менданта Авдеева, дам патронесс и министра донского искусства с бокалом
речь произносит. Непобедима теперь Добровольческая Дружина! Скоро, скоро
мы вступим, друзья мои, верной ногой в первопрестольную! С такою поста-
новкою дела, можно сказать, ничего нам не страшно!
- Ешь, пей, веселись, - воскликнул Жмынский игриво: - иными словами
тыл укреплен, фронт продвигается, обыватель может спокойно нести сбере-
жения в банк. Да здравствует Главнокомандующий!
Тост был подхвачен.
ГЛАВА XXXI.
Куда можно дойти по-Булыжнику.
Пируют в тылу, валясь под столы, тыловые. Льется вино из удельного
склада нещадно. Весело на душе обывателя, шумно на улицах города... Ско-
ро, скоро!
А команда, обученная на центральном дворе, входит во вкус чем дальше,
тем больше.
- Организация, я вам доложу, это первое дело, - говорит молодчик дру-
гому: - к примеру ежели вас посылают на фронт для военной корреспонден-
ции, так неужто вам ехать? Под дождем, в такую-то слякоть, сыпняком за-
болеть от солдата? Очень нужно. Поймите, нужна информация, а не ваша
простуда. Тут умному человеку и показать, пошло ль в прок ученье. А из-
готовить у себя на-дому информацию, имея немецкую карту нашей области,
дело пустое. Тут ошибся разве на одну приблизительную, не более.
И той же дорогой пошли дорогие разведчики, засылаемые в глубь страны,
где сидят еще красные. У пограничников есть хорошие вина, зарыты кон-
сервные банки. Умеют они превесело дуться в картишки. Сходятся к ним все
люди солидные, те, что при деньгах. У одного - контрабандный товар, дру-
гой перемахивал через границу беглеца и беспаспортника, третий попросту
вспарывает у случайных убитых карманы, четвертый шпионствует за прилич-
ную мзду и нашим, и вашим. Веселый народ, образованный и с деньгами. С
ними выпить одно удовольствие, а захотят, так найдется для них по-бли-
зости и подходящая дама.
Вместо опасного продвиженья в глубь страны, сиди себе с ними, да выс-
лушивай разные речи. Пьешь, закусываешь, перебросишься с ними в картиш-
ки, глядь - и выудил информацию, все, что нужно. А иной, твое дело смек-
нув, и продаст тебе, хотя не за дешево, все же дешевле чем твое беспо-
койство, все первые сведенья.
Проще того дело делается агитатором деревенским. Встал он поздно у
себя на-дому, шторки на окнах спущены до самого низу. На случай звонка
отвечает слуга Федосей, из казаков:
- Нету-ти барина, они на паганду в деревню уехали. А когда воротятся,
не знаем.
Встанет барин во втором часу дня, не позднее. Тотчас же несут ему со-
ды, проветрить губы от выпивки. Помывшись, одевшись, напьется он кофею,
подзакусит, малость хлопнет из рюмочки для поддержания духа. Зовет Федо-
сея:
- Ты, вот что... Ведь ты казак из станицы Цымлянской?
- Так точно.
- Ну что, брат, скажи-ка ты мне, разве при большевиках вас не граби-
ли, не увозили пшеницы?
- Свозили пшеницу, а при немце и того хуже.
- Нет, ты молчи про немца. Я тебе дело говорю. Ты скажи, ведь при
нас-то, при белых, лучше стало? Сообрази.
- И то лучше.
- Я вот, например, ничего для тебя не жалею. На, допей водку.
- Премного вашей милости.
И пишет в докладе:
"Станица Цымлянская.
Встречен казаками очень приветливо, особенно старыми. Разговорился.
Отвечают охотно. Как дети, жалуются на обиды. При разговоре о большеви-
ках сжимают кулаки: хлеб до последнего зернышка грабили звери, хуже, чем
немцы. Это врезалось в память, и станица знает теперь лучше всякой про-
паганды, кто ей друг, кто ей враг. Провожали с иконой до самой околицы".
Правда, последнюю фразу написал уж под пьяную руку, распив вторую бу-
тылку. Но, отрезвившись, исправил.
Работа покончена, и как хороши вечера агитатора! При спущенных шторах
соберутся друзья, немного числом, зато самые близкие, благонадежные.
