Его взгляд стал еще более пустым.
- О'кей, - сказал я. - Это была не девушка. У нее был сообщник. Как
он выглядел?
Он поджал губы и снова сложил кончики пальцев вместе.
- Это был мужчина средних лет, коренастый, ростом около пяти футов
семи дюймов и весом около ста семидесяти фунтов. Он представился Смитом.
На нем был синий костюм, черные ботинки и зеленые рубашка и галстук. Из
кармашка торчал коричневый носовой платок. Волосы темные с проседью. На
макушке - лысина размером с долларовую монету, на щеке внизу - шрам длиной
в два дюйма. Кажется, слева. Да, слева.
- Неплохо, - сказал я. - Как насчет дырки в правом носке?
- Я забыл снять с него ботинки.
- Вопиющая беспечность с вашей стороны.
Он ничего не ответил. Мы просто смотрели друг на друга - пытливо и
немного враждебно, как новые соседи. Потом он снова рассмеялся. Пять
долларов, что я дал ему, так и лежали на столе перед ним. Я быстро
протянул руку и взял их.
- Они вам не понадобятся, - сказал я, - раз уж речь зашла о тысячах.
Он резко оборвал смех. Потом пожал плечами.
- Завтра в одиннадцать, - сказал он. - И без фокусов, мистер Марлоу.
Не думайте, что я не сумею защитить себя.
- Надеюсь, сумеете, - ответил я. - Потому как играете сейчас с огнем.
Я прошел в пустую приемную, открыл дверь и закрыл ее, не выходя из
комнаты. В коридоре должны были раздаться мои шаги, но его дверь была
закрыта, а каучуковые подошвы моих ботинок не производили много шума. Я
надеялся, что он это запомнил. Я прокрался по истертому ковру к столику
секретарши и встал за дверью в кабинет старика. Детский прием, но иногда
срабатывает - особенно после длительной беседы, полной цветистых фраз и
тонкого юмора. А если не сработает, мы просто еще раз поскалимся друг
другу.
На сей раз сработало. Некоторое время в кабинете ничего не
происходило, разве что мистер Морнингстар высморкался. Потом он снова
радостно заклекотал, как простуженный кочет. Потом откашлялся. Потом
скрипнуло вращающееся кресло и послышались шаги.
Из-за двери на два дюйма высунулась грязная седая голова. Она замерла
на несколько мгновений; я тоже замер на несколько мгновений. Потом голова
исчезла, и на кромке двери появились четыре пальца с нечистыми ногтями,
которые потянули ее за собой. Дверь со щелчком закрылась. Я перевел дух и
прижался ухом к деревянной панели.
Снова скрипнуло вращающееся кресло. Застрекотал диск телефона. Я
прыгнул к столу секретарши и поднял трубку смежного телефона. На другом
конце провода слышались гудки. Я насчитал их шесть. Потом ответил мужской
голос:
- Да?
- Флоренс-Апартментс?
- Я бы хотел поговорить с мистером Ансоном из двести четвертого.
- Оставайтесь на связи. Я посмотрю, дома ли он.
Мы с мистером Морнингстаром оставались на связи. В трубке слышался
рев радио - транслировали бейсбольный матч. Радио находилось где-то далеко
от телефона, но шум производило порядочный.
Потом раздался гулкий звук шагов, резко брякнула поднимаемая трубка,
и мужской голос произнес.
- Его нет. Передать что-нибудь?
- Я позвоню позже, - сказал мистер Морнингстар.
Я быстро положил трубку, метнулся к двери, открыл ее бесшумней, чем
падает снег, и также тихо закрыл, придержав в последний момент, чтобы
щелчок замка не был слышен дальше чем в трех футах.
Идя по коридору, я тяжело и прерывисто дышал, прислушиваясь к
собственному дыханию, нажал кнопку вызова лифта. Потом вытащил из кармана
визитку, которую мистер Джордж Ансон Филлипс вручил мне в вестибюле отеля
"Метрополь". Я не стал особо рассматривать ее. Написанный на ней адрес я
помнил и так: 204, Флоренс-Апартментс, 158, Курт-стрит. Я просто
механически пощелкивал по ней ногтем в ожидании разбитого старого лифта,
который грохотал в шахте, как груженный щебнем грузовик на крутом
повороте.
