полнозвездному генералу: с бабами лишний треп часто в ущерб, один си-
дит соловьем заливается, а как до тихих игр доходит, глянь, а предпоч-
ли молчуна. Оно и понятно, ежели баба на лекцию пришла, тогда ей гово-
рун ценен, если ж тревога тайная снедает организм, томление и всякая
неопределенность, тогда в крепких руках молчуна скорее получишь ответы
на каверзные вопросы.
Помреж огорчился: Почуваев поездкой на поезде в Нью-Йорк напрямик че-
рез океан погубил рассказ, лишил его начинки из чистейшей правды, куда
там затейливой лжи.
Над столом повисло молчание, досаждающее Помрежу вообще, а в нервот-
репный денек особенно, стоило примолкнуть, как мысли одолевали: к при-
меру, недогадливое большинство уверено, что деньги все решают, раздо-
будь, и все вокруг сверкает, ан нет, хуже всего, когда денег вдоволь,
а жизнь покрывается толстенным слоем пыли; многие примечали, небось,
нацелился человек купить автомобиль, сто раз перемусолил что да как
изменится в его жизни, как выбирается он из сверкающего салона, и все
красотки мира млеют, будто не видали отродясь ни мужиков, ни машин,
или держит путь позднейшей ночью из спального района, прижатого к
кольцевой дороге, мороз под сорок, такси вымерли, будто саблезубые
тигры, и вдруг на уголке мерзнет в туфельках на каблуках, тоненькая,
продрогшая, с глазами-плошками в пол-лица, и тут подкатываешь, приотк-
рываешь дверцу, из щели на мороз летят звуки музыки и валит пар, обда-
вая ледяную статую в тоненьких чулочках горьковатым запахом дорогого
табака. В мечтах! Все так! А купишь машину и, конечно, морозы свое де-
ло не забывают, и по углам красотки мерзнут, но. жизнь ничуть не меня-
ется: то же с мебелью, техникой, да с чем ни возьми. Помреж-то прошел
все классы: и крошки со стола ладошкой-ковшиком сгребал, и стольники
наклеивал на лбы оцепеневших халдеев в наидорогущих кутильнях, а исти-
на так лица и не открыла.
Помреж расправился с молчанием живо. Притянул отставника, притиснул
железно и начал вдалбливать, что туалеты платные в их округе тоже
пришла пора приспособить к делу; в туалетах есть служебные помещения,
не видные постороннему глазу, и очень даже обширные по площадям, и ес-
ли оборудовать необжитые пространства под приглядом Фердуевой, то поя-
вятся новые точки, оперативные, так сказать: выскочил человек из метро
или подкатил на такси, скажем, в полночь - официально туалет закрыт,
но если шепнешь, вроде бы случайно задержавшемуся служителю пароль,
известный Помрежу или тому же Почуваеву, то, милости прошу, в тайные
туалетные кельи, даму свою, естественно, по лесенке с буквой Ж спус-
тишь и. вот встреча на нейтральной полосе, долгожданная, щедро опла-
ченная, кто ж за бесплатик подставляться станет.
В подпитии Помреж строил планы грандиозные, девки внимали, и Васька не
сомневался, ни в жизнь не догадаются, о чем они с Почуваевым гутарят.
Дыхание его пресеклось, будто человек-невидимка ткнул поддых пудовым
кулаком, когда вторая - блонда - вдруг заявила: "А меня гулял у Чорка
- он держит жральню знатную в приарбатских переулках - один." и назва-
ла одного из северных людей большого полета. Помреж сжался, обругивая
себя за длинный язык. Неужели подстава?! Неужели девок подсадили, за-
ранее все просчитав?! А он-то раскудахтался.
Кретин!! - Грохотало в мозгу Васьки. Кретин! Твою мать! Забыл, чем на
хлеб насущный зарабатываешь. Твердила Фердуева сотни раз: "Молчи! Хоть
тресни. Всегда в выигрыше будешь. Посади язык на толстую цепь, пусть
думают, хрен безмозглый, тебе плевать. Молчи! Всегда при наваре оста-
нешься, всегда чуткие люди приметят и пропасть не дадут, оценят, хотя
б за молчание, а уж коли в сочетании с мозговыми шариками - и вовсе
адмиралом проплаваешь".
