- У тебя вкусное дело, пахучее, многим ноздри щекочет.- Хозяин заведе-
ния откинулся на спинку стула: мол, посмотри, у меня тоже не последнее
предприятие, а тишь, гладь и божья благодать, никому и в голову не
приходит тревожить Чорка.
Женщина опустила лицо к скатерти, закружилась голова, плод проклятый
напоминал о себе тошнотой. Головокружение прошло, Фердуева уразумела,
что Чорк не слишком напористо, скорее акварельно намекает - предлагает
защиту. или показалось? Защиты она не искала, защиту требовалось опла-
чивать, Фердуева хотела вести дело сама: какая разница, кто откусит от
ее пирога, люди с севера или банда Чорка, она желала сохранить свои
владения неприступными.
- Вкусное дело,- повторил Чорк,- многим не по нутру чужие навары.
Фердуева взбрыкнула, голос сорвался.
- Я же первая начала, первая нарыла.
Чорк любовно допил ликер до капельки, только что не перевернул рюмку
вверх дном.
- Тут не важно, кто первый, важно, кто сильный.
Лицо Фердуевой приняло выражение, которого страшились ее товарки по
зоне, когда она еще девчонкой бегала к начальнику.
- За мной тоже кое-кто стоит.
- Поздравляю! - мужчина играл пустой рюмкой.- Зачем же я тебе тогда
нужен? Слабины северян за так не преподнесу, ходов-выходов на бумажке
за здорово-живешь не нарисую.
Наверное, тошнота лишает ясности мысли, иначе разговор клеился бы
по-иному. Не хочет подвинуться, не идет навстречу, хотя у Фердуевой
есть кое-что на Чорка, и он знает, но ей и в голову не придет пугать,
наживешь сильного врага и вся выгода.
- Меня топтать не дадут,- попробовала еще раз повернуть беседу в нуж-
ное русло.
- Знаю.- Чорк согнал улыбку, избавился от снисходительности во взоре,
смотрел на женщину как на равную с пониманием и уважением.- Не дадут?
- похоже советовался сам с собой.- Не дадут?.. Видно сомневаешься в
поддержке, в крепости дружков, иначе о чем говорим?
Фердуева смолчала: достал! Спрятала платок в сумку, перехватила
взгляд, чиркнувший по тонкому батистовому прямоугольнику. В сумке в
упаковке лежали еще четыре платка. Достала прозрачную коробочку, про-
тянула Чорку.
- Нравятся? Возьми! Бабе своей.
- Которой?
- Твое дело.
Чорк спрятал дар в карман пиджака.
- Сколько я тебе должен?
Фердуева смотрела в окно на проносившиеся автомобили, на беременную
бабу с коляской, шлепающую по чавкотне мостовой; на водителя троллей-
буса, пытающегося подцепить к проводам сорвавшуюся штангу; на согбен-
ных старух с авоськами, наполненными чахлой, будто опаленной огнем зе-
ленью.
Чорк достал бумажник.
Фердуева оторвалась от окна.
- Спрячь лопатник. С тебя рюмка ликера.
Чорк подал таинственный знак официантке: снова две рюмки, снова две
чашки кофе, разговор, будто и не начинался. Фердуева ощутила усталость
и злость. Все кругами да кругами, без толку заявилась, только выказала
опасения, подставилась зря, переиграл ее Чорк.
Сегодня же вечером соберет военный совет, надо перетереть подробности
обороны, надо, чтобы с ней на привязи всегда ходили двое, не меньше,
хватит славиться бесстрашием и тем, что редко балуется охраной. Пора
кончать с дурью, не девочка, козыри в рукаве тоже припрятаны.
Чорк достал коробку с платками, провел по золотым буквам и такой же
золотой орхидее.
- Мелочь, а приятно в руки взять.- Замолчал.- Милая, я ж зубы стер в
этих проказах. Жаль, не хочешь откровенно, рассчитываешь, сболтну лиш-
нее, пусть и не существенное, а уже кое-что от других вызнала, приплю-
суешь мое, случайно оброненное словцо, глядишь ясность какая-никакая
возникнет. Шалишь. Не обмолвлюсь, каждое слово цену имеет, каждый со-
вет тем паче.
