бившимися венца. Прахи всех перенести в собор невозможно. Надо избран-
ных, по чину и званию наивысших...
- Все прахи достойны! - бешено требует зала, теша склонность свою к
демократическому уравнению.
Постановляет Войсковой Круг:
все прахи, невзирая на чин и на звание, будь то генерал иль хорунжий,
уравниваются в правах.
А почитывая постановленье, ногами на крендельковых людишках, не под-
вижниках, но зато неподвижных, руками в карманах английского бриджа,
из-под опущенных век нацеливаясь на новые мобилизации, враскидку растет
полегоньку над самостийниками "Главнокомандующий".
ГЛАВА XXII.
Оратор и оратай, что не одно и то же.
Когда, через десятилетия, досужий историк займется походом Деникина и
русской Вандеей, не проглядит он редкого дара донцов, - красноречия.
Была у начальства одна только форма для печатного слова: приказ. По
сю пору приказы изготовлялись приказными и считались казенной бумагой. А
известно, что у казенной бумаги нет сердца и высушен синтаксис у нее,
как гербарий. И вот, неожиданно для обывателей, загорелись перья на-
чальственные вдохновением. Каждый начальник, усевшись за письменный
стол, у плеча своего почувствовал музу. Эта лукавая и сокращенная в шта-
те богиня (зане замолчали писатели и поэты) пристрастилась к военным.
Первым был ею обласкан храбрый вояка, гроза донских сотников, Фицхе-
лауров, казачий Петрарка.
Вышел приказ, удививший читателей. Он начинался:
"Снова солнце поет-заливается над Донскими степями! Братья казаки,
враг подходил к нам огромными скопищами, но не дал Господь совершиться
злу. Над степным ковылем, над простором родимым я с доблестным войском в
девять дней отогнал его и очистил наш край!"
Фицхелауров.
Был приказ напечатан в "Донских Ведомостях" 27-го августа. С него и
надо считать вандейский период русской литературы. Полковники и генералы
подпали влиянию Петрарки. Забряцали не шпорами, - струнами в казенных
приказах. Пошли описания природы, молитвы, теплые слезы, воспоминания
детства.
Забыт был и сдан в архив маленький фельетон. Большой фельетон, спо-
койно живший в подвале, был выселен в двадцать четыре часа из подвала
газеты, где расквартировались приказы. Приказов писалось не сотнями, а
несчетно. Канцеляристы, приказные крысы, обижались на нумерацию. Писарь
у коменданта, чей почерк похож на брызги из-под таратайки, инвалид гер-
манской войны, человек горячего духа, - не вытерпел, попросил перевода.
"Лучше ж я, - так он сказал, не сморгнув, в лицо коменданту: лучше ж я
поступлю банщиком тереть мочалкою спины".
Но всех генералов и даже грозу храбрых сотников, Фицхелаурова, донс-
кого Петрарку, в красноречьи затмил атаман Всевеликого Войска Краснов,
красно говорящий. Приказы его повторялись на улицах Новочеркасска и даже
Ростова. Какой-нибудь еретик, правда, душил себя хохотом, затыкая платок
меж зубами, когда повторял приказ в присутственном месте. Но давно уж
известно, что еретиками бывают от зависти.
И процвело на Дону сладкогласие, духовному сану в убыток.
Пока же начальники, теплоте соревнуя, резвились приказами старый ка-
зак почесывал поясницу. Вынес он на себе не мало сражений. Мобилизовали
седого; за неблагонадежностью молодежи казачьей. Заставили слезть с печи
и попробовать пороху, взамен пирога с потрохами. А за верную службу, за
очищение области от банд большевистских, да за расправу над сборищем Ка-
инов, в том числе и своих сыновей, обещали ораторы седоусому много зем-
ли, - всю землю богатых помещиков, пайщиков, вкладчиков, разных там
председателей у которых земли по тысяче десятин и поболе. Эту самую зем-
лю давно приглядели казаки. Так бы и взять ее, мать честную, под озимя
мужицкой толковой запашкой.
И оратай ждет, что обещано. Память его крепка, как орех у кокоса. Не
разгрызешь ее никаким красноречьем, не перешибешь ни камнем, ни словом.
Ждет оратай и, наконец, в нетерпении сердца, засылает своих делегатов
на Большой Войсковой Круг.
