Жарьвовсюкин обещал три сонета о Дмитрии Самозванце, профессор Булыжник
- "Экономические перспективы России при содействии англо-русского капи-
тала", мичман Чеббс - "Дарданеллы и персидская нефть". Передовица без
подписи будет составлена свыше.
У Людмилы Борисовны, что ни день, заседанье.
Жмынский в чести. Он прославлен. Жена атамана ему поручила наладить в
Новочеркасске издательство. Он выбран помощником консультанта в бюро по
переизданью учебников для высшей технической школы, он рецензует отдел
беллетристики местной газетки. На каждое дело сговорчивый Жмынский сог-
ласен:
- Чепуха! Работы на понедельник, не больше!
Посмотрели б его, когда, выпрямив, словно крылья catocala nupta свои
галиффэ, ноги несколько врозь, стан с наклоном, блок-нот на ладони, слю-
нявя свой крохотный в футляре серебряном формы ключа карандашик, поручик
впивается в вас, собирая для "Чести и доблести" информацию.
- А что вам известно насчет Московской Чеки?
- Ох, голубчик, не спрашивайте! Тетка покойного зятя подруги моей,
что бежала с артистом Давай-Невернуйским, сидела два месяца за подоз-
ренье в сочувствии. Так она говорит, что одному старичку-академику,
вдруг упавшему в обморок на допросе, сделали с помощью собственных пала-
чей, под видом хирургов, какой-то... как бишь его? позвоночный прокол и
вытягивали у безвинного старца жидкость из мозга!
- Ого! Какая утонченность! Пытка Октава Мирбо!
И поручик в отделе
Из советского ада
проставил:
"Палачи не довольствуются простым лишением жизни! Они впиваются в
жертву, они ее мучат, высасывают, обескровливают. Последнее изобретенье
их дьявольской хитрости - это хирургический шприц, который они втыкают в
чувствительнейшую часть нашего организма, в позвоночник, и выкачивают из
наших представителей науки мозговую жидкость, в тщетной попытке превра-
тить таким способом всю русскую интеллигенцию в пассивное стадо крети-
нов. До такого садизма не додумался даже Октав Мирбо в своем знаменитом
"Саду Пыток". Доколе, доколе??"
Колоссальный успех информации превзошел ожиданье.
- После этого, - так сказал меньшевик, заведующий потребительской
лавкой, сыну Владимиру, гимназисту пятого класса: - после этого, если ты
все по-прежнему тяготеешь к фракции большевиков, я должен признать тебя
лишенным морального чувства.
- После этого, - так сказала жена доктора Геллера, возвратившегося с
семейством обратно: - после этого я могу объяснить себе, как это мы,
православные, доходим до еврейских погромов!
Она была выкрещена перед самою войною.
- Но Роза... - пролепетал доктор Геллер смущенно: - это ведь, гм...
хирургический поясничный прокол! Ординарная вещь в медицине...
Жена доктора оглянулась, не слышит ли мужа прислуга, хлопнула дверью,
блеснула сжигающим взглядом, - и вслед за молнией грянул гром:
- Молчи, низкий варвар, вивисектор, садист, фанатик идеи, молчи, пока
я не ушла от тебя вместе с Рюриком, Глебом и Машей!
Рюрик, Маша и Глеб были дети разгневанной дамы.
Поручик Жмынский прославлен. В Новочеркасске, у министра донского ис-
кусства, полковника Жабрина, идут репетиции оперы, музыка Жабрина, текст
поручика Жмынского, под названьем "Горгона". Комитетские дамы акварелью
рисуют афиши. Художник Ослов ко дню представленья прислал свой портрет,
а Саламандров, ваятель, автограф. То и другое разыграно будет в пользу
дамского комитета. Литература, общественность, даже наука, в чем нельзя
сомневаться, объединились с небывалым подъемом. И недаром русский писа-
тель, неоклассик Плетушкин, в знаменитом своем "Полете двух дирижаблей"
воскликнул:
"Торопись, Антанта! Близок день, когда взмоет наш дирижабль над Ус-
пенским Собором! Если хочешь и ты пировать праздник всемирной культуры,
то выложи напрямик: где твоя лепта?"
Выкладывали англичане охотно фунты стерлингов. Записывала приход Люд-
мила Борисовна. Шли донскими бумажками фунты к поручику Жмынскому, а от
него простыми записочками с обещанием денег достигали они знаменитых пи-
сателей, Жарьвовсюкина и Плетушкина.