Если б не тошнота, если б не дрожь, и обручами сжатая голова, она б
попробовала. Мужики дают трещину, не выдерживают ее напора. Пригласила
бы к себе, прямо сейчас, вроде блажь нашла, вроде внезапно прозрела:
никогда раньше не видела в Чорке мужчину, деловой и только, а вот сей-
час, будто пелена спала с глаз, ток прошел по обмоткам. Она б его
тряхнула, выложилась бы, но чтоб треснул, чтоб завелся, чтоб захрипел
по-звериному, а уж тогда, после, и обсудили бы. Тошнота то отступала,
то накатывала. Не в форме, как назло. А он бы клюнул - факт, она всег-
да видит свой размер, свою жертву. И не такие ломались, встречала вся-
ких-разных, гоняющих желваки по скулам, с квадратными подбородками,
мура! Еще, как слюни распускают, дрожат студнем, как все - люди есть
люди.
Чорк расправился с ликером, неожиданно предложил:
- Может отужинаем как-нибудь в укромном месте? А?
Улыбнулась. Надо же, еще и не начала бомбить, только подумала, а уже
привычка добиться, настоять, сделать по-своему сработала, расцветила
щеки лихорадочным румянцем, безвольно приоткрыла губы, высветила глаза
шальными искрами.
- А что?.. Мыслишка. А то все бабки роем. все в делах. Никакой личной
жизни.
- Истинный Бог, никакой,- подтвердил Чорк.
Фердуева ушла в молчание, спасалась бессловесностью в тяжелые минуты.
Безмолвию обучалась в зоне, водились там истинные мастера молчанки,
только глянут и душа отрывается. молчания, ведомые гостье Чорка, носи-
ли множество оттенков, сиюминутное походило на глубокие раздумья ус-
тавшего человека, которого вынуждают на жесткость - не хотел, видит
Бог! - лиходеи толкнули, не оставили путей к отступлению, загнали в
угол.
Чорк всегда поражался красоте Фердуевой - мощной, многоголосой, крас-
кам лица, повадкам, подкупающим звериной вкрадчивостью, уверенностью,
не напускной, истинной. В глазах женщины Чорк читал: цену себе знаю.
Хозяин заведения еще и сейчас не решил, поддержать просительницу - а
то, что пришла с поклоном сомнений не вызывало - или нацепить личину
непонимания: не ухватил, не хочет лезть в чужие дела, своих по горло.
Вечером приезжали люди из Днепропетровска, встреча требовалась нешу-
точная, приготовления отвлекали, не давали сосредоточиться. На долю
Фердуевских прибылей Чорк не претендовал, хватало, но желал, чтобы в
кругах определенных, в столице и за ее пределами знали: группа Фердуе-
вой - его вотчина. Чорка деньги уже не интересовали давно, бумажки -
мешки ими, что ли набивать? Цену имели только влияние и власть - доро-
гой товар, и доставался тому, кто мог подмять под себя, как можно
больше групп и группок; без расширения дело умирает, усвоил накрепко
и, расширяя владения, шел на все.
Прикрытие Фердуева лепила по крохам, годами, когда после заключения
выбралась в стольный град, гордыню замкнула на висячий замок, до упаду
веселила мужиков: седовласых бобров, годящихся в деды, некоторые поль-
зовали и уходили в тень, других одолевали отцовские чувства - желание
помочь, выказывая всесилие или бескорыстие - кому не приятно протянуть
руку красивой женщине, переживающей трудности? Прикрывающие чаще не
знали друг друга, но попадались и старинные дружки, время шло, силы
защитников незаметно иссякли; сердечные хвори до срока, уходы на пен-
сион, ранние смерти вырывали кирпичики из стены, коей опоясала себя
Фердуева, приходилось обновлять кладку, арканить новых доброхотов,
взамен выкрошившихся, пришедших в негодность. Намерение Чорка взять ее
под крыло разглядела сразу: независимость терялась, зато обретался по-
кой. Искус не малый. натура протестовала, не терпела запасных ролей,
только верховодить, иначе сущее вокруг тускнело, будто замирал за ок-
ном слякотный поздненоябрьский день, останавливался, заклинивал, бес-
конечный, никогда не сменяемый другими днями.
- Я подумаю.- Фердуева поднялась.
Чорк тоже поднялся, не спросил, о чем подумает собеседница, оба поняли
друг друга. Чорк позаботился, и не успела заметить когда: перед вход-
ной дверью желтела машина в шашечку. Чорк распахнул дверцу, помог
сесть, мечтательно оглядел разноцветье витража и скрылся в глубинах
заведения.
