ло экспортироваться, сейчас Шпындро и кадровик заработали бы стране
немалую сумму поставкой молчального товара высокой пробы на мировые
рынки.
Молчание кадровика поражало непревзойденной непредсказуемостью после-
дующего шага и разнообразием мимических приемов, в гамме чувств, прос-
тирающейся от сострадания - оба понимали наигранного - до подозрений
во вся и всем мощным тоном звучало вымогательство, как у каждого тер-
того чиновника воителя, прокемарившего годы и годы под время от време-
ни меняющимися портретами.
Как и Филин, человек через стол от Шпындро ронял: му. бу. г-м. и про-
чие невнятные звуки, которые могли ничего не означать, а могли вмещать
столь многое, что и подумать страшно. Уши Шпындро привычно вбирали
нечленораздельное; Игорь Иванович сохранял спокойствие и старался
смотреть на кадровика ласково, хорошо зная: чиновник только прикидыва-
ется, что ему безразлична физиономия сидящего напротив, а на деле ис-
подтишка внимательно наблюдает за человеком, чья судьба на решающем
перепутье.
- Му.- Шпындро закинул ногу на ногу.
- Бу.- Шпындро придвинул стул и распрямился.
- Г-м.- Шпындро сцепил пальцы и чуть склонил голову.
Кадровик дотащился до последнего листа, поднял глаза - Шпындро сиял
приветливостью, впрочем, не забывая о почтении - ткнул в картонную об-
ложку, закрыл дело, посмотрел на жирно выведенную фамилию, начальное
"ша" которой напоминало вилы и снова начал листать с первой страницы.
Шпындро молчал, ему причиталось выслушать еще порцию или две му, бу и
г-м; торопиться некуда, и Шпындро мысленно прокручивал акт передачи
подношения фирмача, а также прикидывал, куда пригласить Настурцию,
чтобы выглядело солидно и не слишком обременило финансово.
Наконец кадровик бегло пролистал дело, решительно захлопнул и одарил
Шпындро специфической улыбкой, одновременно бодрящей и устрашающей -
плод многолетних усилий. Шпындро улыбнулся по видимости радужно, крис-
тально, без примеси угроз или двусмысленностей, что тоже давалось го-
дами тренировок.
Кадровик поднялся, оторвался от стула и Шпындро, пожали друг другу ру-
ки и Шпындро заметил у основания толстого большого пальца кадровика
такую же русалочку - сильно уменьшенную, совсем кроху - что предава-
лась безобразиям на груди Филина. Смешно: будто всех людей, от коих
так или иначе зависел Шпындро татуировал один и тот же умелец. В бла-
гожелательности кадровика проглядывала немалая работа Филина, и Шпынд-
ро посетило облегчение: выходило, не зряшни его вложения и хлопоты.
Из кадров Игорь Иванович вернулся пружинной походкой и только непрони-
цаемое лицо Кругова поганило настроение: догадывается - откуда я или
нет? Поболтали с Круговым о чепухе, сел за рабочий стол, предусмотри-
тельно усыпанный деловыми бумагами, как раз в необходимом количестве,
чтоб не заподозрили в безделье - во-первых, и в том, что не справляет-
ся, завален выше головы - во-вторых.
Трепыхнулся внутренний телефон, Кругов цапнул трубку, кивнул и вышел,
у Шпындро екнуло сердце. Вдруг туда же? Признак скверный, если кадры
сначала потянули его, а потом Кругова: жизненный опыт подсказывал -
выигрывает всегда последний из приглашенных и Шпындро представил, как
сейчас его конкурент и кадровик - немалый начальник и член бюро - пе-
ремывают косточки Шпындро.
Через пять минут - не срок, чтоб опасаться худшего - Кругов вернулся.
Шпындро отпустило: плохо, нервы расшатались, колотило, будто минут за
десять перед встречей с фирмачем, скрытной, не предназначенной чужим
глазам; Шпындро знал, что дрожь ломает круто, но не длительно; когда
он вышагивал к ларьку-мороженое, страхи отлетели, как в институте -
дрожь била перед дверью аудитории, где принимали экзамены - а когда
вошел, а тем более вытянул билет, страх исчезал: будь что будет.
