лов, забитых катерами, яликами и яхтами. Трое мужчин били женщину.
Вмешался Гущин. Двоих уложил, третий Гущина швырнул оземь. Прибыла по-
лиция - участок, бумаги, подписи, известили посольство. Гущина отозва-
ли. Вдруг арканили? Уязвим стал Гущин, вдруг склонят к.
Уронил. достоинство. не оправдал.
Шпындро послушно обличал, как все с фанерной трибуны, не веря в пра-
ведность своего гнева и подогревая его. Может и переусердствовал, даже
Филин - тогда в расцвете могущества - выныривая из клубов беломорного
дыма, покривил губы: ну ты, брат, того, перебрал в затаптывании, дума-
ешь в таких делах перебора не случается?..
.Уронил. достоинство.
Шпындро достоинство никогда не ронял, в кармане лежали два билета,
меньше суток осталось до вылета в страну назначения.
Фарфоровый пастушок благостно свистел в бархатной тиши вылизанной гос-
тиной, сжимая свирель, примостившись у ног сытой буренки.
- Сколько ж ты отдала за пастуха? - Неожиданно уточнил Шпындро.
Жена забыла первоначальную ложь, отъезд вымел несущественное, Аркадь-
ева бухнула, не подумав:
- Нисколько! Крупняков подарил.
Шпындро знал, что Крупняков так просто ничего не дарит, но сейчас ложь
жены и обстоятельства, предшествующие подарку уже значения не имели.
Шпындро накрепко затвердил: нельзя выиграть в главном, не поступившись
в мелочах.
Факт отъезда предшествующее перечеркивал, открывал белый лист и не ос-
тавлял места хандре. Шпындро умел радоваться предстоящему: сознательно
воскрешал дрожью окатывающие картины походов на овощные базы, унылых
ездок в колхозы, гэобразных женщин, в три погибели согнувшихся на кар-
тофельных полях, ранние вставания ни свет ни заря зимой в лютый мороз,
когда до начала работы приходилось добираться на курсы языка в заводс-
ком клубе постройки неудобного Мельникова. Худшее осталось позади,
впереди тихие радости пребывания в местах ласковых: кто не отведал -
не расскажешь, кто вкусил - и сам знает что почем.
Шпындро летел не в пески, не в горячие испарения ярчайшего солнца, не
под свист пуль, летел в страну, забывшую про войны бог весть как дав-
но, в страну, более напоминающую театральную сцену или промытую, без
единой пылинки фарфоровую композицию вроде пастушка со свирелью.
Штора мягко упиралась в залаченный пол краденого паркета, половицы ши-
рокие, сохранившие рисунок спила, центр выложен темными породами дере-
ва подобно дворцам. Утомленный город засыпал, в щели между штор, напо-
минающей прогал меж передними зубами младенца, светились огоньки близ-
лежащих домов.
Такие же искорки чужого уюта видел сейчас Крупняков, такие же - Филин
с больничной койки и его дочери на диване, поджавшие ноги и высматри-
вающие в мелком рисунке стен, обклеенных привезенными Шпындро же в
прошлый набег обоями, свое предназначение.
Настурция в однокомнатном рае принимала знойного ухажера, не веря даже
притворно в слова его уверений и радуясь только тому, что еще нужна
кому-то и по-прежнему грея душу готовкой. Мордасов дома расшвыривал
проекты памятника бабуле, эскизы валялись на столе стопкой и под нож-
ками стола, и под креслом, и под шкафом, и под колченогой этажеркой.
Мордасов корил себя за убожество измысленных памятников, никак не уда-
валось ухватить нужное. Крепкие зубы грызли кончик карандаша, язык
слюнявил колпачки ручек - Мордасов разрисовывал эскизы многоцветно, не
забывая обрамлять памятник мелкими зелеными точками густо - трава и
ярко красными редко - цветы. На веревке во дворе полоскалось выстиран-
ное Мордасовым лоскутное одеяло бабки; на кусках ткани различались и
небеса в звездах и при полной луне, и деревья в снегу и геометрические
узоры и лодочки на гладях вод, и смешные фигурки, водящие хоровод на
протертой до дыр ткани.