Шофер терпеливо ждал команды. Пассажирка не спешила, стрекотанье счет-
чика успокаивало, навевало сон, как много лет назад, когда ее отправ-
ляли домой - в съемную комнатенку в коммуналке - в поздний час: раз
стрекочет неутомимый регистратор километражных копеек, значит несешься
домой, скоро своя постель, чистая и пустая, и сон. Заметила ткнувшийся
в бровку тротуара сааб-турбо, вылезли двое, знала обоих: Штырь - раз-
возил девяностолетних нищенок по подземным переходам утром и подбирал
вечером, доставляя в старушечий барак в Косино, бабок кормили и поили;
каждая приносила до сотни в день серебром; прозвище второго запамято-
вала, только помнила, что под ним куст мастерских электроприборов. Ус-
мехнулась, всплыла лошадиная морда Васьки Помрежа объясняющего: "Отку-
да навар? Хе! Заявляется лох, мол, бритва барахлит. Мастеровой цап!
Принюхается, поверит туда-сюда три секунды и докладывает, мол, шнур
полетел, перетерся, надо заменить. Лох кивает. Замена состоялась. Все-
го-то двушник, но шнур-то сменил новехонький, а через минуту-другую
страдалец сунется, и у него снимут шнур новехонький и заменят пред-
шествующим, так вот, только шнуры меняя новый на новый, полтинник в
день набегает".
Всякая тварь своим пробавляется, Фердуева глянула на шофера, в профиль
похож на мастера-дверщика, сразу затошнило.
- Куда, начальница? - татуированная до сплошной синевы рука легла на
рычаг переключения скоростей.
Фердуева сообщила:
- На Патриаршие, в кондитерскую.
Люська-пирожница обещала достать гостевой пропуск на конкурс красоты,
такие причитались исключительно членам дипкорпуса, иноземельным купцам
и банкирам, и. Фердуевой.
Дверь в кондитерскую чуть скрипнула, сквозь щель обдало запахами вани-
ли и корицы. Первым среди любителей сладкого Фердуева приметила Апрак-
сина - жильца из ее дома, кажется двумя этажами выше, поздоровалась и
растерялась, когда сосед привстал и отодвинул свободный стул, пригла-
шая разделить с ним компанию.
Фердуева успела приметить, что свободных мест нет и, улыбаясь, села.
Апраксин поинтересовался, что ей взять. Фердуева, прикинув с поправкой
на возможную тошноту от слишком сладкого, высказала пожелания. Болта-
ли, как старые знакомые, обменивались ничего не значащим. Редко дово-
дилось сиживать с мужиками, так или иначе ничего от тебя не требующими
- пусть скрыто, пусть явно, этот, похоже, ничего лишнего не таил, пос-
меивался, поведал пару забавных историй, разоткровенничался, признав-
шись, что поражен величием стальной двери, родившейся на его глазах.
Фердуева помрачнела, суесловие вокруг ее двери походило на копание в
тайниках души: кому понравится, когда чужой вторгается в сугубо лич-
ное, скорее интимное.
Апраксин допивал морс, когда из подсобок выпорхнула Люська-пирожница,
чмокнула Фердуеву в щеку, вынула из передника глянцевый пропуск. Ап-
раксин тактично изучал присыпки на пирожном, загогулины крема, припух-
лости выпечки.
Снаружи из машины пээмгэ люди Филиппа наблюдали, как Апраксин беседует
с Фердуевой, наблюдатели знали, что объект копает под Пачкуна, знали,
что Фердуева накоротке с Пачкуном; о чем переговаривались объект с
черноволосой красавицей сквозь остекление витрин из машины не услы-
шишь. Выстраивалась цепь: Апраксин выспрашивает Фердуеву о Пачкуне,
так могли решить и так решили люди Филиппа. Случайное появление Ферду-
евой в кондитерской исключалось. Часом позже Филипп, вырванный из теп-
лой постели по причине чэпэ местного значения, уладив неприятности,
из-за которых тащить его от Речного вокзала иначе как грехом не назо-
вешь, сообщил Дурасникову, что объект наглеет и затягивает петлю на
дурасниковской глотке.
Мишка Шурф принял приглашение Пачкуна - прибыть в субботу в загородную
баню с дамой. Шурф отзвонил Акулетте: барственно цедящая слова прости-
тутка благосклонно внимала уговорам. В субботу, обычно, Акулетта пари-
лась в олимпийском спорткомплексе, отдавая свое тело на растерзание
массажистов и в ласково снующие руки педикюрш. Возможность подышать
