ная, плавно как лебедь, выступила Ревекка.
Речь она повела о доброй славе студентов, о том, что в самые черные
годы гражданское мужество было у них и не было страха; о том, что не бо-
ялись попасть из заветного храма науки в архангельскую и вологодскую
ссылку. "Мы были совестью общества", - говорила она. Общество мнительное
и запуганное пробуждалось от спячки студентами, их бунтами и сходками.
Там-то и там было сделано неправое дело. Узнало студенчество - и тотчас
на неправое дело протест, организованный отклик. "А ныне? - так кончила
свою речь девушка: - творятся открыто бесчинства. Реакция правит безум-
ную оргию, засекает рабочих. И дошло до того, что в Киеве шомполами из-
били студента. Можно ли перенести это молча? В Харькове и Киеве студенты
сбирались на сходку, выносили протест. Не следует разве и нам отметить
позорное дело трехдневною забастовкой?"
Разно ответила зала на страстную речь: одних она потрясла, других ис-
пугала.
- Помилуйте, - шептались в углу, возле Куси: - какого-нибудь инородца
избили, а нам бастовать? И так мы с трудом отвоевываем возможность
учиться; чуть что, нас погонят на фронт, времена неспокойные. Да может
быть это и слух один, пущенный большевистским шпионом.
- Бастовать! - кричали другие, - позорно! Сегодня в Киеве, завтра в
Ростове! Покажем, что мы корпорация, что мы существуем.
Чем дальше волнуется зала, тем Кусе яснее: сходка проваливается. Уже
многие, под шумок, забрав свои шапки и книжки, шмыг в боковые проходы;
за ними другие. Тщетно силится кто-то с эстрады остановить их: уходящих
снизу не видно.
Забастовщиков меньше и меньше. Глядя, как тают ряды их, остальные
встревожены.
- Товарищ, как это так? - кричат они на эстраду: - не подводите нас,
это же выйдет предательство, нам не создать забастовки наличными силами.
Или отложим, пока большинства не добьемся, или признаем, что забастовке
не время.
- Позорный донской университет, не забудут тебе этой сходки товарищи!
- крикнула Куся тоненьким голосом, вскочив на скамью: - ты сборище юнке-
ров, не студентов!
- Держите ее, кто такая, как смеет?
Крики усилились. Кусю притиснули. Пробравшись к подруге, Ревекка ее
увела, уговаривая успокоиться.
- Тут ничего не поделаешь, - шепнула она: - толпа, особенный зверь.
Есть минуты, когда ты чувствуешь, что он собрался в комок и у него еди-
ное сердце. А в другие минуты ясно тебе, что он расползается, как соли-
тер, кольцо от колечка. Тут уж надо признать пораженье.
- Я бы их, я бы их! - Куся сжимала ручонки: - мерзкие трусы!
В дверях они обе столкнулись с поспешно идущим, воротник от пальто
приподнявши, Виктор Иванычем.
- А, мадмазель, - улыбнулся он беззастенчиво: - ну что, кто из нас
был вчера прав, вы или я? Успокойтесь, плюньте на них, я знаю студен-
чество лучше, чем вы, я это предвидел. Не надо было лезть на рожон в
этой среде, вот и все.
Ни Ревекка, ни Куся не захотели ответить.
А на улице серое утро ослепительным днем заменилось.
Осенние рыжие листья пачками пальмовыми засияли под солнцем. Небо бы-
ло резко прозрачное, густой синевы, как акварель Каналетто. И смытые
дождиком, чистый гранит обнажая, мелко смеялись под солнцем круглокамен-
ные мостовые.
- Подожди, - промолвила Куся, захлебнувшись от солнца: - подожди, эти
жалкие люди еще поймут. Тогда они от стыда сгорят, вспомнив сегодняшний
день. И вот увидишь, скоро весь мир станет советским. Все страны на пе-
регонки заторопятся заводить у себя революцию! И музыка, музыка, музыка
пройдет по всем улицам мира, а я стану тогда барабанщиком и пойду отби-
вать Перемену: трам-таррарам, просыпайтесь! Утреннюю зарю я играю тебе,
человечество!
ГЛАВА XXVII.
Незваный гость.
Знатоки говорят: тот не будет хорошим наездником, кто ни разу не сва-
лится с лошади. Так уж устроено в мире, что нет страха большего, чем у
победителя пред побежденным. Победитель, как мученик, пьет ли, ест ли,
заснул ли, страх вглатывается с глотками, вкусывается с откуском, вдре-
мывается в сновиденье и дрожит победитель, ходит днем и ночью с неотс-
тупным спутником в сердце.