Почуваев отключился: цапал нескладно колено первой и рыгал, и похохо-
тывал, и снова тянулся к бутылке, не замечая сложностей Помрежа, не
предвидя опасностей, а лишь роняя с паузами:
- М-да! Туалеты приспособить? Идея! - И снова, не забывая поглаживать
колено.- М-да! Туалеты приспособить? Идея!..
- Заткнись,- гадючьи прошипел хозяин и ткнул Почуваева так же безжа-
лостно, как минуту назад его самого человек-невидимка.
Филипп-правоохранитель прижался к Фердуевой: ей что, встала, отряхну-
лась и пошла. Свободная женщина. Человек в прихожей сопел, и утешало
только - один, не группа, без понятых, свидетелей, может пронесет.
Скрипнула половица, в спаленку виновато заглянул подчиненный, произнес
сдавленно, будто глотнул горячее или подавился рыбьей костью, и не
примешь за членораздельную речь; Фердуева, например, звук исторгнутый
пришельцем не опознала, а Филипп тут же ухватил: чэ пэ! Вот что сказа-
но было. Вот что значит - квартира без телефона, ярился Филипп, натя-
гивая штаны. Фердуева возлежала на подушках и, похоже, посмеивалась -
или всегда у нее по губам гуляла полуулыбка? Ухажер задумываться не
стал.
Гонец - владелец квартиры - терпеливо ждал в прихожей. Филипп попытал-
ся застегнуть ремень, живот вываливался, не желая попритихнуть под мя-
той рубахой. Понадобится еще одну дырку в ремне проткнуть. Разожрался
- факт, а кроме хаванины, какие еще такие радости - тоже факт.
Совладав с животом, просунул башку в петлю, по счастью, не развязанно-
го галстука, подтянул узел, накинул пиджак, наклонился, чмокнул женщи-
ну в волосы над ухом. И не встанет проводить, и права: любимый муж что
ль или пламенный любовник? Мужик и только: нужный человек. Филипп обул
ботинки, завозился со шнурками, нет чтоб помочь, а видит, не дремлет,
поди сейчас в голос заржет. Шнурки поддались, заглянул в зеркало, на-
пустив строгости на, и без того хамскую, физиономию. Рожа жуть, корми-
лица, за мордоворотство, можно сказать, деньги получает, нормальный
человек обязан убояться такого лица безотчетно, затрястись, замереть,
вроде кролика перед удавом.
Дверь захлопнулась за начальником и подчиненным. Фердуева поднялась,
сходила в ванную, расчесала волосы, привела себя в порядок, оделась и,
не убирая постель, покинула квартиру. Из помойного ведра торчали три
засохших букета: видно, до Фердуевой другие начальники, или милые
сердцу хозяина хаты люди, в служебное время решали неотложные дела,
отчего и подломилась, не выдержав сверхнагрузок, кроватная ножка.
Обедать решила у Чорка. Такси поймала сразу и через полчаса, не более,
окунулась в другой мир: промытость гвоздик по три в вазе посреди сто-
ла, шторы тяжелого бархата с благородной прозеленью, надраенные до
блеска пепельницы, солидность, плавные движения, манерные девы, знаю-
щие себе цену до копейки, вернее, до мелкой заморской монеты.
Чорк принимал сам, присел к столику на двоих. По его глазам Фердуева
пыталась понять: знает ли содержатель заведения о кирпичной стене и
визите северян. Чорк всегда знал все и обо всех, мог за так, по распо-
ложению, оделить сведениями, мог за одолжение, мог за мзду, по-разному
вел себя всякий раз, слыл человеком многослойным, темным, но обходи-
тельным; похоже ни к каким группировкам не тянулся, ни у кого защиты
не искал, а прикрыт будь-будь, со всех сторон. Что ж, Фердуева понима-
ла толк в прикрытиях и допускала, что есть на свете доброхоты-оборони-
тели от всяческого зла такой силищи, что союзники Фердуевой, из обле-
ченных властью, кролики и только.
Поговорили: кто что продает, где лучше отдыхать, общие знакомые. Чорк
посмеивался, когда у человека дела шли в гору, будто радовался от ду-
ши, кручинился, когда знакомец прогорал, выказывая себя человеком ми-
лосердным; мог ссудить на поправку дел беспроцентно, по дружбе, а мог
заломить зубодробительный процент. Чорк жил не по схеме, а руководс-
твуясь соображениями данного часа, и сиюминутным настроением.
