примостился у лампы. Губы шептали слова, а пальцем левой руки бродил он,
себе помогая, по строчкам справа налево. Высокое благодушие на лице пат-
риарха: сегодня в семье не услышит никто от него тяжелого слова.
Соседкам легко. Без страха сыплют они, как горох, гортанные речи. Как
ни бедна мать Ревекки, а каждый, сердцем живой, найдет по соседству дру-
гого, себя победнее. Нашла и она победнее себя отдаленную родственницу с
сыном калекой. Им мать Ревекки приберегала кусок и на праздник пекла для
калеки любимое блюдо, сияя от гордости: дар беднейшему - бедных бо-
гатство.
И сегодня, гостей угощая, что-то слишком разговорились уста ее, напе-
рекор осторожному разуму. Сын, часовщик, принес в подарок Ревекке золо-
тую часовую цепочку. Вынув ее из бумажки, соседки ощупывали каждое на
цепочке колечко, смотрели, щуря глаза, на пломбу, все ли в порядке.
- Хорошие у вас дети, Фанни Марковна, - говорили соседки, - красивые,
умные, с малых лет зарабатывают. Характером не горячие, Ривочке что ни
скажи, никогда не рассердится, объяснит терпеливо, словно маленькому ре-
бенку.
- Ох, хорошие, - ответила мать, - дай бог всякому таких детей, как
мои. Счастлив тот будет, кому достанется Рива. Учится днем, учится вече-
ром, придут к ней товарищи, между собой говорят, как по книге, а гордос-
ти в ней меньше, чем в пятилетней девчонке. Такая простая, да милая, что
не стыдно пред ней даже скверному пьянице, сыну старого Мойши, и тот,
как ни пьян, проходя, улыбнется ей да поклонится.
- Благословенье вам, Фанни Марковна, такие дети. То-то, должно быть,
и выпадет случай для Ривочки! Не миновать вам хорошего зятя. Может быть,
доктор посватается или присяжный поверенный...
- О женихах и не думаем, Рива хочет курсы кончать. Вот какая она: по-
кажешь ей что-нибудь из приданого, засмеется, скажет: "что ж мамочка,
если это вас радует, так и я рада", и забудет, как будто не видела. Эта
цепочка чистого золота, хорошей работы, - подарок богатый - для нее все
равно, что горстка изюму.
И как будто в ответ, дверь отворив, вошла с прогулки Ревекка. По-от-
цовски, приветливо, с каждым она поздоровалась, женщин целуя, мужчинам
руку протягивая. А на цепочку взглянув, головой покачала кудрявой:
- Ох, уж этот мне Сима! Сколько ни говоришь ему, непременно поступит
по-своему.
Живо припрятала мать цепочку в сундук, самовар углем доложила, сбега-
ла посмотреть, все ли на кухне готово.
- Отец, иди ужинать!
И патриарх, на зов ее поднимаясь, снял осторожно очки, их в футляр
положил и закладкой книгу отметил. Но только уселись за стол, как в се-
нях застучали.
- Кто там?
- Отворите!
Испуганно отворила дверь на незнакомый окрик хозяйка.
В комнату, один за другим, вошли косматые люди. Были они высокие,
черные, с глазами, как уголья, в белых папахах. Были надеты на них чер-
кески, разубранные серебром, а у пояса револьверы. Огляделись, шапок не
сняли, и патриарху один из них бросил в лицо развернутую бумажку.
- Читай! Где женщина по имени Ревекка?
Обыск и арест! Перепуганные, с побелевшими лицами, одна за другой,
соседки набились в кухню; их домой не пустили, обыскав жестоко, по телу,
и забрав, что нашли, до последней полушки. Сундук заповедный в миг пере-
рыт, распотрошен, белье скомкано, порвано. Пропала цепочка. Но до цепоч-
ки ли? Воет, с силой к Ревекке припав, обезумевшая еврейка.
- Ривочка, да куда же тебя? За что тебя?
- Не знаю, мама, не плачьте, все выяснится, - твердит ей дочь терпе-
ливо.
А патриарх, глядя перед собой голубыми глазами, белый, как лунь, во
весь рост выпрямился на пороге.
- Куда ведете вы дочь мою? - сказал он черкесам.
- Куда надо, - ответили те, старика с порога толкая. Но силен старик,
прирос к порогу, остерегающе поднял правую руку. Схватили черкесы Ревек-
ку, отрывая ее от кричащей еврейки, и потащили из комнаты; а старика
обступила ватага косматых, револьверными ручками нанося ему в спину и
грудь удар за ударом.
