сквозь слезы ярости и стыда. Отвращение к ней пересилило во мне жалость.
- До свиданья! - сказал я. Ответила только хозяйка. Женщина не огляну-
лась и лишь засмеялась хрипло и насмешливо.
Улица, когда я вышел, была сплошною ночью и небом, сплошной душной
мглой в затуманенном, бесконечно далеком лунном свете. Жадно вдохнул я
теплый, но все же бодрящий воздух; страх и омерзение растворились в ве-
ликом изумлении перед тем, как многообразны судьбы людские, и снова я
ощутил, - это чувство способно радовать меня до слез, - что за каждым
окном неминуемо притаилась чья-нибудь судьба, каждая дверь вводит в ка-
кую-нибудь драму; жизнь вездесуща и многогранна, и даже грязнейший уго-
лок ее так и кишит, словно блестящими навозными жуками, готовыми образа-
ми.
Забылось все гнусное в виденном мною, нервное напряжение перешло в
сладостную истому, и меня уже тянуло преобразить пережитое в приятных
сновидениях. Я невольно огляделся по сторонам, стараясь найти дорогу до-
мой в этом запутанном клубке переулков. Но тут - по-видимому, бесшумно
подкравшись ко мне, - какая-то тень выросла передо мною.
- Простите, - я сразу узнал этот смиренный голос, - но вы, кажется,
заблудились. Не разрешите ли... Не разрешите ли показать вам дорогу? Вы
где изволите жить?..
Я назвал свою гостиницу.
- Я провожу вас... если позволите, - тотчас же прибавил он униженным
тоном.
Мне опять стало жутко. Эти крадущиеся, призрачные шаги, почти неслыш-
ные и все же неотступные, во мраке портового квартала, вытеснили ма-
ло-помалу воспоминание о пережитом, заменив его каким-то безотчетным
смятением. Я чувствовал смиренное выражение его глаз, не видя их, заме-
чал подергивание губ; я знал, что он хочет со мной говорить, но не поощ-
рял и не останавливал его, подчиняясь овладевшему мной дурману, в кото-
ром любопытство сочеталось с физической скованностью. Он несколько раз
кашлянул, я угадывал его подавляемые попытки заговорить, но какая-то
жестокость, таинственным образом передавшаяся мне от той женщины, теши-
лась происходившей в нем борьбой между стыдом и душевным порывом: я не
приходил ему на помощь, предоставляя молчанию черной тучей тяготеть над
ними. И вразброд звучали наши шаги, его - скользящие, старческие, мои -
нарочито гулкие и энергичные, в стремлении уйти от этого грязного мира.
Все сильнее чувствовал я напряжение, возникшее между нами: истошным не-
мым криком было это молчание до отказа натянутой струны; но вот, нако-
нец, он нарушил его - с какой отчаянной робостью! - и заговорил:
- Вы были там... вы были... сударь... свидетелем очень странной сце-
ны... Простите... простите, что я к ней возвращаюсь, но она должна была
показаться вам очень странной... а я - очень смешным... Эта женщина...
она, видите ли...
Он опять запнулся. Что-то комом стояло у него в горле. Потом голос у
него упал до шепота, и он торопливо пролепетал: - Эта женщина... она моя
жена.
Я, вероятно, вздрогнул от удивления, потому что он
поспешил добавить, словно оправдываясь: - То есть... она была моей
женой... Лет пять тому назад... В Гессене, в Герацгейме, я оттуда ро-
дом... Я не хотел бы, сударь, чтобы вы были о ней дурного мнения... Это,
может быть, моя вина, что она такая... Она такой не всегда была... Я...
я мучил ее. Я взял ее, хотя она была очень бедна, даже белья у нее не
было, ничего, решительно ничего... а я богат... то есть состоятелен...
не богат... или во всяком случае в ту пору у меня водились деньги... и
знаете ли, сударь, я, может быть, и вправду был - она права - береж-
лив... но это все раньше, до несчастья, и я себя за это проклинаю... Но
и отец мой был бережлив, и мать, все... И мне каждый грош доставался с
большим трудом... а она была легкомысленна, любила красивые вещи... и
при этом была бедна, и я постоянно попрекал ее этим... Мне не следовало
так поступать, теперь я это знаю, сударь, потому что она горда, очень
горда... Вы не думайте, что она такая, какой притворяется... Это неправ-
да, и она сама себя этим мучает... только... только для того, чтобы меня
мучить... и... потому что... потому что ей стыдно... Может быть, она и
вправду стала дурной женщиной, но я... я этому не верю... потому что,
сударь, она была хорошая, очень хорошая.