Сбегает Федосей в клуб, к повару Полю, за порцией лучшего ужина, хлоп-
нут, взрываясь, бутылки. Расставлены столики, приготовлен мелок и
девственный пояс с колоды срывают привычные руки. Колода для правильного
мужчины в наш век желанней, чем женщина. Играет тобой до потери всего
твоего состоянья, голову кружит, пьянит козырями и нежданной взаим-
ностью, а покоя тебе не убавит: как сидел, так и сидишь себе в кресле
без малейшего сдвига. Спокойное дело!
И чем дальше шли дни, тем уверенней становилось на сердце у обывате-
ля. Правда, ходили какие-то слухи, распространяемые с ехидством главным
образом телеграфно-почтовым мелкотравчатым чиновьем, об уничтожении ар-
мий Колчака и Юденича и о том, что на южный фронт брошены большевиками
огромные силы, но обыватель себе настроенья не портил.
Массивней, чем столбы из базальта, казалось правительство Единой и
Неделимой. Давно уже был разработан проект о том, кому и на каком посту
быть в завоеванной белокаменной. Москвичи съезжались в Ростов, готовясь
вступить во владенье утраченными квартирами и жестоко отмстить веролом-
ным кухаркам. "Сперва пойдет фронт, а мы на повозках и броневиках вслед
за ними".
Дни идут. Запаздывает наступленье к досаде нетерпеливых. Клич "на
Москву" под шумок спекулянт, нажившийся прочно, уже сравнивает с арией
"мы бежим" из Вампуки. А пропаганда летит от края до края, похваляясь
своими победами.
Главнокомандующий, поставивший под ружье все казачество и городского
мужчину в возрасте от внука до деда, из-под век нацеливается на своих
крендельковых людишек, министерства наполнивших. Крендельковые люди, од-
нако, затвердели, как старое тесто. Неожиданно пробудилась в них светлая
память. Каждый вспомнил, что кровь проливал и брюки просиживал на службе
Единой. Каждый вспомнил, что есть у него на Дону большое поместье, у
этого сто десятин, а у другого тыща и боле. Отобраны земли в февральскую
революцию и Войсковой круг их не вернул настоящим хозяевам. Пора бы уже
Добровольческой армии наградить своих верных сынов и вспомнить их жерт-
вы.
Тузы, положившие в дело немалые деньги, открывавшие на свой счет ла-
зареты, обмундировавшие целые роты, купцы, не щадившие для Деникина ни
икон, ни молитв, ни товара, помещики, ставшие ныне министрами, все воз-
высили голос:
- Пора приступить к справедливой земельной реформе! Правда, мы отсто-
яли передачу земель частных собственников донскому казачеству. Но этого
мало! Надо на деле Европе и русскому люду увидеть, что мы истинные пра-
вовые устои приносим, а не хаос подачек неразумному стаду. Чья земля,
пусть тому и вернется. Отдавать же ее, потакать большевицким замашкам,
разводить либеральные тонкости - значит дело губить и в противоречия пу-
таться. Да и крестьянам нужна не земля, а отеческое попеченье.
Вспомнил профессор Булыжник про заповедь демократизма, смутился:
- Нет, - говорит, - не делайте этой ошибки. Вооружите вы против себя
народную массу!
- Что вы, помилуйте, - отвечают Булыжнику: - масса давно уж перевос-
питана вами. Разве отчеты отдела не говорят о чувствах казаков? Разве
весь юг не охвачен крепкою тягою к Добровольческой армии к ее священным
заветам и молодецким победам? Будет вам!
И, вдохновившись своими речами, горячие, пылкие, обступили Деникина
кредельковые люди.
- Время, отец! Мы идем ведь с тобой на Москву, не шантрапа мы ка-
кая-нибудь, а сановные, знатные люди. Не ты ли давал обещанья? Не мы ли
служили верой и правдой? Прикажи возвратить нам исконные, наши собствен-
ные русские земли.
Много миндальных людишек у Главнокомандующего! Взгляд не охватит -
направо, налево, спереди, сзади, целая армия. Их нельзя не потешить! И с
высоты кремлевских святынь уж предчувствуя смотр своей армии, генерал
отдался соблазну:
- Дать им указ о возвращеньи земель их прежним владельцам!
Дан был указ о возвращеньи земель их прежним владельцам!
Указ был прочитан в станицах при зловещем молчаньи.
Указ пробежал по притихшим войскам, как полоска прожектора, вызывая в
озаренном лице зловещую ясность.
