- О-о, дьявольщина, - простонал я и вышел в кухню хватить
полстаканчика перед отъездом.
Мне не полегчало. Мне просто захотелось вскарабкаться по стене и
прогрызть себе выход в потолке.
36
Я отсутствовал десять дней. Родители Мерле были робкие, добрые,
спокойные люди, жившие в старом домике на тихой тенистой улочке. Они
поплакали, когда я рассказал им ту часть истории, которую им можно было
знать. Они сказали, что рады возвращению дочери, что будут заботиться о
ней, и сильно винили себя во всем - и я не мешал им это делать.
Когда я уезжал, Мерле в домашнем фартучке раскатывала тесто для
пирога. Она вышла к двери, вытирая руки о фартук, поцеловала меня в губы,
заплакала и убежала в комнату, после чего в коридоре появилась ее мать и с
доброй широкой улыбкой проводила меня и помахала вслед моей машине.
Когда их домик исчез за поворотом, у меня возникло такое забавное
ощущение, будто я написал стихотворение и оно было прекрасным, но я
потерял его и никогда больше не вспомню.
По возвращении я позвонил Бризу и отправился к нему разузнать, как
продвигается дело Филлипса. Они раскрыли его очень аккуратно, в правильном
соотношении используя жесткую логику и всегда присутствующую интуицию.
Супруги Морни в полиции так и не появились, но кто-то позвонил в
управление, сообщил о выстреле в доме Ваньера и быстро повесил трубку.
Эксперту совсем не понравились отпечатки пальцев на пистолете. Но в конце
концов все согласились с тем, что это было самоубийство. Потом один
следователь по имени Лэки из Центрального управления решил проверить
пистолет и обнаружил, что пистолет с таким описанием разыскивается в связи
с делом Филлипса. Хенч опознал его, и, что гораздо важней, на кольте
удалось найти половину отпечатка его пальца.
Имея эту информацию, они еще раз проверили квартиры Хенча и Филлипса
и нашли один отпечаток пальца Ваньера на кровати Хенча и один - на ручке
смывного бачка в туалете Филлипса. Они побегали по округе с фотографией
Ваньера и выяснили, что его видели на улице дважды, а в боковой улочке -
по меньшей мере трижды. Странно, но в самом доме его никто не видел или не
признался в этом.
Теперь им не хватало только мотива. Его им любезно предоставил
Тиджер, арестованный в Солт-Лейк Сити за попытку сбыть дублон Брэшера
коллекционеру, который решил, что монета подлинная, но краденая. В отеле у
Тиджера нашли дюжину таких монет - и одна из них оказалась подлинной.
Откуда дублон появился у Ваньера, Тиджер не знал, и полиция этого тоже
никогда не узнала. Шума в газетах в связи с этим делом было достаточно,
чтобы владелец прослышал о нахождении монеты и объявился. Но владелец не
объявился. Ваньером полиция больше не интересовалась - раз он оказался
убийцей. Его смерть так и оставили самоубийством, хотя некоторые сомнения
на этот счет имелись.
Тиджера вскоре отпустили, потому что вряд ли он знал об убийствах, и
на него навесили только попытку мошенничества. Золото он покупал легально,
а изготовление вышедшей из употребления монеты законом не преследовалось.
Штат Юта отказался с ним возиться.
В признании Хенча они не верили ни минуты. Бриз сказал, что просто
давил на меня на случай, если я что-то скрываю. Он знал, что я не допущу,
чтобы невиновного держали за решеткой из-за меня. Но Хенчу в любом случае
не повезло. Они поставили его по стойке смирно и навесили на него и на
итальяшку по имени Гаэтано Приско пять вооруженных нападений на винные
лавки, во время одного из которых был убит человек. Я никогда не узнал,
приходится ли этот Приско родственником Палермо, - но его все равно не
поймали.
- Ну как? - спросил Бриз, когда изложил все это.
- Два вопроса не вполне ясны, - сказал я. - Почему Тиджер бежал и
почему Филлипс жил на Курт-стрит под вымышленным именем?
- Тиджер бежал, потому что старик-лифтер сообщил ему, что
Морнингстара убили, и он почуял, что дело пахнет керосином. Филлипс
воспользовался именем Ансона, так как за его автомобилем гонялась
налоговая инспекция, а он был практически нищ и в полном отчаянии. Это же
объясняет и то, почему такой милый молодой болван, как он, ввязывается в
историю, которая кажется темной с самого начала.
Я кивнул в знак согласия.
Бриз проводил меня до двери. Он положил тяжелую руку мне на плечо и
крепко сжал его:
- Помнишь, ты распинался о деле Кассиди перед нами со Спрэнглером той
ночью у себя в квартире?
- Да.
- Ты потом сказал Спрэнглеру, что никакого дела Кассиди не было. Оно
было - только имя другое. Я его вел.
Он снял руку с моего плеча, распахнул дверь и улыбнулся мне.
- Что касается дела Кассиди, - сказал он, - и что я об этом думаю...
я могу иногда навесить кому-то больше, чем он заслуживает. Что-то вроде
выплаты с грязных миллионов пособия ломающимся на работе паренькам - вроде
меня... или вроде тебя. Пока.
Была ночь. Я вернулся домой, влез в старую домашнюю одежду, расставил
шахматы, приготовил коктейль и разыграл одну из партий Капабланки. В ней
было пятьдесят пять ходов. Прекрасная, холодная, безжалостная игра, почти
бросающая в дрожь своей молчаливой неумолимостью.
Закончив партию, я подошел к окну и постоял немного, прислушиваясь и
вдыхая аромат ночи. Потом я пошел на кухню, сполоснул стакан, набрал в
него ледяной воды и долго стоял возле умывальника, и пил воду маленькими
глотками, и смотрел в зеркало.
- Ты - и Капабланка, - сказал я.