Шпындро посетовал, что прихватило Филина, выказал участие с тем непре-
менным налетом позволительной издевки, с которой давно знающие друг
друга коллеги судачат о начальстве. Кругов выразил сожаление и Шпындро
громко на всю комнату отметил, что если отбросить мелочи - кто без не-
достатков? - Филин мужик что надо и оставалось только сожалеть, что
Игорь Иванович не может только знать, передаст его слова Филину или
исказит или вовсе верноподданническое признание Шпындро умрет в Круго-
ве. Скорее всего умрет! Что поделаешь? Кругов - не дурак поднимать ак-
ции Шпындро безо всякой выгоды для себя.
Может кто другой подсобит-протелеграфирует наверх? Шпындро скользнул
взглядом по сотрудникам, нахохлившимся над столами в немой попытке си-
мулировать немалый труд.
Еще раздражали предстоящие поминки. Не пойду! Зачем они мне? Кто меня
осудит? Я в глаза не видел старуху, другое дело, что Мордасов может
взъяриться. Шпындро давно взял за правило: не буди лихо. черт его зна-
ет, Мордасова, вдруг шлея под хвост захлестнет,- возьмет и нагадит да
и как, канал сбыта - надежный и оперативный - Колодец незаменим, а еще
Шпындро не сомневался, что стол Мордасов отгрохает будь-будь, и если
отправиться без машины, можно хряпнуть от души, расслабиться, к тому
же на поминках непременно отприсутствует Настурция и тогда отпадет не-
обходимость обременительного ужина в Москве: как ни крути, Шпындро вы-
падут проводы Настурции в Москву, а там, быть может, подфартит напро-
ситься на полночный кофе и получалось, что посещение поминок - не пус-
тая трата времени, а, напротив, экономия денег - обольщающий ужин рас-
сасывался. Шпындро посветлел. Кругов подмигнул лучезарному лику и в
невинном движении века Шпындро снова узрел недоброе и, чтобы не ухнуть
в никчемное самокопание, предпочел вернуться к заключительной фазе по-
минок, а именно к проводам Настурции.
Вот они вышли из дома Мордасова, дошагали до площади, вот покореженный
монумент пионеру - Шпындро еще не в курсе участи гипсового Гриши - и
тут возникает заминка: заарканить такси в тьмутаракани в последний час
не легко и возможно удастся резонно обосновать привлекательность поез-
дки на электричке - исключительно для выигрыша времени - а на вокзале
в Москве Шпындро отлавливает такси и везет Настурцию к ней домой, за-
ранее предупредив жену, что после возлияния на поминках мордасовской
бабки предпочитает отсыпаться у Колодца - чего зря накануне выезда
нетрезвым шастать по ночным улицам, подвергая себя опасности, а утром
на работу двинет прямо от Мордасова, оговорив опоздание часа на два
под общепринятым медицинским прикрытием, которому давно никто не верит
всерьез и которое всегда срабатывает безотказно.
Шпындро тут же отзвонил Мордасову и уточнил день поминок. Вторник.
Весьма удобно: сегодня вечером банкет с фирмачами, с одним из них он
условился на среду для передачи дара, а вечер вторника посвятит себе и
Настурции и тогда в среду не понадобится рваться между ужином с Приты-
кой и приемом заморского дара.
На перерыв Шпындро шел в добром расположении духа: миновал шепту-
нов-перекурщиков, у коих меж зубов не застревало ни единое слово, осо-
бенно, если доверяющий тайное, многозначительно подносил палец к гу-
бам, мол, секрет, и желтопальцевых тружеников, долгие, безвозвратные
годы проведших у батарей в коридорах, и в затаенных углах тогда несло,
как мутно стремительные потоки в половодье. Через них Шпындро, случа-
лось, запускал нужную информацию, всякие пробные шары, но сейчас Игорь
Иванович всего лишь приветливо кивал рядовым и взводным выездной рати,
отчего-то уверовав, что полночный кофе в апартаментах Настурции - дело
решенное.
Над пельменями Игорь Иванович замер, капнув любимой горчицей на край
тарелки: не звонил матери, забыл, мама нездорова, а он. ах, крутня,
крутня.