На каждого собственника сотни безземельных казаков. На каждый ре-
вольвер сотни казачьих винтовок. Пошли, согласно приказу, завоевывать
первопрестольную.
Снова ночь. Наступает зима, но не мерзнут на улицах лужи. Четко игра-
ет, гуляя по цитрам рассыпчатой трелью, румынский оркестр в зале военно-
го клуба. Столики заняты. Толпятся в дверях, дожидаясь, блестящие
адъютанты. Поручик Жмынский, усы вытирая салфеткой, прожевывает аромат-
ный кусок карачаевского барашка. Повар Поль, в белом фартуке, черноусый,
с глазами на выкат, вышел из кухни взглянуть, как подается и все ли до-
вольны.
- Да-с, доложу я вам, - звучно твердит, наклоняясь к поручику Жмынс-
кому, полковник Авдеев, честный вояка: - вы, вот, хвалите здешний шаш-
лык, а я скажу: нет лучше блюда, нежели как навага фри у повара Поля.
Тут он поистине себе не знает соперников. И что такое навага? Простая,
грубая рыба на зимнее время. Навага, когда вам дают ее дома, непременно
попахивает чем-то, я бы сказал, рыбо-жабристым, даже просасывать ее у
головы и под жаброй противно. Ковырнешь, где мясисто, и отодвинешь. А у
Поля не то! У Поля, скажу вам, навага затмит молодую стерлядку. Он ее
для начала окунет в молоко, выжмет, выкатает в сухаре со сметаной...
- Господа офицеры! - кто-то крикнул в дверях взволнованным голосом.
Наступило молчанье.
- Господа офицеры! Прекратите еду. Наша армия отступает к Ростову.
И тотчас же, не поняв громовые слова, в затишье входя, как в проход,
открытый толпою, рассыпчатой трелью вспорхнул румынский оркестр.
ГЛАВА XXXII.
Судный день.
Было же это, как во дни Ноя.
Ели и пили, женились и выходили замуж, а нашел потоп и поглотил всех.
Так и нынче каждый застигнут часом расплаты за очередною нуждою: один на
улице, в конторе, в торговле, другой за столом, третий в постели с же-
ною. Заметались богатые люди, забирая запасы.
Как перед взглядом змеиным, оцепенели на миг учрежденья перед прика-
зом об эвакуации. Чтоб минуту спустя в лихорадочной спешке через глубо-
кие впадины луж, под саваном сырости, в темноте, мокроте и топоте разго-
ряченных коней, тянуться, колесами застревая в ухабах, по бесконечным
околицам.
И весь день, с утра и до вечера, опустошались дома, как кишки вывора-
чивая свои внутренности. С лестниц, с подъездов, из настежь открытых па-
радных бросались узлы на подводы, люди сбегали, неся мешки и корзины.
И все текли, толкая друг друга, старый и малый, как черные бусы, по-
сыпавшиеся от выдернутой веревки; слетая с веревки, каждый подскакивал
рядом с соседом и, место свое потеряв, казался другому куда утесни-
тельней, куда мешковатей, чем раньше. Напирая на локоть, ненавидел стоя-
щего рядом. И было охвачено сердце у каждого слепотою бесстыдства: лишь
бы спастись самому, а там хоть земля не вертися.
Одна за другой, одна за другой, лошадиным копытом непролазные лужи,
как стекло разбивая, ползут из Ростова подводы. Ругаются дико возницы,
хлещут вожжей, торопливо протаптывают сапогами клейкую землю.
Эвакуация! Слово, похожее на протяжный вопль в горах пастушьей свире-
ли. И на свирель, позванивая, ползут шершавые козы, покидающие с неохо-
той кочевье.
- Эвакуация! Но скажите пожалуйста, что же случилось? Еще вчера мы
видели в клубе весь штаб, никто ни звука об опасности положенья. Быть
может, паника преувеличена, слух не проверен?
- Помилуйте, да какое там преувеличенье! Выйдите из дому, содом и го-
морра! Бегут, как безумные, без спросу, без всяких инструкций. Солдаты
начали грабить винные склады...
Жутко под арками оголенных ветвей на встревоженных улицах, в темноте
ниспадающей ночи. Ветер сосет и без конца теребит тишину, как собака го-
лодная кость. Уши взвинчены его неотступным глоданием.
А на мосту, под Батайском, скучились люди, лошади; подводы, колеса
задрав, налезли одна на другую, вой стоит от непрерывного крику, послед-