Опустела квартира. Избитый лежит патриарх, томится от неотмщенной
обиды, от оскверненного дня. Голосит на лохмотьях еврейка, Рахили подоб-
ная, и не хочет утешиться, ибо нету Ревекки. Голосит бедная родственни-
ца, обнимая несчастную.
Смотрит в мутные стекла ночь, нетронут заботливый ужин. Куда итти,
кому жаловаться еврейскому бедняку? Кто станет с ним говорить? Нет обиде
конца, горю исхода, терпи, терпи, терпи до судного часа!..
---------------
Не всякому неприглядна степная осенняя ночь, когда ломит кости от сы-
рости. Горит огнями в осеннюю ночь под Новочеркасском генеральская став-
ка. Здесь хозяйничает сегодня войсковой старшина, вояка Икаев. Прохажи-
вается по ставке, руки в карманы; ноздри дрожат, как у хищника, от запа-
ха крови.
"Переели, перепились офицеры, нет забавы орлам моим, - думает старши-
на: - погибает клинок от ржавчины, если долго бездействует".
А что проку в близости города? Все дамочки из румынского перебывали
под ставкой, светские женщины на автомобиле с мужьями наезжали сюда;
слухи о войсковом старшине и дикой дивизии держат в поту обывателя, каж-
дому хочется хоть в пол-глаза увидеть чудеса, о которых рассказывают под
шумок друг дружке на ухо. Но чудес очень мало. Поводит Икаев кровью на-
литым белком. Такому, как он, вспарывать брюхо пристало, итти на охоту
за пленником, волоча его долго по горным стремнинам за собой на аркане.
Или, сняв с него скальп, к седлу его крепко подвесить, так, чтоб при
скачке над крупом коня вздымались кровавые волосы. А тут изволь сечь
труса, или пугать деревенского жителя, летя на косматых лошадках в обла-
ву, и поджигать за измену паршивенькие деревушки. Карательной называют
дивизию диких чеченцев.
Ревекку допрашивали поздно ночью, на Ростовском вокзале. Допрашивал
смуглый брюнет, сверкая зубами в очень алых губах и пристально глядя на
девушку. Каждый ответ ее он принимал, как шутливый, и подмигивал ей:
мол-де вы и я, между нами, конечно, оба знаем правду, но будем молчать.
Так мучил он долго Ревекку.
Девушка знала, что проступок ее невелик. В сердце ее было спо-
койствие, мысли направлены только на то, чтоб не выдать кого из кружка
Степана Григорьича.
- В каких отношениях вы со студентом по имени Виктор Иваныч?
- Не знаю такого, - отвечает Ревекка.
- Не знаете? Жаль, ему будет грустно. А он-то вас знает очень и очень
хорошо, - подмигнул брюнет, глазами сказав ей: "не бойся, мы все знаем,
но будем, как камень".
И чем дальше допрос шел, тем томительней становилось Ревекке. Ясный
ум ее не усматривал связи в допросе. Она чувствовала, что в конце концов
брюнету до того, что она говорит, мало дела. Но тогда почему ее не пус-
кают домой или не отсылают в тюрьму?
- Вы не курите? - снова спрашивает брюнет, протягивая портсигар.
- Нет, не курю. Прошу вас, кончайте допрос.
Но улыбается тот, поглядев на часы:
- Еще сорок минут. Потерпите. Мы, собственно, с вами время проводим и
не так еще скоро расстанемся.
Покорилась Ревекка, села в кресло, задумалась. Время проводим! Ей
стало ясно, что весь допрос, несерьезный, рассеянный, был только "преп-
ровождением времени". Но что значит это? Зачем она на вокзале? Что ждет
ее? Тут впервые Ревекка почувствовала холодок.
Секретарь, дописав протокол, протянул его девушке. Это был наспех
составленный из полуслов, искаженный, бессмысленный бред полусонного че-
ловека. Напрягая вниманье, она прочитала бумажку, исправила кое-где, не
вызывая протеста, и подписалась. Сорок минут истекли наконец. Брюнет,
оставив солдата у двери, вышел и через минуту вернулся: он проглотил у
буфета несколько рюмок.
- Ну-с, - развязно сказал он, обдавая Ревекку спиртным дыханьем: -
если вам надо поправиться или там разное дамское дело, идите вот с этим
телохранителем в уборную I класса. Через десять минут отходит наш поезд.
- Поезд? - вскрикнула девушка: - куда вы везете меня?
- Мне приказано лично доставить вас в Новочеркасск.