Он вытер глаза и остановился, превозмогая волнение. Невольно я взгля-
нул на него, и вдруг он перестал казаться мне смешным, и даже это стран-
ное, угодливое обращение "сударь", которым пользуются в Германии только
низшие сословия, не коробило меня больше. Лицо его говорило о том, каких
усилий ему стоит каждое слово, и когда он, пошатываясь, тяжело ступая,
пошел дальше, глаза его были устремлены на камни мостовой, как будто он
читал на них в неверном свете луны то, что так мучительно вырывалось из
его сдавленной гортани.
- Да, сударь, - сказал он, глубоко переводя дыхание и совсем другим,
низким голосом, исходившим как бы из сокровенных глубин его души, - она
была хорошая, добрая, добрая и ко мне, была очень благодарна за то, что
я избавил ее от нищеты... и я знал, что она благодарна... но... я хотел
это слышать... вновь и вновь... мне, было радостно слушать слова благо-
дарности, сударь, так бесконечно радостно воображать, что я лучше ее...
а ведь я знал, знал, что я хуже... Я отдал бы все свои деньги за то,
чтобы это постоянно слышать... А она была очень горда и не хотела повто-
рять, когда заметила, что я требую ее благодарности... Поэтому... только
поэтому, сударь, заставлял я ее всегда просить... никогда не давал доб-
ровольно... Мне приятно было, что из-за каждого платья, из-за каждой
ленты ей приходилось попрошайничать... Три года я ее мучил, и все
сильнее... Но я это делал, сударь, только потому, что любил ее... Мне
нравилось, что она горда, и все же в моем безумии я всегда хотел сломить
ее гордость... и когда она что-нибудь просила, я сердился... Но это бы-
ло, сударь, притворством... для меня была блаженством каждая возможность
ее унизить, потому что... потому что я и сам не знал, как люблю ее...
Он опять умолк. Шел он, сильно пошатываясь. Обо мне он, по-видимому,
совсем забыл. Говорил бессознательно, как во сне, и голос его становился
все громче.
- Это... это я понял тогда лишь... в тот злосчастный день... когда я
отказал ей в деньгах для ее матери, в совсем ничтожной сумме... то есть
я уже приготовил их, но хотел, чтобы она пришла еще раз... еще раз поп-
росила... Так что я говорил?.. да, тогда я это понял, когда вернулся до-
мой, а ее не было, только записка на столе... "Оставайся при своих прок-
лятых деньгах, мне больше ничего не надо от тебя"... вот что было напи-
сано, больше ничего... Сударь, я три дня и три ночи безумствовал. Велел
обыскать лес и реку, переплатил уйму денег полиции... бегал по всем со-
седям, но они только смеялись и глумились... Никаких следов не удалось
найти, никаких... Наконец, мне сказали, в соседней деревне, что видели
ее... в поезде с каким-то солдатом... она уехала в Берлин... В тот же
день и я туда поехал... бросил свое дело... потерял много тысяч... меня
обокрали мои работники, мой управляющий, все, все... Но, клянусь вам,
сударь, мне было все равно... Я прожил неделю в Берлине, прежде чем ра-
зыскал ее в этом людском водовороте... и пошел к ней... - Он замолчал и
тяжело перевел дыхание.
- Сударь, клянусь вам... ни слова упрека не сказал ей... я плакал...
