скупятся, артиллеристы играют.
А по подвалам сидят, обезумевши, беженцы, затыкают уши руками, держат
детей на коленях, бледнеют от тошного страха, кто за себя, кто за близ-
ких, а кто за имущество.
Но часам к четырем вдруг сразу утихло, как после землятресенья. В во-
рота степенно вошла молочница, баба Лукерья, с ведром молока, и спокойно
сказала жильцам, подошедшим из кухонь:
- Большаков-то выкурили. Чисто.
А на Батайск отступали остатки гибнущих красных. Стойко дрались за
каждую пядь. Трупами покрывали весеннюю степь и валились с десятками ран
друг на друга, живыми курганами. В воздух текли от них струйки дыханья и
пара: то в холод апрельского вечера теплая кровь испарялась.
ГЛАВА XII.
Немцы.
Ты продаешь сейчас Библию, напечатанную Гуттенбергом, немецкий народ!
Увезли твои древности богатые иностранцы. Скупили дома твои за бесце-
нок богатые иностранцы. Хлеб твой едят и пьют твое пиво, глядят на акте-
ров твоих, и отели твои наводняют богатые иностранцы. В Руре на горло
твое наступил французский каблук, и хряснуло горло. Обезлюдели, парали-
зованы, остановились заводы. Руки, честнейшие в мире, бездействуют. Где
твоя слава?
Но униженному руку протянут с Востока. Там, над кремлевской твердыней
вьется красное знамя Советов. Коммуна - друг униженных. И она говорит
им: вы потеряли, но не все потеряли. Вы сохранили себя. Лучшее в свете
сокровище - самосознанье. Лучшая в мире действительность - правда. Прав-
диво сознаться себе в том, что есть, в том, что было, и в том, что долж-
но быть по совести - вот великое наше богатство. С ним вступает народ в
неподвластные хищникам дали, в крепкостенную, высокобашенную, золотую
страну - в грядущую эру.
И правдивой да будет рука, что опишет тебя и полки твои, зарубавшие
большевиков по наему за хлеб гайдамачий в угольном Донецком бассейне. Ты
шел туда в мае - апреле девятьсот восемнадцатого, богатого бедами, года,
как ныне французы идут в твой угольный Рурский бассейн.
---------------
Выползли из подвалов оторопелые люди; не евши, не пивши с утра, пос-
пешили к калиткам, ловят прохожих, спрашивают, - те кивают на площадь.
А на площади людно. Стройно идут, молодец к молодцу, подошвой стуча
по неровным булыжникам улиц, в серых касках, в мундирах хоть пыльных, да
новых, подтянуты как на картинке, - немцы.
- Немцы! Вот тебе раз! - вздохнула на улице прачка. И не понимала, а
все же вздохнулось. Сердечная вспомнила, как отпевала солдатика-мужа,
погибшего на Мазурских болотах; а сын был в красноармейцах.
За стройной колонной солдат, припадая к улице задом, как скачущие
кенгуру, прогромыхали и скрылися пушки.
За пушками, в кучке солдат, удивляя невиданным блеском, алюминиевыми
кастрюлями, кружками, чайниками и прочей посудой, проехала ровным аллю-
ром походная кухня.
Офицеры и унтеры в темно-зеленых перчатках, в мундирах защитного цве-
та и в гетрах, - "баварской и вюртембергской ландверских дивизий", шли
сбоку, по тротуарам, сверяя ряды проходящих. Были они белокуры, с крас-
новатыми лицами, с алыми ртами из-под светлых усов, а за ушами на розо-
вой шее, где вены, - с зачатком склероза.
Остановившись перед собором, часть сделала под козырек и по знаку
стоящего офицера промаршировала в соседнюю улицу. Часть стала, перебирая
ногами, как на ученьи, и готовясь куда-то свернуть. А часть, сразу сбро-
сивши строгую выправку и симметрию наруша, принялась укреплять пулемет,
задом к церкви, а носом на улицу, и, разобравши походную кухню, располо-
жилась стоянкой.
Живо хворост собрали, штыки завязали и вздули огонь рядовые. Живо
ссыпали кофе в кофейники с закипевшей водой и из банок достали сухарики,
сахар, консервы, шоколад и сгущенные сливки. Пили немцы из кружек, при-
кусывая и не глядя по сторонам. Казались они дагомейцами, привезенными
целой деревней в зоологический сад, для того, чтоб кухарить и кушать на
глазах любопытных.
