зиму. По осени натаскаю качанов с полей, бери - не хочу, шинкую по ме-
ре надобности и ведрами заквашиваю - и еда, и закусь - такого гнета в
жисть не имел. Сок жмет лучше любого каменюги, опять же красиво.-
Стручок огладил чубчик Гришиной головы, зацепил щепотью капусту, про-
тянул Мордасову.
- Испробуйте, Сан Прокопыч! Засол оцените, имею секреты по части клю-
ковки, прочих ягод и разных добавок.
Стручок застыл с протянутым локоном длиннорубленной капусты. Мордасов
пожалел впервые, что не верует, а то б перекрестился. Сволочуга! Надо
же, удумал. Головой пионера Гриши из капусты сок жать. Если заявятся
искать, сразу же налетят и тогда. Да что тогда? Осадил себя Мордасов,
не вылез бы на свет божий промысел процентщика, а так, гори все синим
пламешком.
- Лопата есть? - Губы Мордасова, серые, как у вытканного шелком Стали-
на дрогнули.
Стручок метался по хибаре, семенил кривыми ножками; там, где нормаль-
ный мужик обходился шагами тремя, Стручок умудрялся распорядиться
шестью-семью, бегал, по-гусиному выдвинув голову вперед и заложив руки
за спину, как повелось во времена серого человека с серыми шелковыми
губами. Стручок возникал в рассохшемся дверном проеме, как черт из та-
бакерки: то просунет козырь кепаря в то, что осталось от горницы, то
исчезнет, будто дымок, будто отродясь его, Стручка на земле не води-
лось. При исчезновениях Стручок подавал признаки жизни грохотом желе-
зяк и наконец явился с кайлом, покрытым ржавчиной с деревянной ручкой
из сучковатого дерева.
Лагерный сувенир. Точно. Мордасов слабо смекал в земляных работах, мо-
жет и заменит лопату, может и нет.
Стручок размахивал кайлом.
- Мы его разотрем в порошок,- примеривался пьянчуга к гипсовой голове,
как ловчее расколоть,- в мелкую труху порубим и копать нет нужды, сы-
панем ровным слоем по-за грядками, может чуть землицей прикидаем по-
верх и вся недолга.
Стручок отложил кайло, прижал ладони к гипсовым ушам Гриши, трепетно
приподнял голову с ведра капусты, уготовив ей место на газетной куче в
углу.
Растолочь голову кайлом Мордасову на ум не шло. Кощунство?.. Колодец
оглядел не подозревающую о расправе голову гипсового пионера. С другой
стороны, чтоб скрыть следы похоже и неплох замысел: не все пропил под
кепарем Стручок, верней, человеческое-то все растратил, а страх живот-
ный, страх попасться засел глубоко - реками водки не вымоешь. Мордасов
глянул в окно: улица пуста, задворье хибары не просматривается чужим
глазом.
- Тащи! - Повелел, и Стручок с готовностью прижал к груди Гришину го-
лову, прижал бережно, как необыкновенной красоты и ценности вазу, с
нежностью провел по Гришиным волосам острым, заросшим щетиной подбо-
родком, так как руки Стручка всецело занимала поклажа.
Мордасов прихватил кайло и ринулся вослед Стручку. Пьянчуга выискивал
на дворе место поудобнее; на мягкой земле - ясное дело - колоть не с
руки. У облупленной сортирной будки на стыке с чужим участком валялся
осколок бетонной плиты, неизвестно для какой надобности притащенный
Стручком.
Оба, не сговариваясь, оценили плиту за крепость,- судьбой уготована
служить эшафотом Грише.
Стручок присел на корточки, опустил голову на пупырчатый бетон, отсту-
пил шаг назад, залюбовался композицией; вкупе с бурно росшим чертопо-
лохом и чудом уцелевшими тремя золотыми шарами, как раз обрамляющими
Гришину голову, выходило глаз не оторвешь, будто продуманный скульпто-
ром ансамбль: золото головы и серость плиты дополняли друг друга и
трем золотым пятнам шаров казалось предопределено влиться в общий за-
мысел посмертного оформления.
Мордасов вспомнил бабку, лежащую во хладе под лоскутным одеялом,
предстоящее прощание, похороны, поминки, пригрезился памятник на вер-
шине холма. Голова на плите и боле ничего? Не нравился Мордасову такой
поминальный вариант; бюст куда ни шло, но голова, да еще бронзовая на-
поминала такую же на Новодевичьем - круглую, как мяч, из-за коей, как
болтали, будто на десяток с лишним или сколько там лет, кладбище прик-
рыли.