стоял на коленях... предлагал ей деньги... все свое состояние, пусть
распоряжается им, потому что тогда я уже знал... знал, что не могу жить
без нее... Я люблю каждый волосок ее... ее рот, ее тело, все, все... и
ведь это я, один я столкнул ее... Она побледнела как смерть, когда я не-
ожиданно вошел... я подкупил ее хозяйку, сводню, гадкую, низкую женщи-
ну... Она была как мел бледна... Выслушала меня. Сударь, мне кажется,
она... да, она почти обрадовалась, увидев меня... Но когда я заговорил о
деньгах... а ведь сделал я это только для того, чтобы показать ей, что
больше не думаю о них... то она плюнула... а потом... так как я все еще
не хотел уходить... позвала своего любовника, они надо мной издева-
лись... Но я, сударь, все равно ходил туда каждый день. Жильцы того дома
рассказали мне все, я узнал, что этот негодяй ее бросил, что она в нуж-
де, и тогда я пошел еще раз к ней... еще раз, сударь, но она накинулась
на меня и разорвала деньги, которые я украдкой положил на стол, а когда
я все-таки опять пришел, ее уже не было... Чего только не делал я, су-
дарь, чтобы разыскать ее снова! Целый год, клянусь вам, я не жил, я
только выслеживал ее, нанимал агентов, пока не узнал, наконец, что она
за морем, в Аргентине... в одном... в одном дурном доме... - Он умолк
задыхаясь. Последние слова он едва прохрипел. Потом опять заговорил,
глухо, с трудом.
- Я очень испугался... сперва... но потом подумал, что по моей,
только по моей вине она до этого дошла... И я знал, как сильно должна
она, бедная, страдать... потому что она горда, прежде всего горда... Я
пошел к своему поверенному, тот написал в консульство и послал деньги...
не указав от кого... лишь бы только она вернулась. Мне телеграфировали,
что все удалось... я знал, на каком пароходе... и поджидал его в Амстер-
даме... Приехал за три дня, так я горел нетерпением... Наконец, он при-
был... какое это было счастье, когда дым показался на горизонте, я ду-
мал, у меня не хватит сил дождаться... так медленно, медленно он прича-
ливал, и потом пассажиры начали спускаться по сходням, и, наконец, она,
она... Я ее не сразу узнал... Она была другая... накрашенная... и уже
такая... такая, какою вы ее видели... И когда она меня заметила, она вся
помертвела... два матроса подхватили ее, иначе она упала бы в воду...
Чуть только она ступила на берег, я подошел к ней... Я не говорил ниче-
го... спазма сдавила горло... Она тоже ничего не говорила... и не смот-
рела на меня... Носильщик пошел вперед с вещами, мы шли и шли... Вдруг
она остановилась и сказала... сударь, как она это сказала... так мучи-
тельно больно мне сделалось, так печально это прозвучало... "Ты все еще
согласен, чтобы я была твоей женой? Еще и теперь?.." Я взял ее за ру-
ку... Она вздрогнула, но не сказала ничего. Но я чувствовал, что теперь
все опять хорошо... Сударь, как счастлив я был! Я плясал вокруг нее, как
ребенок, когда мы вошли в комнату, я упал к ее ногам... Говорил глупос-
ти, должно быть... потому что она улыбалась сквозь слезы и ласкала ме-
ня... очень робко, разумеется... но, сударь... Я бегал по лестнице вниз,
вверх, заказал обед в ресторане при гостинице... наш свадебный обед...
помог ей одеться... и мы сошли вниз, ели, пили, веселились. Она была ве-
села, как ребенок, такая сердечная, добрая, и говорила о нашем доме... и
как мы теперь опять заживем... но тут... - Голос его вдруг сорвался, и
он сделал рукою движение, словно хотел кого-то сокрушить. - Там был один
официант... скверный, низкий человек... он подумал, что я пьян, потому
что я безумствовал и плясал... и валился со стула от смеха... а ведь я
только был счастлив... так счастлив!.. И вот... когда я заплатил, он дал
мне на двадцать франков меньше сдачи... Я на него накричал и потребовал
остальное... Он смутился и положил золотую монету на стол... И тут...
она вдруг громко расхохоталась...
Я смотрел на нее, но это было другое лицо... оно сразу стало насмеш-
ливым и злым... "Какой ты все еще дотошный... даже в день нашей
свадьбы!" - сказала она так холодно, резко... с жалостью... Я испугался,
проклинал свою мелочность... старался опять развеселиться... Но ее ве-
селье исчезло... умерло... Она потребовала отдельную комнату... чего бы
я не сделал для нее... и я лежал ночью один и все думал, что бы ей ку-
пить на другое утро... как бы ее задарить... показать ей, что я не
