женский голос пел бесхитростную мелодию из "Вольного стрелка": "Дивный,
девственный венок", пел очень плохо, но все же то была немецкая мелодия
- здесь, в чужом закоулке мира, и потому как-то особенно родная. Песня
доносилась неведомо откуда, но для меня она звучала приветом, первым
после долгой разлуки приветом родины. Кто говорит здесь на моем языке,
спрашивал я себя, в этом глухом закоулке, из чьей груди ожившее воспоми-
нание исторгло этот простенький напев? Я пошел на голос вдоль темных,
точно дремлющих домов с закрытыми ставнями, за которыми предательски
мелькали огни, а иногда и манящая рука. Кое-где висели крикливые надпи-
си, яркие афиши, и притаившийся кабачок сулил виски, пиво, эль, но все
было заперто, неприступно и вместе с тем зазывало прохожих. Иногда вда-
леке раздавались шаги, но голос звучал непрерывно, все громче выводя
припев и все приближаясь; наконец, вот и нужный мне дом. Немного поколе-
бавшись, я подошел к внутренней двери, плотно занавешенной белыми штора-
ми. Но в этот миг что-то шевельнулось в потемках, какая-то фигура, кото-
рая притаилась там, прижавшись к стеклу, испуганно отскочила, и я увидел
лицо, залитое красным светом фонаря и все же бледное от ужаса; мужчина
растерянно посмотрел на меня, пробормотал что-то вроде извинения и исчез
в полумраке улицы. Странным он мне показался. Я посмотрел ему вслед. Ус-
кользавший силуэт его был еще смутно виден. Изнутри по-прежнему доноси-
лось пение все громче, все призывнее. Я отворил дверь и быстро вошел.
Песня оборвалась, точно отрезанная ножом, и я с испугом почувствовал
перед собой пустоту, враждебное молчание, как будто я что-то вдребезги
разбил. Лишь постепенно взгляд мой освоился с обстановкой почти пустой
комнаты. Она состояла из буфетной стойки и стола. Все это служило, не-
сомненно, только преддверием к Другим комнатам, назначение которых легко
было угадать по приспущенному свету ламп и приготовленным постелям, вид-
невшимся сквозь приоткрытые двери. Перед стойкой, облокотившись на нее,
стояла накрашенная женщина с утомленным лицом, за стойкой - хозяйка,
тучная, какаято грязновато-серая, и еще одна, довольно миловидная девуш-
ка. Мои слова приветствия упали камнем в пространство, и только после
паузы послышался вялый ответ. Мне стало не по себе от этого принужденно-
го тоскливого молчания, и я охотно повернул бы обратно, но не находил
для этого предлога, а потому покорно уселся за стол. Женщина у стойки,
вспомнив о своих обязанностях, спросила, что мне подать, и по ее выгово-
ру я сразу угадал в ней немку. Я заказал пива. Она пошла и принесла пи-
во, и в ее походке еще яснее выражалось равнодушие, чем в тусклых гла-
зах, едва мерцавших изпод век, словно угасающие свечи. Совершенно маши-
нально, по обычаю подобных заведений, поставила она рядом с моим стака-
ном второй для себя. Взгляд ее, когда она чокнулась со мной, лениво
скользнул мимо меня: я мог без помехи рассмотреть ее. Лицо у нее было в
сущности еще красивое, с правильными чертами, но, словно от душевного
измождения, огрубело и застыло, как маска; все в нем было дрябло; веки -
припухшие, волосы - обвисшие; одутловатые щеки, в пятнах дешевых румян,
уже спускались широкими складками ко рту. Платье тоже было накинуто неб-
режно, голос - сиплый от табачного дыма и пива. Все говорило о том, что
передо мною человек смертельно усталый, продолжающий жить только по при-
вычке, ничего не чувствуя. Мне стало жутко, и, чтобы нарушить молчание,
я задал ей какой-то вопрос. Она ответила, не глядя на меня, равнодушно и
тупо, еле шевеля губами. Я чувствовал себя лишним. Хозяйка зевала, дру-
гая девушка сидела в углу, поглядывая на меня, как будто ждала, что я ее
позову. Я рад был бы уйти, но не мог сдвинуться с места и тупо, словно
захмелевший матрос, сидел в затхлой, душной комнате прикованный к стулу
любопытством, - было что-то пугающее и непонятное в царившем здесь рав-
нодушии.