- Что это? - говорит Кругу Пшеничнов, крутой казак из станицы Луганс-
кой: - где земля? Мы кровь проливали. Мы порешили бесповоротно взять
землю.
- Какая земля? - разводит руками Леонов, богатейший казак, красноре-
чивый оратор: - сыновья тихого Дона, братья казаки, свободную землю от-
дали б мы вам без единого слова и без утайки. Да нет ее, такой земли.
Святыня же собственности не должна быть нарушена. Учитесь, братья каза-
ки, у французской революции, именуемой всенародно великой. Великая была,
а собственности на землю не тронула. Почитайте брошюры, обострите ваш
разум...
- Долой! - кричат в зале оратаи, разозлившись на сладкопевучих орато-
ров: - долой, не заговаривайте зубы, землю давайте!
Кружится Круг, как заколдованный. Резолюции об отчуждении частных зе-
мель принимает. Примечания о справедливой расценке и выкупе их у вла-
дельцев заслушивает. Речи обдумывает. Речи снова заводит. Не щадит ни
сил, ни здоровья, ни казенного хлеба.
Трудится Круг, но заколдовано место. И глядишь - каждый день на пер-
вой странице "Донских Ведомостей" печатается жирным шрифтом:
"Большой Войсковой Круг
извещает всех владельцев земли, что в наступившем 1918 - 19 сельско-
хозяйственном году они спокойно могут заниматься на принадлежащих им
землях полевым хозяйством, т. к. никаких мероприятий, могущих в ка-
кой-либо мере воспрепятствовать использованию ими своих земель в текущем
сельскохозяйственном году
принято не будет".
Слушай, оратор, присказку: много ты можешь.
Но когда побежали войска твои, отступая, где ни попало, когда устре-
мились отряды, бросая знамена, под красные большевистские флаги, когда,
наседая конь на коня, хрипя вспененною мордой, понесли тебя скакуны без
оглядки в чужедальнюю сторону!
и ты ел хлеб у чужих,
и хлеб стал горек тебе, -
слушай, оратор, кто бы ты ни был:
Крепкая память, как орех у кокоса, у оратая. Многоветвисты руки у
тех, кто идет за сохою. Буен сок у земли, пьяный от крови:
Кому хлеб уродит, а кому - терн и волчец.
(Окончание следует.)ёБЁВёБєБюБэБюБ°Б·БюБрБ·БЇВБюБиc L#_89
Мариэтта Шагинян.
ПЕРЕМЕНА.
(Окончание.)
ГЛАВА XXIII.
Тетушка и племянники.
Хозяйка-история немцев смахнула со сцены, как после обеда хлебные
крошки со скатерти. Немцы надолго выбыли из игры: пробил их час вступить
в элевзинский искус.
Америка, Англия, Франция, как на балу, распорядители международной
политики с белыми бантиками на рукаве сюртука дипломатов. Дела им не
обобраться! Ведь делать-то надо не что-нибудь, а все, что захочешь. И,
вспомнив о лозунгах полной победы над гидрою милитаризма, о разоружении
Европы, о праве народностей, стали они поспешно пускать по морям
ежей-броненосцев, а по небу змеями аэропланы. Перья же их заскрипели над
военным бюджетом.
Но гостем меж победителями, пировавшими тризну войны, вошло и село
бесславье. Не принесла эта война никому ни почета, ни чести. Так после
ливня иной раз не станет свежее, а потекут из ям выгребальных нехорошие
запахи. Зловонием понесло из всех ям, развороченных ливнем войны. И от
зловония застрелился немецкий ученый международного права, оставив за-
писку, что не над чем больше работать.
Тогда появились во всей своей силе усталые люди.
У каждого, кто имел до войны хоть какое-нибудь, передовицей газеты
воспитанное, убежденье, война засыпала сумраком сердце. И скрепилось
бездумной усталостью, как последним цементом, прошлое, чтоб удержаться
еще хоть на локоть человеческой жизни.
По хозяйским владеньям, как кредиторы, заездили делегации англичан и
французов. К одному - любезно, как в гости, лишь изредка залезая в кар-
ман за счетною книжкой. К другому - без разговоров, с хорошим взводом
колониального войска. Очень любезно и снисходительно, в белоснежных ма-
нишках, посетили французы и англичане Россию. В то время Россия для них
находилась на юге. Встречены были союзники в Новороссийске с хлопаньем
пробок, и проследовали для речей и банкетов в Екатеринодар.