Стручок поплевал на ладони, растер, завертелся, примеряясь к кайлу.
- Вчерась я никому ничего дурного. прогуливаюсь. и вдруг бац-хрясь и
обломок галстука по башке, шибанул аж дух перехватило. Ну, думаю,
мальчонка, даром не оставлю. Что ж за времена. каждого-всякого огули-
вать по башке?..- Мордасов слушал околесицу, молчал, мысленно желая,
чтоб на пустынном соседнем дворе так никто и не появился; на шум раз-
биваемой головы могут и выскочить. Стручок, будто приговор зачитывал.-
Ну, думаю, Гриша, пионер наш площадный, ну я тебе. Нельзя спускать ос-
корбления! Раз слабину выкажешь - взнуздают до смертного часа. Опять
же престиж. Мы никому не позволим умешиваться. и тэпэ. Выждал вечер,
прикидывал-то: голову с плеч сниму, как чугунок щей со стола, ан нет,
трещина обманная была, глубокостью, только понаружи бежала, и сидела
голова крепко. и так и сяк, на станцию за зубилом снырял, грузовик
ятить его душу, не мог понаддать круче, двигатель, что ли слабый или
задел касательно. Может и лучше? А то б меня не галстуком, а всей баш-
кой озадачило! Почитай жизни писец.
- А зачем тебе жизнь? - Не удержался Мордасов, озираясь по сторонам,
одно утешало, заборы частые, привалены по низу хворостом и листами то-
ля - с улицы бронзовую голову и не разглядеть.
- Жизня?..- Стручок плевал на ладони и растирал, растирал и плевал,
пока Мордасов не сообразил, что пьяница таким манером руки моет, а
вовсе не готовится к трудам. Колодец поморщился.
- Давай, жизня, трепало прикрой и руби! - Мордасов ступил шаг-другой в
сторону, прикидывая, куда брызнут осколки гипсовой головы.
Стручок с готовностью ухватил кайло, размахнулся, не рассчитал силе-
нок, тщедушную фигуру повело в сторону, железяка пролетела мимо Гриши-
ной головы и шмякнулась о бетон. Стручок взвыл от боли, завертелся на
месте, в облаке жуткой ругани и как раз нарушая планы Мордасова бес-
шумной по возможности казни.
Колодец сам бы распорядился кайлом, не торопясь и сложностей не усмат-
ривая, но вдруг кто подглядит? Засвидетельствует? Тогда пиши - пропа-
ло. Мордасов влепил затрещину Стручку и вой нового оскорбления слился
с воплем прежней боли. Мордасов стащил кепарь с сальных вихров и затк-
нул Стручку пасть. Тот подергался и затих на груди Мордасова.
Во картина! Мордасов отпихнул Стручка, вроде, как сын блудный припал к
отцовской защитительной плоти.Канитель затягивалась. Стручок видно со-
образил, что сам Мордасов по соображениям высшего порядка ни за какие
коврижки за кайло не возьмется и мизерная власть над Мордасовым полых-
нула в пропитых до бесцветной голубизны глазенках. Стручок поднял кай-
ло и со смирением вот-вот расцветущим непокорностью, попросил:
- Капустки б принес, Сан Прокопыч, и кружку рассольцу!..
Мордасов торговаться не стал. Притащил на щербатой тарелке капусты и в
алюминиевой, сплошь из вмятин, кружке рассолу.
Стручок пил жадно. Взошло солнце. По лбу невозмутимого Гриши ползали
ядреной зелени навозные мухи. Стручок вернулся к кайлу, на сей раз со-
размерив размах с силенками и легонько тюкнул гипсового пионера как
раз по центру головы, чуть выше чубчика. На прическе забелела рваная
царапина, а в остальном украшение монумента, краса и гордость, всему
венец - голова ущерба не претерпела.
Мордасов начал нервничать, на соседней улице затарахтел мотоцикл -
черт знает, частный или правоохранительный? Колодец метнулся к прог-
нившей мешковине у фундамента, накрыл бронзовую голову, обернулся,
заслоняя спиной не предназначенное нечаянным взорам.
Стручок запихал последние щепоти капусты в рот, языком вымыл тарелку,
обтер о рубаху, довольно пожал плечами.
- Соль определяю, как бог. Ни крупинки лишку, и недостачи нет. Самое
то! - Глянул с жалостью на Мордасова.- Сымай мешковину. Михалевский
мотоцикл чихнул. Будь спок, обозлился я, сейчас уконтрапупим в момент!