И вдруг я вздрогнул, услышав резкий хохот сидевшей подле меня женщи-
ны. В ту же минуту лампа замигала: по сквозняку я понял, что за моей
спиной приоткрылась дверь. - Опять пришел? - насмешливо и злобно крикну-
ла она по-немецки. - Опять уже бродишь вокруг дома, ты, сквалыга? Ну, да
уж входи, я тебе ничего не сделаю.
Я круто повернулся сначала к ней, так пронзительно крикнувшей эти
слова, точно пламя вырвалось из нее, а потом к входной двери. И еще не
успела она открыться, как я узнал пошатывающуюся фигуру, узнал смиренный
взгляд того самого человека, что стоял в подъезде, словно прилипнув к
дверям. Он робко, как нищий, держал шляпу в руке и дрожал от резких
слов, от смеха, который сотрясал грузную фигуру женщины и на который хо-
зяйка за стойкой отозвалась торопливым шепотом.
- Туда садись, к Франсуазе, - приказала женщина бедняге, когда он,
крадучись, опасливо ступил шаг вперед. - Видишь, у меня гость.
Она крикнула это по-немецки. Хозяйка и девушка громко рассмеялись,
хотя понять ничего не могли, но посетитель был им, по-видимому, знаком.
- Дай ему шампанского, Франсуаза! Принеси бутылку того, что подороже!
- со смехом крикнула она и опять обратилась к нему: - Если для тебя до-
рого, оставайся на улице, скряга несчастный. Хотелось бы тебе, небось,
бесплатно глазеть на меня, я знаю, все тебе хочется иметь бесплатно.
Длинная фигура посетителя съежилась от этого злого смеха, спина сог-
нулась, лицо отворачивалось, словно хотело спрятаться, и рука, которая
взялась за бутылку, так сильно дрожала, что вино пролилось на стол. Он
силился поднять на женщину глаза, но не мог оторвать их от пола, и они
бесцельно блуждали по кафельным плиткам. Теперь только, при свете лампы,
я разглядел это истощенное, бледное, помятое лицо, влажные, жидкие воло-
сы на костистом черепе, дряблые и точно надломленные запястья - убожест-
во, лишенное силы, но все же не чуждое какой-то злости. Искривлено,
сдвинуто было в нем все и придавлено, и взгляд, который он вдруг метнул
и тотчас же опять отвел в испуге, вспыхнул злым огоньком.
- Не обращайте на него внимания, - сказала мне женщина по-французски
и взяла меня за локоть, точно хотела силой повернуть к себе. - У меня с
ним старые счеты, не со вчерашнего дня. - И опять крикнула ему, оскалив
зубы, точно для укуса: - Подслушивай, подслушивай старая ехидина! Хочешь
знать, что я говорю? Говорю, что скорее в море кинусь, чем к тебе пойду.
Снова рассмеялись хозяйка и другая девушка, тупо осклабившись; оче-
видно, это была для них обычная забава, повседневное развлечение. Но мне
стало жутко, когда я увидел, как Франсуаза подсела к нему и с напускной
нежностью начала приставать с любезностями, от которых он содрогался в
ужасе, не решаясь их отвергнуть; страх охватывал меня каждый раз, как
его блуждающий взгляд униженно и подобострастно останавливался на мне. И
ужас вселяла в меня женщина, сидевшая рядом со мной, очнувшаяся вдруг от
спячки и искрившаяся такой злобой, что у нее дрожали руки. Я бросил
деньги на стол и хотел уйти, но она их не взяла.
- Если он мешает тебе, я его выгоню вон, собаку. Он должен слушаться.
Выпей-ка еще стакан со мною. Иди сюда.
Она прижалась ко мне в неожиданном страстном порыве, разумеется наиг-
ранном, только чтобы помучить того. Она все косилась в его сторону, и
мне противно было видеть, как он вздрагивал, точно от прикосновения рас-
каленного железа. Не обращая на нее внимания, я следил только за ним и с
трепетом видел, как в нем росло что-то вроде ярости, гнева, желания и
зависти, и как он сразу весь съеживался, чуть только она поворачивала к
нему голову. Она все крепче прижималась ко мне, я чувствовал, как она
дрожит, наслаждаясь жестокой игрой, и меня жуть брала от ее накрашенно-
го, пахнувшего дешевой пудрой лица, от запаха ее дряблого тела. Чтобы
отодвинуться от нее, я достал сигару, и не успел я поискать глазами
спички, как она уже властно крикнула ему: - Дай закурить!