Главнокомандующий, как воспитанный человек, целовал у тетушки руку.
Много имела в России Антанта племянников. Каждый верил, что добрая тетя
простит грехи молодости, щедро даст из бумажника, подарит солдатиков,
ружья, патроны и порох.
Людмила Борисовна, чей муж состоял при союзнической делегации предс-
тавителем комитета торговли, получила заданье. И тотчас же Людмила Бори-
совна пригласила к себе молодого поручика Жмынского. Поручик прославился
тем, что писал стихи под переводы Бодлэра. Он выдавал себя твердо за
старого кокаиниста и по утрам пил уксус, смотря с неприязнью на розовые
полнокровные щеки, отраженные зеркалом.
- Я понимаю, - тотчас же сказал Людмиле Борисовне Жмынский, голос по-
низив: - совершенно конфиденциально. Широкий общественный орган с анг-
ло-русскою ориентацией и большим рекламным отделом. Это можно. Я ис-
пользую все свои связи. Знаменитый писатель Плетушкин - мой друг по гим-
назии, поэт Жарьвовсюкин - товарищ по фронту. Художник Ослов и Саламанд-
ров, ваятель, на "ты" со мной. Если угодно, я в первый же день составлю
редакцию и соберу матерьял на полгода!
Но Людмила Борисовна с опасеньем заметила, что имена эти ей неизвест-
ны.
- Вот если бы Дорошевич или Аверченко или хоть Амфитеатров, это я по-
нимаю. А то какой-то Плетушкин!
- Людмила Борисовна! - изумился обиженный Жмынский: - "какой-то Пле-
тушкин"! Да он классик новейший, спросите, если не верите, у министра
донского искусства, полковника Жабрина. У него, я вам доложу, есть сочи-
ненье "Полет двух дирижаблей", к сожаленью, не конченное, так ведь это
сплошной нюанс! Каждое слово там намекает на что-нибудь... Ну, конечно,
не для широкой публики. Там, например, наш ротный выставлен в виде бо-
лотной лягушки. А Жарьвовсюкин? А вы смотрели в местном музее на выстав-
ке бюст мадам Котиковой, что изваял Саламандров? Бог с вами, вы отстаете
от века!
- Может быть, может быть, но только надо, чтоб все-таки вы нашли име-
на.
- Странно! Да я, простите, только и делаю, что перечисляю вам имена:
Плетушкин, раз; Жарьвовсюкин, два; Ослов, три; и, наконец, Саламандров,
четыре. Я, вдобавок, из скромности не упоминаю своей поэмы "Зеленая ги-
бель", - там осталось два-три куплета черкнуть, чепуха, работы на поне-
дельник.
- Поймите же, Жмынский, если б зависело от меня... Я подставное лицо.
Наконец, они в праве же требовать, давая английские фунты.
- Дорогая! - Жмынский припал, послюнив ее, к ручке Людмилы Борисовны:
- дорогая, не беспокойтесь! Я не мальчик, я учитываю все обстоятельства,
ведь недаром же вы оказали этой рыцарской крепости (он постучал себя в
лоб) такое доверье... Верьте мне, будет общественное событие, соберу са-
мый цвет, пустим рекламу в газетах... Ерунда, мне не в первый раз, рабо-
ты на понедельник!
И с фунтами в карманах, растопыренный в бедрах моднейшими галиффэ,
вроде бабочки южной catocala nupta, вспорхнул упоенный поручик с гобеле-
новых кресел.
Потрудился до пота: нелегкое дело создать общественный орган! Говоря
между нами, писатели адски завистливы. У каждого самомненье, кого ни
спроси, читает себя лишь, а прочих ругает бездарностью. Нужен ум и так-
тичность поручика Жмынского, чтоб у каждого выудить материал, не обидя
другого. Да зато уж и сделано дело! Каждый думает, что получит по высо-
чайшей расценке, сверх тарифа, каждый связан страшною клятвой молчать об
этом сопернику. А газеты печатают о выходе в свет в скором будущем жур-
нала "Честь и доблесть России", с участием знаменитых писателей и худож-
ников, с добавлением их фотографий, автографов и авто-признаний. Сам
Плетушкин дал ряд отрывков из современной сатиры "Полет двух дирижаб-
лей", поручик Жмынский дал "Зеленую гибель" с "окончанием следует", поэт
