданно вдруг разразилась пальба. Анархисты-коммунисты
восстали. Обстреляли штаб, убили и ранили многих, завладели двумя дома-
ми, а после были разбиты. Потом, успокоившись, отпечатали номер газеты
"Черное Знамя" со стихами Дмитрия Цензора и об'явленьем курсивом на пер-
вой странице о том, что труд сотрудников будет непременно оплачи-
ваться...
- Наша беда не в том, что мы имеем военные задачи; наступать всякий
может. Беда наша в том, что мы наступаем, реорганизуя. Мы должны перест-
раивать на скорую руку, без людей, с мошенниками и саботажниками, на за-
воеванном месте, на клочке, который, может быть, завтра от нас будет
