небось вычитал где слезливо мудрое Колодец. Шпындро мыслью узрел, как
Мордасов, будто представленный к отчислению школяр, зубрит чужие сло-
ва, пытаясь выкрутиться. Шпындро и предположить не мог, чтоб в морда-
совской голове водилось такое, думал там только цифры, товарная но-
менклатура да корысть. Шпындро таких слов не нашел бы скорее всего, а
с другой стороны может когда и ему приспичит, хотя Мордасову не прис-
пичило - это ясно, за столом не было ни единой души, а может, и в по-
селке и в стольном граде ни единого человека, к мнению которых Морда-
сов прислушивался и ценил бы, однако для кого-то говорил он все это.
Для себя? Или для умершей? Может Мордасов допускает, что речь его ус-
лышат наверху и ему зачтется? Вот уж смехота, уж если про рождение и
смерть думать, то пред явлением на свет - чернота и после ухода тоже
сплошь чернота и оттого живет, как живет, а не иначе.
Мордасов тихо завершил свое или чужое, бог знает, но внимающих проня-
ло, размягченные души с охотой выжали слезу из покрасневших от дыма и
выпитого глаз. Рыжуха с дочерью исчезли, будто растворились, общее по-
мокрение век и торжественность Мордасова отрезвили подгулявших поми-
нальщиков, а может протяжный, почти волчий вой электрички напомнил о
неблизком пути до дома, и все заторопились не сговариваясь, повскаки-
вали, каждый подходил к Мордасову, целовал и шептал неслышные осталь-
ным слова утешения; Колодец кивал и видно ему нестерпимо хотелось сте-
реть с лица следы чужих слюнявых губ да значительность момента не поз-
воляла; в завершение обряда целования Настурция внесла свой вклад в
грунтовку мордасовской физиономии мощными тычками густо намазанного
помадой рта и только Шпын пожал руку - не лобзаться ж с Мордасовым в
самом-то деле - и веско уронил, что, мол, держись, старина, мы народ
крепкий, все сдюжим и Мордасов успел подумать, что крепкий-то крепкий,
но отчего всегда дюжить, а жить-то когда, бабуля?
В пустой комнате в торце стола, покрытого закапанной рыжими, бурыми,
малиновыми пятнами скатертью, сгорбился внук, фотографию бабки размес-
тил посреди стола, туда ж перенес,не сплескав ни капли, с верхом нали-
тую рюмку, поставил перед морщинистым ртом бабули так, что концы ее
платка, острые и длинные - точь в точь галстук гипсового пионера -
подвязанные под жилистой шеей казалось вот-вот обмакнутся в водку.
Мордасов протер очки, нацепил их на блестящий нос, подпер кулаками
подбородок, уставился в одну точку - в родинку под левым глазом бабу-
ли, в сами глаза заглядывать опасался, всегда в зрачках-точках жил
укор и сейчас его могло только поприбавиться. Видела, с кем живу! Мор-
дасов губ не разжал, знал, что бабуля и так все поймет. Видела Шпына,
как ханку жрал, как девок всех объять норовил? Выездной. Нас - тебя,
меня, всех представляет в миру. Проститутку видала, ба? Будто женщи-
на-диктор с телеэкрана: приветлива, щедро улыбается, промыта, видела,
ба, как промыта, вроде изнутри скребли. Боржом крутился, тепло и учас-
тие выжимал изо всех пор, каждую минуту подскакивал; так, Сан Проко-
пыч? Может подогреть, может то да это? Плачу я ему, ба! Во, корень зла
где. За тепло приучились платить, вроде тепло - товар. Думаешь, они
меня любят или ценят, а ведь каждому, здесь лакавшему, знаешь я как
заработать дал? А если посодють?.. Да не гримасничаю. ты предрекала,
один пойду, дружки в отскоке, у всех крыша - кто выездной, кто ответ-
работник, кто вроде по науке неизвестной какой, кто педработник, один
я жулик чистопородный. Не то чтоб себя жалко, а гноит душу несправед-
ливость; все гладкие - говорливые, когда требуется, все обо всем в
курсе и главное - мажут, мажут, мажут, верхних, нижних, средних, всяк
на свой лад, одно не смекну: отчего по молве судя, один жулик, другой
благородный человек? А скребани когтистой пятерней - оба по уши?