Я испугался еще больше, чем он, столь гнусного требования его услуг и
порывисто схватился за карман в поисках спичек; но, подхлестнутый ее
словами, как бичом, он уже подошел ко мне своею кривой, шаткой поступью
и быстро, словно боясь обжечься, если дотронется до стола, положил на
него свою зажигалку. На мгновение наши взгляды скрестились: бесконечный
стыд прочел я в его глазах и яростное ожесточение. И этот порабощенный
взгляд поразил во мне мужчину, брата. Я почувствовал, до какого унижения
довела его женщина, и устыдился вместе с ним.
- Очень вам благодарен, - сказал я по-немецки (она встрепенулась), -
напрасно побеспокоились. - И я подал ему руку. Долгое колебание, потом я
ощутил влажные, костлявые пальцы и вдруг - судорожное, признательное по-
жатие. На секунду его глаза блеснули, встретив мой взгляд, потом опять
скрылись под опущенными веками. Назло женщине я хотел попросить его при-
сесть к нам, и, должно быть, рука моя уже поднялась для приглашающего
жеста, потому что она торопливо прикрикнула на него: - Ступай в свой
угол и не мешай нам!
Тут меня вдруг охватило отвращение к ее хриплому, язвительному голо-
су, к этому мерзкому мучительству. На что мне этот закопченный вертеп,
эта противная проститутка, этот слабоумный мужчина, этот чад от пива,
дыма и дешевых духов? Меня потянуло на воздух. Я сунул ей деньги, встал
и энергично высвободился из ее объятий, когда она попыталась удержать
меня. Мне претило участвовать в этом унижении человека, и мой реши-
тельный отпор ясно ей показал, как мало меня прельщают ее ласки. Тогда в
ней вспыхнула злоба, она открыла было рот, но все же не решилась разра-
зиться бранью и вдруг, в порыве непритворной ненависти, повернулась к
нему. Он же, чуя недоброе, торопливо и словно подстегиваемый ее угрожаю-
щим видом, выхватил из кармана дрожащими пальцами кошелек. Он явно боял-
ся остаться теперь с ней наедине и впопыхах не мог распутать узел ко-
шелька, - это был вязаный кошелек вышитый бисером, какие носят крестьяне
и мелкий люд. Легко было заметить, что он не привык быстро тратить
деньги, не в пример матросам, которые достают их пригоршнями из кармана
и швыряют на стол; он, видимо, знал счет деньгам и, прежде чем расс-
таться с монетой, любил подержать ее в руке. - Как он дрожит за свои ми-
лые денежки! Не идет дело? Погодика! - глумилась она и приблизилась на
шаг. Он отшатнулся, а она, при виде его испуга, сказала, пожав плечами и
с неописуемым омерзением во взгляде: - Я у тебя ничего не возьму, пле-
вать мне на твои деньги. Знаю, все они у тебя на счету, твои славные
деньжата, ни одного гроша лишнего не выпустишь. Но только, - она неожи-
данно похлопала его по груди, - как бы кто не украл у тебя бумажки, за-
шитые тут.
И вправду, как сердечный больной внезапно судорожно хватается за
сердце, так он прижал бледную и дрожащую руку к груди, невольно ощупывая
пальцами потайное местечко, и, успокоившись, опустил ее. - Скряга, -
выплюнула она. Но тут лицо мученика побагровело, он с размаху бросил ко-
шелек Франсуазе, - та сначала вскрикнула от испуга, а затем расхохота-
лась, - и ринулся мимо нее к двери, точно спасаясь от пожара.
Женщина мгновение стояла выпрямившись, вся пылая злой яростью. Потом
опять вяло опустились веки, устало ссутулились плечи. Старой, утомленной
сделалась она в одну минуту. Какая-то растерянность мелькнула в ее
взгляде, остановившемся на мне. Как пьяная, со смутным чувством стыда
очнувшаяся от дурмана, стояла она передо мною. - На улице он будет хны-
кать, оплакивая свои деньги, еще побежит чего доброго в полицию, скажет,
что мы его обобрали. А завтра опять явится. Но я ему все-таки не доста-
нусь. Всем, только не ему.
Она подошла к стойке, бросила на нее несколько монет и залпом выпила
рюмку водки. Злой огонь опять загорелся в ее глазах, но тускло, точно
