пристыженные, от него отвернулись. Собрав последние силы, он прошел, ни
на кого не глядя, в читальню и потушил там свет; потом мы услышали, как
его тучное, грузное тело с глухим стуком опустилось в кресло, и до нас
донеслись громкие, отчаянные рыдания, - так мог плакать только человек,
никогда в жизни не плакавший. И это стихийное горе потрясло нас всех,
даже самого ничтожного из нас. Ни один кельнер, никто из привлеченных
любопытством гостей не осмелился улыбнуться или проронить слово соболез-
нования. Безмолвно, один за другим, словно пристыженные этим сокруши-
тельным взрывом чувства, прокрались мы в свои комнаты, а там, в темной
читальне, наедине с самим собой, всхлипывал этот убитый горем человек,
пока один за другим гасли огни в доме, полном шепотов, шорохов и вздо-
хов.
Естественно, что такое происшествие, разразившееся как удар грома у
нас на глазах, сильно взволновало людей, привыкших к однообразному и
беззаботному времяпрепровождению. Но хотя причиной тех ожесточенных сты-
чек, которые возникли за нашим столом и чуть не привели к взаимным ос-
корблениям действием, и явился этот удивительный случай, суть спора была
в глубоких разногласиях, в столкновении противоположных взглядов на
жизнь. Благодаря нескромности горничной, прочитавшей письмо, которое
супруг, не помня себя, в бессильном гневе скомкал и швырнул на пол, ста-
ло известно, что мадам Анриэт уехала не одна, а сговорившись с молодым
французом (симпатии к которому у большинства теперь быстро убывали).
На первый взгляд не было ничего удивительного в том, что эта вторая
мадам Бовари бросила своего толстого провинциала мужа ради элегантного
молодого красавца. Но все в доме были сбиты с толку и возмущены извести-
ем, что ни фабрикант, ни его дочери, ни даже сама мадам Анриэт никогда
раньше не видели этого ловеласа, и, следовательно, достаточно было двух-
часовой вечерней прогулки по набережной и одного часа за черным кофе в
саду, чтобы побудить тридцатитрехлетнюю порядочную женщину на другой же
день бросить мужа и двоих детей и последовать очертя голову за совершен-
но незнакомым человеком. Этот, казалось, бы, очевидный факт был единог-
ласно отвергнут нашим застольным кружком; все усмотрели здесь веро-
ломство и хитрый маневр любовников: само собой разумеется, мадам Анриэт
уже давно находилась в тайной связи с молодым человеком, и этот сердцеед
явился сюда лишь для того, чтобы окончательно условиться о побеге. Со-
вершенно невозможно, утверждали все, чтобы честная женщина после трехча-
сового знакомства вдруг сбежала по первому зову. Развлечения ради я на-
чал спорить и энергично защищал возможность и даже вероятность такого
внезапного решения у женщины, которая, томясь в долголетнем скучном суп-
ружестве, в душе готова уступить первому смелому натиску, Мои неожидан-
ные возражения подлили масла в огонь, и спор сразу стал всеобщим; осо-
бенно разгорелись страсти, когда обе супружеские пары, как немецкая, так
и итальянская, с прямо-таки оскорбительным презрением принялись отрицать
coup de foudre [12] как нелепость и пошлую романтическую выдумку.
Нет нужды излагать все подробности словесного боя, длившегося от супа
до пудинга. За табльдотом остроумны только заправские остряки, а доводы,
к которым прибегают в пылу случайного застольного спора, большей частью
банальны и приводятся наспех, наобум. Трудно также объяснить, почему наш
спор так быстро принял столь язвительный оборот, - думается, тут сыграло
роль невольное желание обоих супругов исключить возможность такого лег-
комыслия и подобной опасности для своих жен. К сожалению, они не приду-
мали ничего более удачного, чем возразить мне, что так может говорить
только тот, кто судит о женщинах лишь по случайным, дешевым победам хо-
лостяка; это уже разозлило меня, а когда вдобавок немка начала автори-
тетным тоном поучать меня, что бывают настоящие женщины, а бывают и
"проститутки по натуре", к которым, по ее мнению, принадлежит и мадам
Анриэт, терпение мое лопнуло, и я в свою очередь перешел в наступление.