Игорь Иванович Шпындро скорчился в одном конце овального стола, его
жена в противоположном. По воскресеньям обедали в гостиной. Мейсенская
супница, расписанная дамами в ярких нарядах и кавалерами в завитых па-
риках дымилась, распространяя вокруг запахи приправ, вывезенных из
разных далей. Предвиделось мясо, по центру стола в пузатой сплетенной
бутылке темнело вино, густое, красное до черноты, из подношений фирма-
чей. Бокалы сияли, серебро не уступало дворцовому. Начинался обед спе-
циалиста средней квалификации.
Шпындро ткнул пальцем скатерть, попытался прощупать клеенку под полот-
ном, волновался: не грозит ли столу ущерб. Стол и стулья из цельного
дерева, резные - Николетта четыре - гарнитур не подступись. Жене уда-
лось растащить его на части, то есть чете Шпындро - стол и стулья, ос-
тальное людям с Кавказа. Распиливание подобных гарнитуров по сложности
напоминало военную операцию немалых масштабов. Увлечение Аркадьевой
прошловсковой рухлядью проходило, хотелось нового, прочного.
Наталья разлила суп. Оба знали, молчанию срок еще часа два-три, к ве-
черу безмолвие обоих утомляло и скандал тихо уползал под бархат штор,
отороченных тяжелыми кистями.
Сумбур царил в мыслях Игоря Ивановича: неожиданное и грозящее пустой
тратой времени приглашение на поминки к Мордасову; море разливанное
самодельного товара на ярмарке в Лужниках; звонок одной из дочерей Фи-
лина с натужной скорбью сообщившей, что отца увезли в больницу. Боль-
ница! Случись затяжное пребывание начальника там и выезд Шпындро ос-
ложнялся. Осложнение выезда по тягостности ни с чем не могло сравнить-
ся, и Шпындро решил прервать молчание, не дожидаясь вечера.
- Филин слег.- Серебряная ложка скребнула по дну антикварной тарелки.
Наташа Аркадьева не хуже мужа понимала, что значит звонок сувки - фи-
линской дочери. Опасность слишком явна, слишком велика, чтобы топить
семейную солидарность в мелких раздорах. Фирме предстоял выезд - су-
пердело - и единство решало если не все, то многое.
- Что Кругов? - Наташа отломила хлеб.
- Не знаю.- Шпындро тронул губы салфеткой.- За ним кто-то стоит. Концы
запрятал - не ухватишь. Кругов - жох, цену этой поездки знает не хуже
меня. Спокоен. и этим добивает. Если за ним.- Шпындро кашлянул,- тогда
и трепыхаться смешно.
Аркадьева отпила вина. Много лет назад соперника мужа с женой принима-
ли в их доме, много лет назад Аркадьева увлеклась, но теперь это не
имело ни малейшего значения; в их кругах понятие дружба - отвлеченное
и те же самые люди, что сиживали десятки раз за обильными столами, вне
служебных стен топили друг друга на работе именно ввиду значительной
осведомленности о подробностях личной жизни другого. Дружить взахлеб
считалось опасным, непредусмотрительным, но и держаться бирюками не-
дальновидно, потому и приходилось оттачивать умение балансировать на
грани хлебосольства и скрытности: многие преуспели в непростом мас-
терстве и чета Шпындро более других. Сейчас Аркадьева прикидывала план
разведывательных действий: как вызнать истинные намерения Кругова?
- Ритка Кругова давно мечтает о песцовом жакете.- Аркадьева капнула
супом на скатерть, промакнула пятнышко салфеткой.
- Ну и что? - Шпындро не проявил интереса.
- Можно позвонить, предложить ей меховые каналы, у меня есть один че-
ловек по шкуркам, все легальное, отменного качества.
Шпындро пожал плечами: жакет, конечно, повод к звонку, но жена Кругова
не меньше его собственной натаскана, утечки ожидать глупо, все прошли
одну школу жесткого отбора и жены выездных изощренностью не уступали
мужьям.
- Пустое.- Шпындро с досадой уперся в высыхающее пятнышко супа, он ел
аккуратнее, промахи жены за столом всегда раздражали. Если Филин заг-
ремел надолго, Шпындро остается без прикрытия, а вложено уже немало,
особенно обидно, что болезнь Филина на руку Кругову. Только непосвя-
щенный думает: вызвали человека, предложили и поехал. Игорь Иванович