Мордасов припомнил сами похороны днем, как в вырытую экскаватором яму
опускали гроб, как Настурция ревела станционным громкоговорителем, на-
туральная скорбь, не фальшивка! - а сейчас со Шпыном древнюю игру за-
тевают. эх, закидали землей споро, а поцеловать бабулю решился только
внук. Тут, как раз, все ясно: ни Рыжуха, ни божьи одуванчики, что
приплелись на генеральную репетицию к погосту не сподобились. Боржом-
чику что ль чужую облизывать, или девке из парфюмерии? И прикорнула
бабуля сейчас там в ночи под землей и холодно, и вздохнуть тяжко -
воздух едва просачивается сквозь жирные комья. А вдруг нет души, как
она верила? Тогда что?..
Мордасов налил в чистую кофейную чашку - до десерта не дошло - опорож-
нил, заел эклером, с детства любил, любому жору предпочитал, так и по-
велось - кругом икра, балыки да колбасы, а ему эклер подавай.
И тут запас прочности Мордасова вышел, сорвало дверь, сдерживающую
дурное, с петель, схватил Мордасов швабру и принялся колотить по
стульям вокруг стола, видя на каждом того, кто только полчаса назад
трамбовал обивку теплым задом. Крушил от сердца, не забывая, что ме-
бель давно задумал сменить, и выходило облегчение, разметав стулья,
глянул по верхам шкафов, где притаились короба картонные из-под аппа-
ратуры, смел из все на пол, забрался на стол и сиганул в кучу картона,
припомнив, каскадера - сдатчика барахла, уверявшего, что безопаснее
всего падать, как раз на картонные коробки.
Посреди комнаты на куче картона окунался в ночной покой Мордасов, сон
скрутил вмиг при подмоге выпитого, усталости, переживаний, вымел сон
все начисто из головы Мордасова, по губам гуляла блаженная улыбка че-
ловека, все сделавшего, как надо, и губы шевелились и, если припасть
чутким ухом, различились бы слова одни и те же на протяжении всей но-
чи: вишь, ба, во с кем живу. вишь, ба, с кем. вишь, с кем.
На площади у обезглавленного монумента Шпындро и Настурция ловили так-
си. Настурция опасалась задрать голову, чтобы не видеть результатов
расправы обозленного Стручка с пионером Гришей. Шпындро, напротив,
взирал без страха: вандалы! надо ж и припоминалось милицейское - ак-
ция; и правы, разве не акция? Весь опыт Шпындро подсказывал, что по-
дозревая козни врагов, никогда не прогадаешь. Всю жизнь провел среди
профессиональных опасальщиков. Чего опасаешься, дядя? Не скажет, от-
махнется, чур тебя чур! Зато давно усек каждый: опасаться чиновнику к
лицу, украшает, опасение за мысль принимается, а мыслящий чиновник -
штука редкая, а значит оценят, продвинут, при добротах, при выказанном
покорстве и желании делиться, как бог повелел.
- Вандалы! - Шпындро притянул Настурцию, поцеловал в ухо, успел разг-
лядеть, как редкое слово, возвеличило его в глазах Настурции: не жу-
лик, прикинутый в тряпье, а человек вполне образованный, негодующий,
видя безобразие, и нашедший единственно верное определение пьяному ве-
роломству Стручка.
Шпындро уже начал тянуть к станции, туда, где чернели рельсы, бегущие
во все стороны, когда с бывшей Алилуйки ныне Ударного труда, пронзил
Шпындро - жадность взбурлила пенно, едва не захлебнулся негодованием -
насквозь выкатила нелегкая, зеленый огонек. Сколько отсюда набьет?
Шпындро по-прежнему сжимал руку Настурции. Таксист подкатил по-ко-
шачьи, подвел машину так мягко, почтительно, будто заранее сговорился
с Игорем Ивановичем внести лепту в обольщение Настурции. Пришлось вос-
пользоваться.
Уместились на заднем сиденье, голова Настурции подпрыгивала на плече
Шпындро и, чтобы не видеть счетчика, больно цепляющего по глазам набо-
ром прыгающих цифр, Шпындро ринулся в пылкость, полагая, что прелюдия
предрешенному кофепитию не повредит. Настурция отвечала вяло, Шпындро
сообразил: пьяна, измотана и вовсе не настроена на один лад с провожа-
тым.