Мелькали узнаваемые лица, Фердуева кивала, ей улыбались, много чего
знала Нина Пантелеевна про этих людей, и немногие из них знали о ее
промыслах. Даже Чорк делал вид, что не в курсе, лишних вопросов не за-
давал, но не знать не мог. Фердуева раз-другой проверила: запустила
бывшего обожателя поразнюхать у Чорка, чем она, Фердуева, жива, а что
обожатель связан с ней, Чорк никак знать не мог. Ничего не сказал,
удивился вопросу, пресек любопытство: "Чужими делами не интересуюсь.
Приличная женщина, не на зарплату живет, похоже, но и без наручников,
а слухи собирать ни к чему, из них блюда не приготовишь, к столу не
подашь".
Слухи собирали еще как: служители Чорка славились терпением при выслу-
шивании страждущих, впитывали чужие горести лучше церковных исповедни-
ков, по доброте душевной? Кто же поверит, цедили сведения, разный люд
хаживал к Чорку, много чего знали, много видели, Чорк понимал, что не
только деньголюбивая братва охоча до сведений, но и всякие-разные ор-
ганы.
Выпад северян выбил Фердуеву из колеи, особенно внешней доброжелатель-
ностью, неожиданной предупредительностью; случалось на ее памяти, сле-
дующим шагом после таких визитов шло исчезновение человека, пропадали
не такие экземпляры как она, не крупняк, но и не мелочь пузатая. да и
аппетиты враждующих групп росли изо дня в день. Фердуева прислушива-
лась к ощущению непокоя в себе, знала, что предчувствия ее редко обма-
нывают и, если разобраться в них, оглядеться вокруг повнимательнее, не
боясь заметить малоприятное, то будущее рисовалось не столь уж мрач-
ным: главное - знать, откуда грозит опасность, важно - оценить, как
далеко готовы зайти противоборствующие. Серьезные люди заранее решают
каким будет давление, прочерчивают для себя незримую предельную черту,
за которую ни шага.
Чорк мастерски играл безразличие и внимание к гостье, умудряясь слить
воедино два полярных настроения.
Фердуева понимала: прямой вопрос о северянах - свидетельство ее волне-
ния, волнение - признак слабости, но другого выхода не видела, усту-
пать долю промысла не собиралась, но пыталась сделать все, чтобы не
допустить схватки.
- Ты кого из северян знаешь? - тряхнула волосами, не может не знать,
даже дружит с заправилами, да и мелюзга сюда забегает - пугальщики и
драчуны.
- Кое-кого.- хмыкнул Чорк, безразличие его поколебалось.
Женщина помолчала; сейчас оба соображали на предельных оборотах: она
потому, что еще можно было остановиться, дать задний ход; он потому,
что запахло жареным.
Фердуева решилась.
- У меня сложности с ними.
Чорк не скрывал довольства: сложности чужих всегда бодрили, его тре-
тейское судейство укрепляло авторитет или приносило деньги, а нередко
и то, и другое. Кликнул подносилу-девчонку в белом переднике, приказал
повторить кофе, сделал непонятный Фердуевой жест, вскоре обернувшийся
двумя крошечными рюмками ликера. Чорк кончиком языка лизал край рюмки
со сладким напитком, изредка прихлебывал пахучий кофе.
Фердуева тоже охватила тонкую ножку рюмки, показалось, что пальцы лип-
нут к нетщательно протертому стеклу. Сегодня же о ее визите станет из-
вестно в стане врага: это и хорошо, и плохо в равной мере, так что
опасаться вскользь, будто и вовсе случайно брошенных взглядов, не при-
ходилось.
Чорк не хуже собеседницы понимал, что долгий разговор вдвоем на глазах
у всех невольно бросает тень, получалось, что Чорк посвящен, а, если
посвящен, значит должен сделать выбор; впрочем, как раз умением не
примыкать ни к одной из сторон всегда славился этот ухоженный, жгуче
черный мужчина розовостью щек напоминающий внезапно повзрослевшего ре-
бенка.
- Какие сложности? - Уточнил Чорк.
- Они приходили.- Фердуева отпила ликер, вынула итальянский платок с
монограммой "Кальвин Клейн", вытерла губы.
Чорк знал, что в их кругах приход без предварительной договоренности,
без звонка означает вступление на тропу войны.
Чорк не уточнил цель прихода, на что претендуют северяне - выходило, и
так все знал; обычная история - раздел сфер влияния.
