ку - стол не большой, но вполне картинный обилием снеди, будто сию ми-
нуту перекочевавшей с прилавков центрального рынка. Крупняков помнил
пристрастие Аркадьевой к соленьям и южным фруктам.
Гостья отметила, что небольшая китайская ваза, которой она уже не раз
восхищалась, предусмотрительно припрятана - исчезла, на остальной ан-
тиквариат, слишком помпезный и безумно дорогой, даже ей не пришло бы в
голову покушаться.
Крупняков, обезопасив себя от повторного раскулачивания, сыпал сплет-
нями, фамилии великих, почти великих и вовсе невеликих не сходили с
его уст.
Аркадьева внимала, не перебивая, прикидывая, что перекупить из вещей в
гостиной, более напоминающей запасник музея, после возвращения из
предстоящей поездки; расставлять по местам в своей квартире еще не
преобретенное всегда пленяло Аркадьеву и открывало перспективу: чем
еще себя радовать? Искренним отношением подруг? - она-то знала им це-
ну, расположением стародавних друзей? помилуй бог, о таком в их среде
давно забыли, если с имярек случалась служебная неприятность, если че-
ловек оступался, приговор не заставлял себя ждать, проигравший, будто
прокаженный, навсегда исчезал из поля зрения; о помощи и думать не
могли, не то, чтоб ждать ее на деле. Кроме вещей, пустоту души жене
Шпындро заполнить было нечем и все годы в Москве меж отсутствием в да-
леком далеке Наташа Аркадьева истово отдавала поиску: себя, успокаи-
вая, считала собирателем, любителем раритетов, но будучи женщиной не
без юмора в минуты откровения признавалась себе же: скупщица, не бо-
лее.
Крупняков молол без устали, Аркадьева выжидала: пусть выговорится,
дойдет до изнеможения, тогда без нажима к делу. Кругов - что да как,
попытаться вызнать, какие люди окружают конкурирующую чету,- может за-
арканили необычайно весомого покровителя? - Круговы тоже немало приоб-
ретали посредством Крупнякова и числились в постоянных клиентах.
Слова Крупняков ронял все реже, увеличивались паузы, будто последние
песчинки высыпались из узкой горловины песочных часов. Наконец Крупня-
ков иссяк, обнял Наташу за талию, она не противилась, лениво отщипыва-
ла виноградины в полпальца длиной, душистые, обволакивающие язык пах-
нущей солнцем сладостью. Крупняков ел некрасиво, не так, как муж, но
тоже несовершенно, выручала его только медлительность, а так изыск в
колдовстве Крупнякова над столом не просматривался и совсем уж тускне-
ли легенды о дворянском происхождении.
Аркадьева добила не слишком увесистую гроздь, отрезала пол-персика бе-
зупречной работы серебряным ножом с якобы крупняковской монограммой и
перешла к делу. Безралично выспросила, давно ли видел Крупняков чету
Круговых и чем те живы и отчего жена Кругова вовсе исчезла, а Наташа
меж тем не забывает о ее хлопотах и мечтах, о песцовом жакете и даже
раскопала меховщика, вполне приличного и вовсе недорогого, хотя. Ар-
кадьева улыбнулась: чего Круговым экономить? Крупняков понимающе кив-
нул. В их кругах считалось хорошим тоном многозначительно улыбаться за
глаза, оценивая финансовые возможности многолетних друзей,- все скрыт-
ники великие и все упакованы дай бог.