Было три часа пятьдесят минут.
8
Банкер-хилл - старое, заброшенное, грязное, дурное местечко. Когда-то
это был фешенебельный район, и здесь до сих пор сохранилось несколько
замысловатых готических особняков с широкими порталами, выложенными из
круглых булыжников стенами и угловыми эркерами с острыми башенками. Теперь
в них сдаются меблированные комнаты; некогда сверкающие паркетные полы
исцарапаны и истоптаны, а широкие лестницы потемнели от времени и дешевого
лака, нанесенного на вековые слои грязи. В комнатах с высокими потолками
тощие домовладелицы бранятся с жуликоватыми съемщиками. И в широких
прохладных портиках, подставив разбитые башмаки солнечным лучам, сидят
старики с пустыми глазами и лицами, похожими на проигранные сражения.
Вокруг этих старых особняков теснятся засиженные мухами ресторанчики,
итальянские фруктовые лавки, дешевые многоквартирные дома и крохотные
пирожковые, где можно купить деликатесы еще более отвратные, чем пирожки.
И кишащие крысами отели, где в регистрационных журналах значатся только
Джоны и Смиты и где ночной дежурный совмещает обязанности сторожевого пса
и сутенера.
Из домов там выходят женщины - вроде бы молодые, но с лицами,
похожими на прокисшее пиво; там мужчины, поднося в сложенных чашечкой
ладонях спичку к сигарете, настороженно оглядывают улицу из-под полей
глубоко надвинутой на лоб шляпы; там живут опустившиеся интеллигенты,
мучимые кашлем заядлого курильщика и безденежьем; бывшие полицейские с
каменными лицами и неподвижными глазами; наркоманы и торговцы наркотиками
- серые, невзрачные личности, которые сами знают о своей невзрачности.
Иногда попадаются и простые работяги - но они уходят на службу очень рано,
когда разбитые тротуары безлюдны и на них еще поблескивает утренняя роса.
Я прибыл туда раньше половины пятого, но ненамного. Я оставил машину
в конце улицы, где с желтой глинистой насыпи на Хилл-стрит по Курт-стрит к
Флоренс Апартментс поднимался фуникулер. У дома Флоренс был темный
кирпичный фасад высотой в три этажа; нижние окна находились на уровне
тротуара и были закрыты ржавыми жалюзи. У входной двери висела стеклянная
табличка, на которой сохранилось еще достаточно краски, чтобы можно было
разобрать имя владельца. Я открыл дверь и спустился по трем ступенькам в
коридор, за обе стены которого можно было придерживаться, не вытягивая рук
в стороны. Темные двери с написанными на них темной краской номерами. В
нише рядом с лестницей - платный телефон и табличка на стене, гласящая
"Управляющий - N_106". В конце коридора - дверь, и за ней - четыре стоящих
в ряд высоких мусорных бачка, над которыми в солнечных лучах кружились рои
мух.
Я поднялся по лестнице. Орало радио: продолжалась трансляция
бейсбольного матча, начало которой я слышал по телефону. Номер двести
четвертый был по правую сторону, а бейсбольный матч - налево через
площадку. Я постучал, ответа не дождался и постучал погромче. За моей
спиной искусный финт игрока вызвал мощную волну восторга болельщиков. Я
постучал в третий раз и, выглянув в окно на площадке, порылся в карманах в
поисках ключа, выданного мне Джорджем Ансоном Филлипсом. На стене дома
напротив - аккуратного, дышащего тишиной и покоем - зеленела тонкая
неброская неоновая надпись: "Похоронное бюро Пьетро Палермо". Высокий
человек в черном вышел из двери и прислонился к белой стене. Он был очень
красив. У него была смуглая кожа и великолепные серо-стального цвета
волосы, зачесанные назад. Он вынул из кармана нечто, похожее издали на
портсигар с бело-черной инкрустацией, лениво раскрыл его длинными смуглыми
пальцами и извлек оттуда сигарету с позолоченным фильтром. Убрал портсигар
и прикурил от зажигалки, также инкрустированной черно-белым. Потом убрал
ее, сложил на груди руки и уставился прямо перед собой ничего не
выражающими глазами. С кончика сигареты мимо его лица тонкой струйкой
поднимался дым; тонкой прямой струйкой - как от потухшего бивачного огня
на рассвете.