И так уж устроено в мире, что нет силы большей, чем сила, даруемая
пораженьем. Не на всякого это годится, и не о всяком написано. Тот же,
кто мудрою жизнью обласкан, не раз и не дважды вспомнит об этом.
В градоначальстве хмурили брови, говоря о броженьи студентов. Сорва-
лась забастовка, а вдруг состоялась бы? И где же! В центре Добровольчес-
кой армии, где населенье благословляет спасителей. Недостаточно, значит,
отеческое попеченье, не зорки глаза у того, кого следует.
Тот, кому следует, привычной дорогой пошел выполнять порученье. Выхо-
дя из ворот градоначальства, с виду он был независим и литературен. Мяг-
кая шляпа не по казенному ползла на затылок. Волосы, вьющиеся не по ка-
зенному, спускались на плечи. Глаза смотрели открыто. Во многих домах
принимали его за писателя и проповедника из народа.
- Дома, дома, пожалуйте, - сказали ему приветливым голосом за парад-
ною дверью, куда он звонил. Загремела цепочка, дверь открыта, и незави-
симый, с рассеянным взглядом российского идеалиста, поднялся по лестни-
це. В движеньях его была задушевная мягкость.
Гость, подобный ему, не в тягость хозяину, хотя б и пришел в неуроч-
ное время. Гость, подобный ему, хоть и не носит подарков, не приглашает
ответно к обеду и ужину, да зато и не скажет вредного слова, не испортит
вам настроенья. Он знает, где у вас самое слабое место. К слабому месту
подходит он осторожно, на цыпочках. Вам в разговоре неоднократно обмол-
вится, что не след такой тонкой и благородной душе зарывать себя в мерт-
вой провинции. Ваше печенье превознесет над печеньем Варвары Петровны. У
Коли найдет изумительный профиль, а у Манечки, барабанящей на фор-
тепьяно, блестящую технику... Гость такой не скупится на время и не ща-
дит ни себя, ни ушей своих.
- Манечка, перестань, ты надоела Константин Константиновичу!
- Что вы! Оставьте ее, она играет, как ангел. Уверяю вас, я эту де-
вочку мог бы слушать весь день.
И ладонь на глаза положив, а другою рукой меланхолически такт отби-
вая, странный гость отдает перепонки свои растерзанью.
Но лучше всего он бывает в те дни, когда ссорятся перед ним хозяева
дома. Обласканный ими, он в доме свой человек. И частенько темные тучи,
дождавшись его, вдруг обрушиваются на весь дом облегчающим ливнем. Ссоры
бывают двоякие: мужа с женой и родителей с детками. В первом случае ви-
деть отрадно, как приветливый гость, защищая того и другого, убеждает
обоих в правоте обоюдной. Во втором же - мягкою речью он детям внушает
уважение к старшим, этих миленьких ангелов против себя ничуть не наст-
роя.
- Сил больше нет, Константин Константинович, вы свой человек, вы ведь
знаете, это изверг, упрямый, как вот эта стена, самодур. Он бы рад умо-
рить меня!
- Ай-ай-яй, как вы сами перед собой притворяетесь злою! Вы же внут-
ренно духом скорбите сейчас за него, и, как будто, я вас не знаю, чудес-
ная вы душа, - готовы первая протянуть ему руку.
- Чорта с два! Так я и взял протянутую ввиде милости руку! Наброси-
лась чуть свет ни с того, ни с сего, позорит при детях, - пусть просит
прощенья!
- Ай-ай-яй, кричите, а у самих под усами улыбка. Юморист вы, ей-богу.
Записывать ваши словечки, так не хуже Аверченки. Ну, признайтесь откры-
то, вы пошутили... Друзья мои милые, люди вы наилучшие в мире, будет
вам. Улыбнитесь! Вот так-то.
И, супругов сведя, долго еще Константин Константинович покуривает та-
бак и смеется от чистого сердца. Да, это вам гость, от которого дому
лишь прибыль.
Вот и нынче, с сердечной веселостью он целует ручку хозяйке:
- Поправились! Цвет лица, как у Юноны... А детки, здоровы? Что Виктор
Иваныч, бедняжка, уж начал бегать по лекциям?
- Садитесь, садитесь, Константин Константинович, будем пить кофе. Де-
ти в гимназии, Манечка насморк схватила... А вот Виктор, - Виктор опять
бесконечно меня беспокоит.