Крупнякова голыми руками взять удавалось немногим, сейчас барин - вла-
делец квартиры в центре все больше убеждался, что Аркадьева заявилась
не для цементирования уз и продолжения амуров, хотела выведать и Круп-
няков уже знал что: жену Шпындро интересовали Круговы - нехитрая за-
гадка, как раз преувеличенное безразличие выдавало Аркадьеву. Девочка
моя, Крупняков сжевал оставшуюся половину персика, видно Кругов и твой
благоверный вырвались на финишную прямую: как вы боретесь за выезды,
однако, сладкое видно предприятие - грести, как жулики, а числиться в
миру, как незапятнанные, хрустальные индивиды. Крупняков, как немно-
гие, знал цену копейке, той, что высекаешь из бесчисленных звонков,
сотен контактов с малоприятными, а подчас темными личностями, только
через десяток, а может и более лет, когда очерчивается, утрясается
проверенный рынок и дело более менее отлаживается, открывается форточ-
ка, так про себя определял Крупняков возможность стабильного выколачи-
вания денег. Сколько ж трудов он вогнал, потов, страхов в открытие
форточки, а Шпындро гоголем подъезжал к аэропорту, попивал в баре кофе
с пирожными и через резиновый рукав вышагивал достойно с гордостью; а
прижми Шпындро, загони в угол, залопочет, заблеет, что оклады мизер-
ные, в забугорье лишнего стакана прохладительной себе не позволишь и
держится он за свое место скорее по привычке; сколько ж понаслышался
одинаковых песен Крупняков точь-в-точь эстрадный репертуар - не отли-
чишь одну от другой под страхом смерти. Крупняков повеселел: его фор-
точка, раз открытая, не зависела от прихотей начальства, Шпындро или
такие, как он, для себя всех таковских Крупняков считал взаимозаменяе-
мыми, нет разницы какова физиономия поставщиков, лишь бы подтаскивали,
главное - выездные боятся шума больше, чем Крупняков, им огласка
страшнее лютой казни, а раз так, Крупняков, снискав репутацию дельца,
обеспечивающего полнейшую скрытность коммерции, пользовался в мире вы-
ездных немалым почтением.
Значит Кругов,- отметил не без злорадства Крупняков,- сейчас поиграем,
поводим на туго натянутом поводке, не то чтоб хотелось мстить за безв-
ременную экспроприацию фарфорового пастушка, а наказать за бесцеремон-
ность казалось справедливым.
Поминки миновали стадию соблюдения приличий: хватали со стола суетно,
бесстыдно, пили без повода, не прикрываяся словами участия, толкались,
орали, шумно, не пытаясь понизить голос, сыпали анекдотами, никто не
замечал фото старушки, обрамленное живыми цветами.
Свиньи, истинный бог, Мордасов мрачнел не из-за открывающейся картины
- другого и не предполагалось, а все же непотребство поражало. Настур-
ция жмется к Шпындре совсем уж внаглую, Боржомчик подщипывает на ходу
чужую жену, Рыжуха сметает жратву подчистую, едва не вылизывая блюда и
производительность ее челюстей посрамила бы снегоуборочную машину. И
только дочь Рыжухи вела себя пристойно, вот те и проститутка, господи,
как все перепуталось, как разобраться, где кто и чего стоит. Шпын дер-
жится, сказывается тренаж многочисленных приемов и послепереговорных
убаюкиваний души и тела, но жрет, подлец, и пьет, не стесняясь, частит
с подливанием, будто с каждым глотком прикидывает выгоду: вот еще рю-
маш на халяву проскочил, вот другой, вот третий. Скверно, бабуля! Мор-
дасов покосился на портрет, одно утешало: половина поминальщиков смы-
лась, еще четверо собирались, а Рыжуху с ее греховодным побегом да
Шпына с Настурцией он выставит без церемоний. Усталость охватила Мор-
дасова, знал до тонкостей, какой оборот примут события, но. надо, по-
ложено, не поймут, если зажать поминки, да и завернул посмертное ве-
селье от сердца в память бабки и чтоб еще один вечер без ее пригляда
скоротать, не рвать душу.
Дочь Рыжухи поднялась, окинула питейножрачное поле брани насмешливым
взором и, чуть отступив, потянула мать. А чё? Мордасов выцелил через
очки пепельноволосую, не худший представитель державы, вести себя уме-
ет, не мельтешит, видно, силушка за ней числится и Мордасов без труда
догадался какая. Рыжуха оглядела с недоумением непомерный живот, будто
увеличившийся еще вдвое и поддержала его снизу руками, похоже опаса-
ясь, что стоит ей подняться, брюхо оторвется и шмякнется оземь, не вы-
держав собственной тяжести. Неужто и дочь не сейчас, через деся-
ток-другой годов превратится в такое же чудище или. а мне чё? Мордасов
опрокинул рюмку, заметив как Шпын шепчет на ухо Настурции: сговарива-
ются, определенно, мне чё? А зачем скрытничают, будто меня не хотят
обидеть, а то я не понимаю или взревную или чё.