В десятом часу вечера Мордасова вынесло из дома, ноги притопали на
площадь, где укрытый мешком ожидал своей участи бронзовый пионер. Мор-
дасов скучал, не видя лика Гриши, и только по горну, по привычным ко-
ротким штанишкам, по складкам рубашки восстанавливал черты, виденного
десятилетиями лица. И в безлюдье внезапно присмиревшей станции Колодец
вдруг сделал открытие: ба! бронзовый пионер точь-в-точь Шпындро, похож
до неправдоподобия, прямой нос, этакая бодрость в лике, уверенность,
что все сложится хорошо и еще лучше, будто гипсовую отливку вершили,
имея перед глазами Шпына в детстве. И обретался Шпын, как и бронзовый
пионер, среди нас и, если монумент похоже подводили под бульдозер, то
Шпын оставался, будто заступая на пост бронзового трубача и напоминая
зрячим и слышащим, что все еще может вернуться: времена горнов, акку-
ратных костюмчиков, гор хлопка, повсеместной яровизации и здравого
смысла, прихлопнутого намертво, будто мощной пружиной безжалостной мы-
шеловки.
У телефонной будки тенью скакал Стручок в неизменном кепаре. Мордасов
порылся в карманах, отыскивая двушку. Стручок запустил лапу в брючную
бездонность, выгреб горсть меди на ладони. Мордасов набрал номер Шпы-
на, попрощался, сказал: ну я. жду. вложив в это последнее признание ни
один контейнер, набитый доверху выгодным в перепродаже товаром, и
трубка проскрежетала искаженным до неузнаваемости голосом отъезжающе-
го: ну. жди, жди. и многоточия оба расставляли так умело, так обоюдо-
понятно, что Мордасов даже вспотел от уразумения такой общности помыс-
лов.
Колодец толкнул дверь ресторана, пересек чадный зал, плюхнулся за стол
для особо приближенных. Боржомчик выпорхнул из кухонных пространств,
неизменно согнутый, вихляющийся, добрый лицом и ледяной глазами. Мор-
дасов назаказал деликатесов, пить не решился, от питья тоска удесяте-
рялась и башка трещала поутру, а завтра предстоял День возвращения и
хватку в подсчетах терять резона не имело.
- Слышь,- Боржомчик растянул нитяные усы поверх губ так стремительно,
что показалось, смоляные волоски вот-вот выскочат за щеки.- Гришу-то
снесут!
Мордасов не изумился, подумал только: плохо, когда многие посвящены -
тайна тускнеет, к тому же работа Туза треф по разузнаванию уже не ка-
залась сверхтонкой и мучало одно: чего ему дался бронзовый монумент?
будто родней, чем эта гипсовая чушка и нет человека на земле.
- Одзынь,- хамски пресек официанта Мордасов, не задумываясь о последс-
твиях выпада, как каждый, набитый деньгами при общении с менее удачли-
вым, но не менее алчным.
Скука душила Мордасова, снова пересек зал, разглядывая подгулявших де-
вах, втиснулся в окропленную всеми поселковыми кошками будку и хваля
за щедрость Стручка,- отвалил пригоршню двушек, придется скостить сум-
му долга,- набрал номер Настурции. Мордасов вознамерился пригласить
Притыку на ужин, пообещав оплатить такси в оба конца; никаких видов не
имел, а просто жрать в одиночку опротивело после смерти бабули.
Настурция охнула от неожиданного звонка, лепетала явно с оглядкой.
- Не одна, что ль? - Спросил, как выстрелил Мордасов и ответа не пона-
добилось: кишка тонка у Настурции его обвести вокруг пальца.- Значит
развлекаешься? - Мордасов шмыгнул мокреющим носом, как в детстве, втя-
гивая противную зелдень в себя.- Чего звоню-то, надо б потолковать,-
охота приглашать вмиг испарилась, и не поедет, небось, уж оба под па-
рами и может впервые Мордасов представил Притыку раздетой, а с ней
тип, которому Колодец щедро приписал самые мерзкие черты, свалив в ку-
чу и плешивость, и беззубость, и потливость, и нос крючком, и малый
рост, и кривые ноги.- Тут кофтюлю припёрли - новьё, деньги сразу тре-
буют. Взять иль обойдешься?
Настурция скомандовала взять и, только повесив трубку, Мордасов сооб-
разил: как же завтра предъявит несуществующую кофту. Долго не скорбел,
повинится, мол, увели пока звонил, может свалить на Боржомчика, пред-
варительно уговорившись с официантом о неразглашении секрета.