- Прижимист ты, Жмынский! Плати, брат, по уговору!
- Да, кабы не я, чорт, ты так и сидел бы в станице Хоперской. По нас-
тоящему не я вам, а вы мне должны бы платить!
Кривят Плетушкин и Жарьвовсюкин юные губы. Чешут в затылке:
- Прохвост ты!
А молодая мисс Мабль Эверест, рыжекудрая, в синей вуальке, журналист-
ка "Бостонских Известий", объезжавшая юг "когда-то великой России", щуря
серые глазки направо, налево, записывала, не смущаясь, в походную книж-
ку:
"Ненависть русских к авантюре германских шпионов, посланных из Берли-
на в Москву под видом большевиков, достигает внушительной формы. Все вы-
дающиеся люди искусства и мысли, как, например, гуманист, поборник Толс-
того, писатель Плетушкин, открыто стоят за Деникина. Свергнуть красных
при первой попытке поможет сам русский народ. Урожай был недурен. Запасы
пшеницы у русских неисчерпаемы".
ГЛАВА XXIV,
главным образом шкурная.
Перекрутились на карусели всадники-месяцы, погоняя лошадок. И снова
остановились на осени. Знакомая сердцу стоянка!
Свесили, сплакивая дождевую слезу, свои ветки деревья, понурились на
поперечных столбах телеграфные проволоки, в шесть часов вечера в окнах
забрежжили зори Осрама, наливаясь, как брюшко комариное кровью, густым
электрическим соком.
Тянет в осенние дни на зори Осрама. Вычищен у швейцара военного клуба
мундир, а вешалка вся увешана фуражками и дождевым макинтошем. Бойко
встречает швейцар запоздалых гостей, обещая их платью сохранность без
нумерочка. Гости сморкаются, вытирая усы, влажные от дождя, и, пряча ру-
ку назад, в карман галиффэ, военной походкой, подрагивая в коленях, под-
нимаются по ковровым, широким ступеням наверх, в освещенные клубные за-
лы.
Сюда гостеприимно сзываются граждане, рекомендованные членами клуба.
Из буфета пахнет телячьей котлеткой, анчоусами и подливкой, настоянной
на сковородах французским поваром Полем. Поль нет-нет и выйдет из кухни,
присматривая, как подают и все ли довольны.
Нарядные столики заняты. Дожидаясь, топчутся, блестя лакированными
сапогами, офицеры в дверях, под яркими люстрами. Посасывают гнилыми зу-
бами английские трубки. На столиках все, как в довоенное время: севший
закладывает за воротник угол крахмальной салфетки, оттопырившейся на
нем, как манишка. В зеркалах по бокам он видит свое отраженье. Прибор
подогрет и греет холодные пальцы; вазочка слева многоэтажна, как гиа-
цинт, на каждой площадке отмечена нужным пирожным, миндальным, песочным
с клубникой, "наполеоном", легким, как пачка у балерины. В углу за раз-
ными баночками с горчицей, соей и перцем, - бутылки бургундского и пор-
тер, заменяющий пиво.
Лакей уже вырос. Как каменное изваянье стоит он, держа наготове лис-
ток, исписанный Полем. Здесь есть ужин из пяти блюд и блюда a la carte,
есть русская водка с закуской, есть шведский поднос a la fourchette и
блины в неурочное время.
- Я вам скажу, - наклоняется к севшему комендант, полковник Авдеев: -
этот Поль не имеет себе конкурентов. Возьмите навагу, - простая, грубая
рыба на зимнее время. Навага, когда вам дают ее дома, непременно попахи-
вает чем-то, я бы сказал рыбожабристым, даже просасывать ее у головы и
под жаброй противно; ковырнешь, где мясисто, и отодвинешь. А у Поля не
то. У Поля, я доложу вам, навага затмит молодую стерлядку. Он мочит ее в
молоке, отжимает, окутывает сухарем на сметане, жарит не на плите, а ка-
ким-то секретным манером - планшетка на переплете, и все это крутится
вокруг очага, минуты две - и готово. Такую навагу, когда вам ее с лимон-
чиком, головка в папиросной бумаге кудряшками, не то что скушать, поце-
ловать не откажешься. Аромат - уах! - мягкость, нежность, - бывало в
Славянском Базаре, в Москве, не ел подобной форели!