И, не слушая ничего, он взял фуражку, портфель и кивнул головою сол-
дату. Тот подошел к девушке, стуча об пол винтовкой.
Через десять минут они оба сидели в двухместном купе скорого поезда.
Солдат расположился в проходе. Брюнет курил и курил, одну за другой, па-
пиросы, не глядя на девушку. И Ревекка, отодвинувшись на самый кончик
дивана, закрыла глаза и притворилась заснувшей.
Дон, дон, дон, третий звонок. Тррр - свисток и в ответ свист парово-
за, широко протяжный. Воздуху всеми легкими паровоз набирает перед тем,
как помчаться. Потянулся, захрустели могучие кости, хряснули, как у по-
дагрика, суставы длинного тела, и уже под ногами у едущих, мягко двига-
ясь, забежали бесконечные ноги вагонов. На перегонки, на перегонки,
раз-два и раз-два торопится поезд. Хорошо нежной качке отдаться тому,
кто едет по собственной воле!..
Что это? Вздрогнув, открыла Ревекка глаза от леденящего ужаса. Над
ней побелевший, узкий взгляд нагнувшегося человека. Изо рта его бьет в
нее запах крепкого спирта. Руки нашаривают по жакетке, схватились за пу-
говицу, за воротник. Рванулась Ревекка.
- Как вы смеете? Прочь от меня!
- Ого, вы потише! Что за тон, душечка? Я обязан вас обыскать, не пря-
чете ли оружие или отраву.
Ревекка толкнула его и кинулась к двери. Дергает ручку, стучит, но
напрасно. Дверь заперта, стук не слышен. Тук-тук-тук семенят быстробегие
ноги вагона.
- Рассудите, - сказал брюнет и, покачиваясь, подошел к ней поближе, -
мы здесь заперты с глазу на глаз на час времени. Вы, как большевичка,
плюете на предрассудки. В этом вопросе я одобряю... Разумно. Отчего б не
доставить нам, без этих капризов и разных дамских затычек, по-товарищес-
ки удовольствие? А? Обоюдно, я вам, а вы мне.
Ревекка молчала. Собрав свои мысли, обдумывала она, что ей делать.
Из-под ресниц, косым незамеченным взглядом скользнула к окну - занавеска
не спущена, стекло не двойное. Скоро станция. Лучше всего - молчать и
выиграть время.
- Обдумайте... А пока разрешите, я с обыском. Без предвзятости, чест-
ное слово. Терпеть не могу брать женщину, как датского дога, сахар со-
вать, заговаривать и другое тому подобное. Я сердитых женщин терпеть не
могу. Я люблю, чтобы ласковые, быстренькие, как фокстерьерчики, сами ру-
ку лизали... Не толкайтесь, зачем же, я деликатно.
С отвращением, стиснув зубы до скрипа, отводила Ревекка гулявшие по
карманам ее паскудные руки. Но не выдержала, закричала отчаянно, вырва-
лась и с размаху кулаком разбила окно. Стекло - драгоценность, орудие
самозащиты!
В руке, изрезанной до крови, зажала она священный осколок. Спокойная,
лебединая плавность, куда ты девалась? Как безумная, сверкая глазами,
стояла Ревекка в ореоле рыжих кудрей.
- Подходите теперь, мерзавец, посмейте! - кричала она чужим самой се-
бе голосом.
- Ведьма! - рявкнул брюнет и, быстро нагнувшись, схватил ее за ноги,
крепко стиснув руками.
Но Ревекка вцепилась в ненавистный затылок. Осколком стекла она реза-
ла вздутую шею, кусала зубами тужурку. В окне замелькали фонари, осве-
щенные окна, поезд замедлил ход - станция.
- Ну, подожди! - крикнул, выпрямившись и кулаком ударив Ревекку, брю-
нет: - Я покажу тебе, гадина, потаскуха! Ты деликатного обращенья не хо-
чешь, так получишь другое. Думаешь, много с тобой церемоний? В ставку
тебя, к дикой дивизии сейчас повезу, рыжая кошка. Небось, надеешься на
тюрьму? Надейся, надейся!
Он постучал, и солдат тотчас же вошел к ним.
- Охраняй ее пуще глаза, - сипло вымолвил соблазнитель и, фуражку
забрав, удалился. Сел солдат молчаливо на место.
Дверь осталась открытой. В окно сквозь дыру дул яростный ветер осен-
ний, пропитанный дымом. Броситься вниз, доломав остальное? Но тяжко ле-
жит на ней неподвижное око солдата. Стиснула руки Ревекка, сочившиеся