- В чем дело, хорошая моя? Что затеял наш годеамус?
- Витя, иди сюда! Пусть он сам вам расскажет.
В столовую вышел хмурый, еще не побрившийся, Виктор Иваныч, застеги-
вая на ходу студенческий китель.
- Здравствуйте, мамаша опять распустила язык. Ничего такого особенно-
го, возня со всякими делами. Я, мамаша, кофе без молока буду.
- Опять черное кофе с утра! И без того нервы у тебя так и ходят. Вик-
тор наш, Константин Константиныч, на беду свою пользуется слишком
большой популярностью. Студенты ему доверяют...
- Не без основанья, конечно!
- Так-то так, да самому Виктору от этого мало хорошего. Вместо ученья
изволь там суетиться по всякому поводу, рисковать своей шкурой, бегать
на сходки...
- Сходки? Кстати, Аглая Карповна, был я вчера у знакомых и мне гово-
рили, что ходит слух о возможности ареста каких-то студентов. Я надеюсь,
Виктор Иваныч, вы не замешаны в этом. Вчера будто, было какое-то антип-
равительственное выступленье...
- Кто вам сказал? Какой арест? - всполошился Виктор Иваныч.
- Не волнуйтесь, голубчик, вас это разумеется не коснется. Вы же
всегда были благоразумны! Арест главарей вчерашнего выступленья. Гово-
рят, их никак не могут дознаться.
- А что с ними будет?
- Очевидно, их мобилизуют для немедленной отправки на фронт. Так, по
крайней мере, я слышал.
- И поделом! - вскрикнула Аглая Карповна резко: - что за низость му-
тить молодежь, когда наш фронт героически борется для спасенья России.
Как-будто нельзя потерпеть какой-нибудь год, пока не очистят Великорос-
сию. Уж эти мне голоштанные бунтари, учиться им лень, - вот и бунтуют.
- Мамаша, да помолчи ты! Я сам был... То-есть я сам сидел эстраде в
числе участников... Константин Константинович, - умоляю вас, это серьез-
но?
- Серьезно, родной мой. Вы испугали меня. Неужели вы были вчера на
эстраде?
- В том-то и дело... ах, чорт! Ни за что, ни про что... Вот история.
И ведь так я и думал, что это нам даром не обойдется.
- Так зачем же?
- Что зачем? Разве я идиот? Разве я им целый день не долбил, что это
колоссальная глупость? Я на-чисто отказался... О, чорт бы побрал ее, эта
дура тут сунулась...
- И, наверно, жидовка какая-нибудь!
- Мамаша, вы меня раздражаете, я стакан разобью, - крикнул диким го-
лосом Виктор Иваныч: - и без вас можно с ума сойти!
- Да что вы волнуетесь, Виктор Иваныч? Вы говорите, "она"... Значит,
курсистка. Ну и слава богу, жертвой меньше. Валите-ка все на нее, ведь
курсистку на фронт не пошлют.
- Да на что мне валить? Вот придумали! Вам каждый студент подтвердит,
что она вылезла против моих же советов. Я бесился, моя репутация может
заверить вас в этом. Чем же я виноват, если навязывают мне дурацкие
авантюры!
- А кто она такая?
- Ревекка Борисовна, математичка. Упряма, как столб, - сколько ни
спорь с ней, ни на ноготь от своего не отступится.
- Ревекка Борисовна, а как дальше? - и приветливый гость занес фами-
лию в книжку: - я, кажется, где-то встречался с ней.
- Рыжая, веснушчатая, на колонну похожа. Руку пожмет вам, так
съежишься, сильная, как мужичка.
- Да, вот ведь история... Волнуется молодежь. Ах, годеамус, годеамус
мой милый, неисправимый!
И, против обыкновения, хозяев не слишком утешив, встал Константин
Константиныч, рассеянно улыбнулся, попрощался и вышел. Спускаясь по
лестнице, подмигнул своему отражению в зеркале: да, брат, такой-сякой,
если б знали они, с кем...
Наверху же, из-за стола не вставая, сидели по-прежнему Виктор Иваныч
с мамашей.
- Этот ваш Константин Константиныч - хитрый пес, уж очень он все
выспрашивает, да вынюхивает, да записывает - переборщил!
- А тебе что за дело? - ответила, чашки перемывая, мамаша: - ты свое
слово сказал в нужный час, и помалкивай. С такими людьми надо жить в