Официант в продолжение речи как каменное изваянье. И заказывают, по-
советовавшись, два человека, военный и штатский, русскую водку с закус-
кой, заливное, тетерьку и пуддинг.
Штатский с крахмальной салфеткой, заткнутой за воротник, маленький,
юркий, с томно-восточными глазками, ласков: он ожидает подряда. Военный,
честный вояка, с усами, стоячими, как у пумы, отрыжки не прячет, салфет-
ки не развернул, провансаль ножом подбирает. Он охотник поговорить за
хорошею выпивкой:
- У меня этих самых катарров никогда никаких. Французская кухня - так
давайте французскую. А нет, могу и по-нашему, по-военному, из походного
вместе с солдатом. И доложу вам, походные щи имеют особенное преимущест-
во, если хлебать их с воображеньем. В котел вы опустите ложку и не знае-
те, что выйдет, тут и эдакая из требухи желтая пипочка, помидор, боб,
кусок солонины, капустная шейка не проваренная, твердоватая, и много
всякой приправы. Я солдат, как детей, баловал. Всякий раз из котла пох-
лебаю, а они "радьстараться вашблагородие", жулики. Чувствуют! Да, та-
релка не то, что котел. Тут вам фантазии нет, все на донышке. Кха!
И, откашлявшись, комендант закусил рюмку водки маслиной, проколотой
вилкой.
- Однакоже, - начал сосед, сощуря томно-восточные глазки. Он был
расстроен упорством кулинарных сюжетов: - однакож чревоугодие в извест-
ное время дает себя знать, как, например, ожиреньем. И по отношению к
дамскому полу объедаться имеет свой минус, если верить научным писате-
лям. Мужчина неполный, как говорят у вас по-русски, поджаристый, дольше
всех сохраняет примененье способности.
Официант, отогнув калачом с переброшенной белой салфеткой левую руку,
нес закрытое блюдо. Говор шел, как шум прибоя, от столиков, пронзаемый
острыми всплесками цитры. Дамский румынский оркестр восседал на эстраде,
смуглыми пальцами гуляя по цитрам. Все в казакинах, с разрезными нагруд-
никами, в черных в обтяжку рейтузах, в сапогах с позументом и в фуражке
на дамской прическе.
Официант приподнял крышку блюда, и ноздри втянули нежно-горький запах
тетерьки. В фарфоровой вазочке поданы брусника в меду, соус из тертых
каштанов и нежинский мелкий огурчик.
- Кто там, братец, у вас в колончатой комнате? - осведомился полков-
ник: - двери заперты, а подается.
- Их превосходительство, генерал Шкуро кутят с компанией бакинских
приезжих.
- А! Шкуро! Мы, пожалуй, поев, перейдем с вами пить в эту комнату,
Каспарьянц. Что вы скажете?
Тон был начальственный, и армянин улыбнулся томно-восточными глазка-
ми, предвидя затраты.
В колончатой комнате некогда губернатор принимал атамана. Меж зерка-
лами в простенке, окруженный гирляндами штукатурных гроздей и листьев,
висел во весь рост портрет Николая Второго. Подоконники были из отполи-
рованной яшмы. Позолоченные ножки и ручки у стильных диванов и кресел,
гобеленом обитых, блестели сквозь дым от сигары.
Шкуро, партизан, с отрядом головорезов Кисловодск защищавший и недав-
но произведенный, сидел меж бакинскими дамами. У одной нежно-розовый
цвет щеки, похожей на персик, оттенялся красивою черною родинкой. Черные
брови, над переносицей слившись, делали даму похожей на персиянку. Она
говорила с акцентом, сверкая брильянтами в розовых ушках... Другая, жена
англичанина с нобелевских промыслов, белокурые косы коронкой на голове
заложивши, молчала; ей непонятна была быстрая русская речь. Изредка
знатная дама, опрошенная соседом, рот разжимала и с различными интонаци-
ями провозглашала:
- Oh! Oh! Oh!
То выше, то ниже.
И вскрик этот юркий гвардеец, на ухо даме соседней, называл "трубным
гласом".
Сам англичанин, невысокого роста и толстый, трубкой дымил, не шевеля
и мизинцем. Справа, слева, спереди, сзади именитые гости наперебой под-
нимали шипучие тосты.
Развалился Шкуро, ковыряя в зубах. Скатерть в пятнах от пролитого ви-
на, опрокинутых рюмок, раздавленных фруктов. Кто-то из адъютантов, наев-