Я заявил, что лишь страх перед собственными желаниями, перед демони-
ческим началом в нас заставляет отрицать тот очевидный факт, что в иные
часы своей жизни женщина, находясь во власти таинственных сил, теряет
свободу воли и благоразумие, и добавил, что некоторым людям, по-видимо-
му, нравится считать себя более сильными, порядочными и чистыми, чем те,
кто легко поддается соблазну, и что, по-моему, гораздо более честно пос-
тупает женщина, которая свободно и страстно отдается своему желанию,
вместо того чтобы с закрытыми глазами обманывать мужа в его же объятиях,
как это обычно принято. Вот примерно то, что я говорил, и чем яростней
нападали другие на бедную мадам Анриэт, тем с большей горячностью я ее
защищал (что, по правде сказать, не вполне отвечало моему внутреннему
убеждению). Мои слова, точно уколы рапирой, задели за живое обе супру-
жеские пары, и они нестройным квартетом так ожесточенно напустились на
меня, что старый добродушный датчанин, наблюдавший за нами, словно судья
с секундомером в руке на футбольном матче, был вынужден время от времени
предостерегающе постукивать по столу: "Gentlemen please" [13] Но это по-
могало лишь на минуту. Один из супругов, красный как рак, уже раза три
вскакивал из-за стола, и только уговоры жены едва сдерживали его пыл;
еще немного - и дискуссия окончилась бы потасовкой, если бы миссис К.
внезапно не пролила масло на бурные волны нашего спора.
Миссис К., представительная, пожилая англичанка с белоснежными воло-
сами, по молчаливому уговору была почетной председательницей нашего сто-
ла. Она держалась очень прямо, была одинаково приветлива со всеми, гово-
рила мало, но с интересом прислушивалась к разговорам окружающих: уже
одна ее наружность оказывала благотворное действие. От нее веяло спо-
койствием и аристократической сдержанностью. Она ни с кем близко не схо-
дилась и в то же время выказывала каждому знаки внимания; большей частью
она сидела с книгою в саду, иногда играла на рояле и лишь изредка присо-
единялась к обществу или вела оживленный разговор. Ее присутствие было
едва ощутимо, и, однако, мы все невольно подчинялись ей. И сейчас, как
только она заговорила, нам стало очень стыдно, что мы так шумно и нео-
бузданно вели себя.
Миссис К. воспользовалась паузой, наступившей после того, как немец
резко вскочил и тут же, по слову жены, покорно уселся на свое место. Она
вдруг подняла свои ясные, серые глаза, как-то нерешительно посмотрела на
меня и потом деловито и четко по-своему уточнила предмет нашего спора:
- Итак, если я верно поняла вас, вы считаете, что мадам Анриэт... что
женщина может быть вовлечена в неожиданную авантюру, что она может со-
вершать поступки, которые за час до того ей самой показались бы немысли-
мыми и в которых ее нельзя винить?
- Я в этом убежден, сударыня, - ответил я.
- В таком случае вы отрицаете всякое мерило нравственности, и любое
нарушение морали может быть оправдано. Если вы действительно считаете,
что crime passionnel [14], как говорят французы, не преступление, то вы-
ходит, что государственное правосудие вообще излишне. Тогда без особого
труда - а вы трудитесь на совесть, - добавила она с улыбкой, - можно об-
наружить страсть в любом преступлении и оправдать его этой страстью.
Она говорила спокойно, почти весело, и это так понравилось мне, что
я, невольно подражая ее деловитому тону, ответил полушутя-полусерьезно:
- Государственное правосудие решает такие вопросы, несомненно, стро-
же, чем я: его долг - охранять общественную нравственность и благоприс-
тойность, и это вынуждает его осуждать, вместо того чтобы оправдывать. Я
же, как частное лицо, не считаю нужным брать на себя роль прокурора: я
предпочитаю профессию защитника. Мне лично приятнее понимать людей, чем
судить их.