По лесу в ночи Шпындро не ездил давно и сейчас в отяжелевшей голове
протянутые к шоссе разлапистые ветви елей казались зловещими руками
недругов, использующих внезапную госпитализацию Филина, чтобы прегра-
дить Шпындро выезд. Привлекательность Настурции померкла, стоило ше-
вельнуться страхам за исход предстоящей битвы. Хороша страна назначе-
ния - вот что! Выпадает не часто даже ездунам-профессионалам, в такой
стране на всю оставшуюся жизнь лоск наведешь, вроде дополируешь шеро-
ховатости, а там доживай, конечно, не без старческих невзгод - их даже
для выездных никто отменить не в силах - но хоть не лязгая зубами от
нищеты, не боясь сунуться на рынок с объемистой сумкой.
Добрались до Притыки в половине первого. Шпындро заплатил, вылез из
машины, нежно поддерживая не слишком твердо ступающую Настурцию.
- Машину не отпускай! - успела выдавить пошатывающаяся женщина.
Шпындро похолодел, все тонкости обхождения, все умения ухаживать отле-
тели, по-мальчишески взмолился:
- А кофе?
Настурция отступила на шаг, застыла в свете фонарей, выигрышном - или
впрямь хороша на редкость? Шпындро окатило тоской: сорвалось, рухнуло.
Когда Настурция начала говорить, Шпындро прозрел, господи, как же кра-
сит праведный гнев.
- Кофе тебе дочь Рыжухи сварит! Умелая по части кофе, свидетелей тыщи
- подтвердят!
Шпындро проигрывать не любил - и кто любит? Но умел. Канючить не стал.
Вяло махнул таксисту, да поздно, машина исчезла за ближайшим поворо-
том. Настурция юркнула в подъезд. Пусто, уныло. Шпындро зашагал по те-
ряющимся в темноте улицам, проклиная Мордасова, Притыку, умершую баб-
ку, недужного Филина, всю эту шатию-братию. Что наплести жене, заявив-
шись среди ночи? Не хотел волновать ее?.. Не поверит. Можно и не оп-
равдываться, молча бухнуться в постель и все, но накалять страсти сей-
час в решающие дни, никак некстати.
Час Шпындро ловил машину, полчаса колесил, вошел в дом около трех но-
чи. Снял ботинки, в носках прокрался на кухню, не включая свет выпил
бутылку боржома из холодильника, лакал из горлышка, направился в туа-
лет; перемещаясь тихо, как тень, радуясь сноровке и беззвучию в квар-
тире, может удастся соврать, что вернулся чуть позже одиннадцати. Раз-
делся в гостиной, повесив одежду на спинку кресла, погладил матово
мерцающего в ночи фарфорового пастушка, направился в спальню и только
в кровати обнаружил - дома никого.
Шпындро включил ночник: половина жены пуста, на пуфе ночная рубашка,
на тумбочке крем.
Шпындро разглядел себя в трюмо - краснодеревная гордость Аркадьевой.
Что ж приключилось? Воспользовалась его отлучкой? Не боясь, что позво-
нит, проверит или сообразив, что из-за города особенно не раззвонишь-
ся? И раньше ее художества замечал, но, чтоб не ночевать. и еще выход-
ка Настурции, вызывающе принебрегшей им, давила. Дура! Шпындро подско-
чил. Если поеду?.. Поеду, чтоб вам всем. Дурища! Лишила себя. он пе-
ребрал флаконы на тумбочке жены, выгреб из ящиков дорогие нераспеча-
танные упаковки духов - для себя, для презентов, бог знает для чего.
Шпындро холодно перебирал, с кем бы могла загулять жена. Бессмысленно,
не угадаешь. И все же Наталью отличало врожденное умение грешить с ог-
лядкой, редкая способность балансировать на грани, не срываясь. Шпынд-
ро, кутаясь в халат, побрел на кухню.
Вдруг что случилось! Не интрижка - черт с ней, а настоящее, непоправи-
мое, вдруг Наталья лежит сейчас в синеватом свете ламп, в операцион-
ной, над изуродованным телом склонились перебрасывающиеся односложно
люди в шапочках и марлевых повязках, скрывающих нижнюю половину лица,
плоть Наташи кромсают скальпели, рвут зажимы, терзают крючья?.. Игорь
Иванович покрылся испариной, представил себя вдовцом, страшно: пору-
шится раз и навсегда заведенный порядок. но и облегчение подмигивало:
вдовец. Овдоветь не пагубно, наоборот, все пожалеют, может и одного
отправят в забугорье, пусть утешится, а если без новой жены побоятся,
тогда поиск, смотрины, компании и вдруг молодая женщина рядом и ни
единого косого взгляда в спину. Вдовец! Взятки гладки, кодекс чести -
не нарушен. А если выживет калекой, потухшей, вздорной, с выкачанной