А вокруг-то! Все повысыпали поглазеть на диковинных немцев. Бабы,
старые и молодые, в платочках, платках и косынках, парни бойкие и трусо-
ватые, старики, мужики, гимназисты, учителя семинарии, математик Пузати-
ков с дочкой, поп Артем с попадьей, Степанида Орлова, купчиха; Пальчик,
ставший опять просто Пальчиком, но повышенный в чине нотариусом, за то,
что тихонько отдал ему вешалки (ремингтон же припрятал); Людмила Бори-
совна - в черной, шелковой шляпе, щегольских башмаках из шевро и в ве-
сеннем костюме, фрэнчи, смокинги, венские деми-сезоны с отвороченными
над суконным штиблетом заграничными брюками... - видно не заяц один по
Дарвину шкуру меняет, белый зимой и при первой траве - буроватый!
Стали и смотрят. На лицах тупое вниманье. Смотрят пристально, неотс-
тупно, в сотню глаз, и смущенные немцы торопясь допивают свой кофе.
А вечер на редкость весенний. Пахнут липы пахучими почками; стрельча-
тые, как ресницы, листочки акаций развертываются, сирень зацвела. Солнце
село, но небо еще голубое, прозрачное, с реющей птицей и редкими белыми
тучками.
Взволнованы барышни - много им будет занятий! Взволнованы матери -
можно списаться с родными, узнать, где Анна Ивановна, Анна Петровна и
Марья Семеновна, где доктор Геллер с женой, увезли ль бриллианты и пови-
дались ли с Кокочкой, ад'ютантом у генерала Безвойского. Взволнован па-
паша - ведь дума-то будет, как раньше, и будет управа! Все будет - и
думские гласные, и члены управы, и письмоводители, и казначеи, и засе-
данья, - демократический строй принесли нам стройные немцы!
- Вы же, папаша, припомните, немцев ругали тупыми милитаристами, гру-
быми хамами, варварами, разрушающими цивилизацию? - некстати напомнил
отцу безмятежный сынок с напроборенной птичьей головкой, проводивший
жизнь в городском клубном саду, где ухаживал за гимназистками. Голос был
у него очень тонкий, а хохот, как выстрел из пушки.
Но папаша ответил: "замолчи!" и пригрозил не выдать карманных.
Немецкие унтеры и офицеры в зеленых перчатках, в мундирах защитного
цвета, шаркали и улыбались, знакомясь с девицами. В Нахичевани армянки,
в Ростове еврейки и русские цветником разукрасили улицы, с оживленными
щечками, брошками, с нежной сиренью за поясом, переходящей потом, подчи-
няясь закону тяготенья, в петлички офицеров. Приглашали немецкими фраза-
ми, заученными в гимназии у херр-Вейденбах, выкушать чашечку чаю. Офице-
ры, благодаря, улыбались, но с чувством достоинства переходили в откры-
тые настежь парадные.
Буржуазия ждала их.
- Какая? - спросит наивный.
Та самая. Та, что в начале войны, брызгая пеной, кричала о подлости,
низости, тупости немцев. Та самая, что помешана на патриотизме, на русс-
ком стиле, альбомчиках "Солнца России", новгородских церквах и Московс-
ком Художественном театре. Та, что требовала войны до победного оконча-
ния. Та, что изменниками называла издавших указ о братаньи. Та, что
упорно, с документами и доказательствами уверяла, будто Ленин и Троцкий
придуманы на немецкие деньги. Та, наконец, что видела в Бресте конец го-
сударства Российского.
Особняки запылали свечами и лампочками. Белоснежные скатерти вынуты
из сундуков и расстелены. Электрический чайник кипит и кипит самовар, а
в буфетной из банок, повязанных собственноручно, с хитрыми узелками,
чтоб девки не крали, достается варенье. В граненые вазочки накладываются
абрикосы, кизил и айва, и клубника Виктория, пахнущая ванилью. С Пасхой
совпало, вот счастье-то! На улице бились и резались, а в особняках все
сделано к Пасхе, что нужно: раздобренные куличи, пожелтевшие от шафрана,
с изюмом и миндалями; творожная белая пасха с цукатом; ветчинный огром-
нейший окорок, выбранный у колбасника прямо с веревки по давнему и свя-
щенному праву, и собственноручно в печи запеченный; индейка, - пушисты,
как пухлая вата, молочные ломти индейки, нарезанные у грудинки! И много
другого. Графинчики тоже не будут отсутствовать, все в свое время.