Шпындро не прозевал прощания с Рыжухой и ее дочерью, обогнул стол на
рысях, поцеловал руку пепельноволосой. Настурция сквозь неверно фоку-
сирующий глаз узрела согнутую в поклоне спину Шпындро, а над его голо-
вой высокую грудь, тщательно уложенные пепельные волосы. Настурцию,
будто кнутом огрели: никогда никто не целовал ей руку, пропади пропа-
дом этот миг - на ее глазах мужчина из придуманного мира, по ее предс-
тавлению лучшего из всех возможных, смиренно целовал руку проститутке.
Настурция скрючилась, встретилась глазами с Мордасовым, сквозь затума-
ненные стекла его очков прочла: вот так, мать, а ты чё хотела? Могло и
показаться, что Мордасов мысленно поддержал Притыку, все происходящее
сейчас напоминало театральное действие и придумано, и реально, и когда
Настурция краем глаза углядела, как Шпын сунул пепельноволосой визит-
ку, то для облегчения решила, что уж это ей точно привиделось пьяным
глазом и ничего такого не было, через минуту Шпын образовался рядом,
покорно ухаживал, выспрашивал невзначай, не пора ли отвальную принять
и честь знать.
Мордасов тоже визитку заприметил: ну и сволочь, Шпын, что ж он так ро-
няет Настурцию, все ж баба не из последних и собой не торгует, все
больше по любви, по сердоболию, по теплости не оприходованной женской
души. Мордасов вцепился б в глотку Шпына, вытолкал бы за дверь, нада-
вал по роже, никого не боясь, но кроткий взгляд бабули с фотографии
удерживал и как ни мизерно тлела трезвость в смятенном внуке, держала
в узде крепко: нельзя! Люди собрались выказать почтение, скорбь, а то,
что в разнос пошли, на то и выпивка в минуты, припахивающие могильным
тленом, когда каждый волей-неволей хоть и впрямую, хоть в обход высп-
рашивает себя: а мне когда? сколько еще куражиться отпущено? И чтоб не
отвечать, и умные, и глупые, и стальной воли, и слабаки, что упиваются
своей слабостью истовее, чем иные силой, предпочитают не отвечать,
гнать бередящее и затуманивать мозг привычным дурманом.
Боржомчик выносил блюда на кухню, вел себя теплее многих и Мордасов
поразмыслил: все оттого, что ему плачу, нанятый, за мзду соблюдает по-
рядки и все же не грех ему подкинуть, жалеть не расчет, только Боржом-
чик скромной деловитостью своей напоминал Колодцу, что водятся еще лю-
ди на земле с человеческой начинкой; пусть оплачено деньгами Мордасова
это утешение, а все равно примиряет с окружением. Мордасову еще жить и
жить, а как, да с кем? тут, как со сроками смерти собственной - лучше
вопроса не расслышать.
Мордасов, тяжело опираясь на растопыренные ладони, с трудом отдирал
себя от стула, встал, покачнулся: присутствующие затихли, Рыжуха с до-
черью замерли на пороге. Больше всего на свете Мордасов желал бы ма-
терно, грубо до невозможности обляпать их всех обвинениями и страшными
ругательствами, орать непотребное, обвинять в жутком, высказывать та-
кое, что ни примирение, ни прощение невозможно вовеки и не боязнь по-
терять этих людей - на кой дьявол они? - а лишь только благоговение
перед бабулей и не слишком твердая уверенность, что та наблюдает за
внуком, невозможностью для Мордасова причинить и крохотное страдание
той, что сплошь в страданиях прожила жизнь, удержали Мордасова, хотя
по лицу его бродили красноречивые тени и скулы свело так, что Шпын по-
добрался и раза два зыкнул на приоткрытое оконце, видно оценивая, мож-
но ли сигануть на улицу, если Колодец разбушуется. Мордасов отлепил
ладони от скатерти, прикрыл ими лицо, будто надеясь, что гнев впитает-
ся в ладони, стряхнул напряжение, как воду при утреннем умывании, и
начал, весомо роняя каждое слово:
- Низкий вам поклон. За уважение. за время, выкроенное из вечной нашей
беготни. за слова пусть искренние, пусть фальшивые, она разберется,-
кивок на фотографию.- Вы, возможно не любите меня, я, возможно, вас,
но есть в жизни человека два пункта, величие их и для смрадной души
необозримо - рождение и смерть. и получается.
Откуда это? Шпындро расслабился, пользоваться окном не понадобится,