Ясные серые глаза миссис К. с минуту в упор смотрели на меня; она
медлила с ответом. Я подумал, что она не все поняла, и уже собирался
повторить ей сказанное поанглийски, но она вновь стала задавать мне воп-
росы с удивительной серьезностью, словно экзаменуя меня.
- Разве, по-вашему, не позорно, не отвратительно, что женщина бросает
своего мужа и двоих детей, чтобы последовать за первым встречным, не
зная даже, достоин ли он ее любви? Неужели вы действительно можете оп-
равдать такое легкомысленное и беспечное поведение уже не очень молодой
женщины, которой хотя бы ради детей следовало вести себя более достойно.
- Повторяю, сударыня, - ответил я, - что я отказываюсь судить или
осуждать. Вам я могу чистосердечно признаться, что я немного пересолил -
бедная мадам Анриэт, конечно, не героиня, даже не искательница сильных
ощущений, и менее всего смелая, страстная натура. Насколько я ее знаю,
она лишь заурядная, слабая женщина, к которой я питаю некоторое уважение
за то, что она нашла в себе мужество отдаться своему желанию, но еще
больше она внушает мне жалость, потому что не сегодня-завтра она будет
очень несчастна. То, что она сделала, было, может "быть, глупо и, несом-
ненно, опрометчиво, но ни в коем случае нельзя назвать ее поступок низ-
ким и подлым. Вот почему я настаиваю на том, что никто не имеет права
презирать эту бедную, несчастную женщину.
- А вы сами? Вы все так же уважаете ее? Вы не проводите никакой грани
между порядочной женщиной, с которой вы говорили позавчера, и той, дру-
гой, которая вчера бежала с первым встречным?
- Никакой. Решительно никакой, ни малейшей.
- Is that so? [15] - невольно произнесла она по-английски; по-видимо-
му, разговор необычайно ее занимал. После минутного раздумья она снова
вопросительно посмотрела на меня своими ясными глазами.
- А если бы завтра вы встретили мадам Анриэт, скажем в Ницце, под ру-
ку с этим молодым человеком, поклонились бы вы ей?
- Конечно.
- И заговорили бы с ней?
- Конечно.
- А если... если бы вы были женаты, вы познакомили бы такую женщину
со своей женой, как будто ничего не произошло?
- Конечно.
- Would you really? [16] - снова спросила она по-английски, и в ее
голосе прозвучало недоверие и изумление.
- Surely I would [17], - ответил я ей тоже по-английски.
Миссис К. молчала. Казалось, она напряженно думала. Внезапно и как бы
удивляясь собственному мужеству, она сказала, взглянув на меня:
- I don t know, if I would. Perhaps I might do it also [18].
И с той удивительной непринужденностью, с какой одни англичане умеют
учтиво, но решительно оборвать разговор, она встала и дружески протянула
мне руку. Ее вмешательство водворило спокойствие, и в глубине души все
мы, недавние враги, были признательны ей за то, что угрожающе сгустивша-
яся атмосфера разрядилась; перекинувшись безобидными шутками, мы вежливо
откланялись и разошлись.
Хотя наш спор и закончился по-джентльменски, но после той вспышки
между мною и моими противниками появилась известная отчужденность. Не-
мецкая чета держалась холодно, а итальянцы забавлялись тем, что ежеднев-
но язвительно осведомлялись у меня, не слыхал ли я чего-нибудь о "cara
signora Henrietta". [19] Несмотря на внешнюю вежливость, сердечность и
непринужденность, прежде царившие за нашим столом, безвозвратно исчезли.
Ироническая холодность моих противников была для меня особенно ощути-
ма благодаря исключительному вниманию, какое оказывала мне миссис К.
Обычно на редкость сдержанная, не склонная к разговорам с сотрапезниками
во внеобеденное время, теперь она нередко заговаривала со мной в саду и
- я бы даже сказал - отличала меня, ибо хотя бы короткая беседа с ней
была знаком особой милости. Откровенно говоря, она даже искала моего об-
щества и пользовалась всяким поводом, чтобы заговорить со мной; это было