Много бежало ее из особняков, - буржуазии. Много осталось ее в особ-
няках, - буржуазии. Упразднитель в "Известиях" бился месяц и два, уп-
разднял то одно, то другое, - орфографию, школу, сословие присяжных по-
веренных, собственность, право иметь больше столька-то денег наличными,
но упраздняемое, как журавли по весне, возвращалось.
Офицеры входили, расстегивая перчатки. Ослепленные светом и белоснеж-
ною скатертью с яствами, улыбались. Самодовольно одни, а другие насмеш-
ливо. За столом легким звоном звенели чайные ложки о блюдечки и о стака-
ны, передавались тарелки, просили попробовать то одного, то другого.
Офицеры расселись не по указанному, а по-немецки, меж дамами, чередуясь,
- мужчина и женщина. И это понравилось очень хозяйке, стянувшей корсетом
грудо-брюшную полость, повесившей в уши два солитера и говорившей сквозь
губы, их едва разжимая, чтоб не выдать искусственной челюсти.
Хозяин заговорил об ужасах большевизма и благодарил с теплотой и сер-
дечностью германскую армию. Гинденбург у себя никогда не стерпел бы то-
го, что наша военная власть не смела тотчас силой оружия! Мы некультур-
ны. Мы позволяем какой-то шайке бандитов, невежественной и столько же
смыслящей в Марксе, сколько свинья в математике, захватить власть и пол-
года дурачить Европу. Посмотрели бы вы, что у нас тут творилось! Я сам
знаю Маркса, я читал Менгера...
Но разговор о марксизме офицеры не поддержали, они пожали плечами. И
сдержанно говорили, что идут добровольцами (с улыбкой, подмигивая: доб-
ровольцами, император не вмешивается!), с целью лишь очищенья и опреде-
ленья границ по Брестскому миру. И кроме того гайдамаки, угнетенная на-
ция. Гайдамаки за очищенье Донской области обещали им 75% всего урожая.
- Своего?
- Нет, донского. Очистим область - и получаем.
Но есть могучее средство развязать языки, это средство найдено Ноем,
оно во всех смыслах патриархально. Графинчики пущены в ход, в свое вре-
мя. Пьет хозяин, с приятной улыбкой культурного человека. Пьет хозяйка,
потягивая сквозь губы, чтоб не выдать искусственной челюсти, пьют дамы и
офицеры. Порозовели, повеселели. Младший, фон-Фукен, стеснявшийся при
ротмистре, уж выдал на ухо даме:
- Наш путь через Кавказ, Закавказье и Малую Азию в Индию. Мы завоюем
Кавказ, Закавказье и Малую Азию только попутно, задача же в Индии. Индию
надо отбить в отмщенье разбойникам-англичанам!
- Индию, - подхватили другие.
- Индию, - протянул и хозяин почтительно, в глубине души страстно же-
лая, чтоб немцы остались навеки в Ростове и жили бы и наводили порядок,
- чинно и мирно.
А был он не кто иной, как наш старый знакомец, Иван Иванович, не ус-
певший бежать на Кубань. Да, Иван Иванович пережил большевистские страс-
ти и гордился: он не какой-нибудь эмигрант, Петр Петрович, он все видел,
все знает и все пережил самолично. Он готов написать мемуары, разумеется
не в России, а летом, в Висбадене где-нибудь. Но Иван Иванович уж не
тот, он разочаровался в парламентаризме. Мы некультурны, нам нужно твер-
дую власть, хотя бы немецкую...
В кухне же, у кухарки Агаши, собралось свое общество: столяр Осип
Шкапчик, военнопленный из чехо-словак, обжившийся дворником и столяром в
этом доме; два немецких баварских солдата; Аксюта и Люба, крестьянские
девушки на услуженьи.
Осип Шкапчик служил переводчиком. Солдат угощали. Те ели и нехотя го-
ворили: хлеб нужен им. Из-за хлеба и наступают. Теперь, говорят, будут
брать Ставропольскую губернию, тоже хлебную. Сахару вот привезли из Ук-
райны. Не купите ль? Продают по дешевой цене, 100 рублей за мешок. Вое-
вать - надоело.
ГЛАВА XIII.
Очищение области.
Кольцом окружили большевиков под Батайском. С каждым днем, словно от
взмаха косы над степною травою, ложатся ряды их. Но теснее сжимаются те,
что остались, и теснее зубы сжимают: такие не дешево стоят! Душу за ду-