Филин раздавленной лягушкой корчился на больничной койке: пугали про-
вода, внезапные приходы медсестры, инъекции в безмолвии. Нестерпимо
тянуло курить, хотелось отдалить час прихода врача-женщины лет тридца-
ти пяти как раз из тех, что всю жизнь завораживали Филина, войдет в
палату, задерет ему рубаху и уткнет стетоскоп в русалок, обласканных
знойными ухажерами, мирно проживающими на груди и брюхе Филина вот уже
столько лет. Филин сгорал от стыда, удивляясь неизвестно откуда взяв-
шейся робости. Если б врач пошутила или как-то дала понять, что русал-
ки Филина - дело житейское, с кем не случается по молодости, по глу-
пости, но врач молчала, внимательно слушала и водила чуткой кругляшкой
по вызывающим русалочьим формам, не выказывая удивления, будто у каж-
дого, кого ей выпадало обследовать, такая же галерея на груди.
Жена уже ушла, оставив полагающуюся передачу, дочери еще не появлялись
и Филин живо представил, как сестры, переругиваясь утрясали расписание
посещений любимого родителя. Курить хотелось нестерпимо.
У меня инфаркт?
Врач молчит, только водит прохладным зевом, вбирающим шумы и хрипы фи-
линской груди, едва касаясь испещренной наколками кожи. Так и не выст-
роил дачу, не успел, а даже если бы успел - поздно, здесь все приходит
слишком поздно. Не помогла старуха загородная, да он толком и не успел
припасть к ее водице. А вечер выдался вчера редкостный. Девица льнула,
напоминая давние годы и не припомнить, когда он так веселился в пос-
ледний раз, одно точно: тысячу лет назад; и вот расплата, силенки на
исходе, вся жизнь просочилась сквозь щели кабинетного паркета.
В коридоре шаги, Филин натянул одеяло, приткнув казенно пахнущий край
к подбородку, будто убедив себя, что не даст оголить картинные грудь и
брюхо, хоть режь.
Вошла старшая. Филин кивнул дочери, села на край кровати, говорить уже
много лет по-человечески не выпадало, то один огрызнется, то другая
рявкнет. Его дочь! Надо же, плод любви. Филин тяжело вздохнул: ах если
б курнуть, ничего не надо, ни вчерашней павы, ни даров Шпындро, ни да-
чи, только б беломорину и клуб дыма, чтоб пополз внутрь.
Сердце не беспокоило, но на вопрос дочери болит ли, Филин ответил ут-
вердительно, сам не зная, зачем соврал. Все равно их отношения не из-
менишь, слишком наворочено, всей жизни не хватит их поправить, а той
малости, что осталась и подавно.
Филин хотел шепнуть: раздобудь покурить, но остерегся - не принесет, к
тому же такой просьбой он сразу потеряет в ее глазах - не может проти-
востоять желаниям, как и она, тогда по какому праву орет, если дочь
возвращается под утро, чем он лучше, и даже, если б решился на утрату
привилегии выволочек ради папирос, ради всего единственной беломорины
и тогда отношения не восстановишь, уже миновала пора, когда общая тай-
на, вроде запретного курения, могла б объединить. Узы родства перемо-
лоты в прах, и то сказать, топтал девку как мог, но для ее же блага,
не ради удовольствия: хотел, чтоб все вышло, как по-писаному: выездной
муж - уж и наметил тот, тот и тот - благополучная жизнь, а ей видишь
ли нравиться должен, как объяснишь, что без копейки взвоешь при самом
что ни на есть красавце.
Старшая сувка подобрала красивые ноги, старалась сидеть спиной к окну,
так, чтобы свет мутного дня не падал на разрисованное лицо, чтоб черты
его тонули в тени, лишь бы не раздражать отца. Полный, натужно дышащий
человек бесспорно ее отец; в незапамятные времена обнял ее мать и слу-
чилась сувка и девушку любили, и наряжали в яркое и привозное и фотог-
рафировали по поводу и без повода, а потом возникли первые трещины,
побежали, завертелись и рухнули симпатии, доверие, все-все, что связы-
вает с людьми, давшими тебе жизнь, единственно общим стало глухое
раздражение и постоянное обоюдное недоверие. Дочь не могла превозмочь
безразличия, и не старалась и Филин благодарил ее мысленно: хватило
ума не устраивать спектакль скорби и на том спасибо.
Совка выдохнула, что с утра объявился Шпындро, волновался, узнавал, не
надо ли чего.
Вот, кто сгорает в искреннем участии, усмехнулся Филин, Шпындро, будь
такая возможность, ежеминутно бомбил бы больницу звонками, справляясь