За моей спиной раздался очередной взрыв эмоций на стадионе. Я
перестал созерцать высокого итальянца, открыл ключом дверь номера двести
четыре и вошел внутрь.
В квадратной комнате, устланной коричневым ковром, мебели было очень
мало, и она как-то не располагала к приятному времяпрепровождению. На
стене напротив двери висело традиционное кривое зеркало, в котором я
выглядел как трусливый прелюбодей, крадущийся домой с веселой вечеринки.
Около мягкого кресла возвышалась груда старого дермантина в форме дивана.
На столе у окна стояла лампа с бумажным абажуром. По обеим сторонам
откидной кровати находились двери.
Одна из них вела в крохотную кухоньку с каменным умывальником,
трехкомфорочной газовой плитой и старым холодильником, который щелкнул и
забился в страшных судорогах, как только я открыл дверь. На столе были
остатки завтрака: темная жижа на дне чашки, подгорелая корочка хлеба,
крошки, желтые потеки растаявшего масла на краю блюдечка, грязный нож и
кофейник, пахнущий, как прелое сено в теплом сарае.
Я прошел мимо откидной кровати и открыл другую дверь. За ней был
небольшой коридорчик с нишей для одежды и встроенным туалетным столиком.
На нем лежала расческа и черная щетка с застрявшими в щетине несколькими
светлыми волосками, а также коробочка с тальком, маленький электрический
фонарик с треснувшим стеклом, стопка писчей бумаги, ручка и бутылка чернил
на промокашке; сигареты и спички на краю стеклянной пепельницы, в которой
лежало с полдюжины окурков.
В ящиках столика валялись носки, белье и носовые платки. На вешалке
висел темно-серый костюм - поношенный, но еще вполне приличный; под ним на
полу стояла пара довольно пыльных грубых башмаков.
Я толкнул дверь ванной. Она открылась всего на фут и уперлась во
что-то. Я поморщился и почувствовал, как у меня твердеют желваки на
скулах. Из-за двери шел неприятный резкий запах. Я навалился на нее. Она
еще чуть приоткрылась и тут же подалась назад, как если бы кто-то прижимал
ее с другой стороны. Я просунул голову в щель.
Ванная комната была слишком мала для него, так что ноги его были
согнуты в коленях, а голова упиралась в каменный плинтус напротив двери.
Его коричневый костюм был слегка помят, и черные очки грозили вывалиться
из нагрудного кармана. Как будто теперь это могло иметь какое-то значение.
Его правая рука лежала на животе, а левая - на полу ладонью вверх, пальцы
ее были чуть согнуты. На правом виске мистера Ансона был виден синяк с
запекшейся в светлых волосах кровью. Его приоткрытый рот был полон
блестящей темно-красной жидкости.
Дверь упиралась в его ноги. Я нажал посильнее и протиснулся в ванную.
И положил два пальца ему на шею, где должна была пульсировать артерия.
Никакая артерия там не пульсировала. Ни чуть-чуть. Кожа была холодна как
лед. То есть вряд ли как лед. Но мне так показалось. Я выпрямился, оперся
спиной о дверь и некоторое время стоял, крепко сжимая кулаки в карманах и
принюхиваясь к запаху кордита. Трансляция бейсбольного матча все
продолжалась, но через две двери радио звучало приглушенно.
Я стоял и смотрел на него. Ничего особенного, Марлоу, абсолютно
ничего особенного. Тебя здесь ничего не касается. Ты даже не был с ним
знаком толком. Иди, иди отсюда поскорее.
Я отлепился от двери, сильно потянул ее на себя и через короткий
коридорчик вышел в гостиную. Из зеркала на меня глянула напряженная
перекошенная физиономия. Я быстро отвернулся в сторону, вытащил из кармана
ключ, который мне дал Джордж Ансон Филлипс, потер его между влажными