И снова Колодец уперся взглядом в бронзового пионера, тащило к мону-
менту необоримо; похоже тени Стручка и других пьянчуг, в темноте не
различимых, плясали по дощатым стенам строений. Мордасов замер у пос-
тамента, задрал голову: сейчас такие, как пионер, подросли, как раз
вершат судьбы других, назначают, лишают, переводят, награждают, нап-
равляют таких, как Шпындро страну представлять и горна у них нет, и
штаны давно скрывают щиколотки и все же сходство с бронзовым дударем
поразительно - бессмысленностью существования что ли? - и увидел Мор-
дасов сонмы начальников, облепивших державу, будто трухлявый пень
опенки, сколько же их выросло из коротких штанишек и, отбросив горн,
красные галстуки и стыд, копошатся по своим надобностям. Мордасов ух-
ватил осколок кирпича и в сердцах швырнул, угодив как раз по мешку;
осколок отскочил неудачно, больно чиркнул Мордасова по уху. Сопротив-
ляется, гад, Мордасов, подобрал камень поувесистее, занес руку и, буд-
то уперся в чужое, предостерегающее шипение:
- Мус-с-с-ора!!
Стручок вторично - начал с монет - спасал за сегодняшний вечер. Камень
выскользнул из пальцев Мордасова, шмякнулся в серую пыль. Сзади зата-
рахтело. Колодец обернулся. Милиционеры, знал обоих, подкармливал по
мелочи. С ладони хрумкают, как щенки. Еще не занаглели.
- Мое вам,- буркнул Мордасов и не удосужившись услышать ответное при-
ветствие властей, вознегодовал.- Угробили памятник, суки. Кому мешал?
Стоял себе и стоял. Вроде украшал по мере сил. Варвары! Шелупонь!..
Милиционеры с мотоцикла не слезли, оценили одобрительную тираду на-
чальника площади и не проронив ни слова, в тарахтении движка, двинули
к станции.
- Крушить - не строить! - орал в догон Мордасов, проклиная себя за по-
терю достоинства. От монумента не отступил. Камень так и отдыхал в пы-
ли. Мордасов подобрал орудие мести, примерился, швырнул и. не рассчи-
тал сил - перелет случился - раздался сдавленный крик, метнулась тень,
вопль Стручка всколыхнул стоячий воздух.
- За что, Сан Прокопыч?!
Ух ты, незадача! Не извиняться ж. Мордасов прикрикнул:
- Подь сюды, тля!
Стручок обежал монумент, завибрировал вьюном, поводя головой на манер
индийской танцовщицы. Мордасов оглядел пострадавшего внимательно, оце-
нивая ущерб - ни кровинки, ни ссадины, прикидывается, пьянь, но может
удар пришелся по темени или другой важной части тела. Мордасов фокус-
ником облапил сам себя, протянул смятый рубль:
- На аптеку! Подлечись.
Как раз на хлебок у Рыжухи! Человек все-таки Сан Прокопыч, немо возли-
ковала душа Стручка, а еще подумалось: так бы и стоял под монументом,
принимая на себя чужие каменюги, лишь бы по рублю прилипало после каж-
дого метания.
- Чё стоишь? - рявкнул Мордасов. Стручка сдуло одномоментно. И снова
Мордасов напротив монумента, будто двое в рыцарском поединке. Ни домой
вернуться, ни в ресторан возвращаться: никуда не хотелось и дежурить
посреди площади глупо. Я есть - никто, а имя мне - никак! Мордасов
припомнил, что стол его в ресторане уставлен яствами, все одно плати,
и двинул в кабак. Народ страждущий загудел, уже прогрелся основатель-
но, оркестр безбожно перевирал, но веселье, хоть и натужно, набирало
обороты.
Мордасов засиделся допоздна, всех, особенно красоток, провожал глазами
и жевал, жевал. Боржомчик непроницаемый, вовсе не тронутый тенями ус-
талости споро убирал со столов. Меж тарелкой из-под языков и судков
хрена порхнула бумажка счета. Мордасов вяло развернул - цифра никак не
вязалась со съеденным, тем более что Колодец и капли не пил.
- Ты чё? - Мордасов ткнул в карандашные завитки. Боржомчик огладил усы
указательным пальцем.
- За поминки с тебя причитается.
- А-а! - Мордасов согласно кивнул и впрямь забыл, извлек знаменитый
свой бумажник, отшпилил булавку, нарочно выудил на свет божий толстен-
ную пачку, зная - для Боржомчика зрелище не из легких. Чичас отслюним,
про себя приговаривал Мордасов, щупая нежно кредитки.- Тебе розана-
ми-чириками или зеленью?
Боржомчик пожал плечами.
- Собаку тебе надо завести.
