с какой берут в руки деньги: комкают их, нервно теребят или в изнеможе-
нии, устало разжав пальцы, оставляют на столе, пропуская игру. Человек
выдает себя в игре - это прописная истина, я знаю. Но еще больше выдает
его собственная рука. Потому что все или почти все игроки умеют управ-
лять своим лицом, - над белым воротничком виднеется только холодная мас-
ка impassibilite [21], они разглаживают складки у рта, стискивают зубы,
глаза их скрывают тревогу; они укрощают дергающиеся мускулы лица и при-
дают ему притворное выражение равнодушия. Но именно потому, что они изо
всех сил стараются управлять своим лицом, которое прежде всего бросается
в глаза, они забывают о руках, забывают о том, что есть люди, которые,
наблюдая за их руками, угадывают по ним все то, что хотят скрыть наиг-
ранная улыбка и напускное спокойствие. А между тем руки бесстыдно выдают
самое сокровенное, ибо неизбежно наступает момент, когда с трудом усми-
ренные, словно дремлющие, пальцы теряют власть над собой: в тот краткий
миг, когда шарик рулетки падает в ячейку и крупье выкрикивает номер,
каждая из сотни или даже сотен рук невольно делает свое особое, одной ей
присущее инстинктивное движение. И если научиться наблюдать это зрелище,
как довелось мне благодаря пристрастию моего мужа, то такое многообраз-
ное проявление самых различных темпераментов захватывает сильнее, чем
театр или музыка: я даже не могу вам описать, какие разные бывают руки у
игроков: дикие звери с волосатыми скрюченными пальцами, по-паучьи загре-
бающими золото, и нервные, дрожащие, с бледными ногтями, едва осмеливаю-
щиеся дотронуться до денег, благородные и низкие, грубые и робкие, хит-
рые и вместе с тем нерешительные - но каждая в своем роде, каждая пара
живет своей жизнью, кроме четырех-пяти пар рук, принадлежащих крупье.
Эти - настоящие автоматы, они действуют как стальные щелкающие затворы
счетчика, они одни безучастны и деловиты; но даже эти трезвые руки про-
изводят удивительное впечатление именно по контрасту с их алчными и
азартными собратьями; я бы сказала, что они, как полицейские, затянутые
в мундир, стоят среди шумной, возбужденной толпы.
Особенное удовольствие доставляло мне узнавать привычки и повадки
этих рук; через два-три дня у меня уже оказывались среди них знакомые, и
я делила их, как людей, на симпатичных и неприятных: некоторые были мне
так противны своей суетливостью и жадностью, что я отводила взгляд, как
от чего-то непристойного. Всякая новая рука на столе означала для меня
новое интересное переживание; иной раз, наблюдая за предательскими
пальцами, я даже забывала взглянуть на лицо, которое холодной светской
маской маячило над крахмальной грудью смокинга или сверкающим бриллиан-
тами бюстом.
В тот вечер я вошла в зал, миновала два переполненных стола, подошла
к третьему и, вынимая из портмоне золотые, вдруг услышала среди гулкой,
страшно напряженной тишины, какая наступает всякий раз, когда шарик, сам
уже смертельно усталый, мечется между двумя цифрами, - услышала какой-то
странный треск и хруст, как от ломающихся суставов. Невольно я подняла
глаза и прямо напротив увидела - мне даже страшно стало - две руки, ка-
ких мне еще никогда не приходилось видеть: они вцепились друг в друга,
точно разъяренные звери, и в неистовой схватке тискали и сжимали друг
друга, так что пальцы издавали сухой треск, как при раскалывании ореха.
Это были руки редкой, изысканной красоты, и вместе с тем мускулистые,
необычайно длинные, необычайно узкие, очень белые - с бледными кончиками
ногтей и изящными, отливающими перламутром лунками. Я смотрела на эти
руки весь вечер, они поражали меня своей неповторимостью; но в то же
время меня пугала их взволнованность, их безумно страстное выражение,
это судорожное сцепление и единоборство. Я сразу почувствовала, что че-
ловек, преисполненный страсти, загнал эту страсть в кончики пальцев,
чтобы самому не быть взорванным ею. И вот, в ту секунду, когда шарик с
сухим коротким стуком упал в ячейку и крупье выкрикнул номер, руки вне-
запно распались, как два зверя, сраженные одной пулей. Они упали, как
мертвые, а не просто утомленные, поникли с таким выражением безнадежнос-
ти, отчаяния, разочарования, что я не могу передать это словами. Ибо ни-
когда, ни до, ни после, я не видела таких говорящих рук, где каждый мус-
кул кричал и страсть почти явственно выступала из всех пор. Мгновение
они лежали на зеленом сукне вяло и неподвижно, как медузы, выброшенные
волной на взморье. Затем одна, правая, стала медленно оживать, начиная с
кончиков пальцев: она задрожала, отпрянула назад, несколько секунд мета-
лась по столу, потом, нервно схватив жетон, покатала его между большим и
указательным пальцами, как колесико. Внезапно она изогнулась, как панте-
ра, и бросила, словно выплюнула, стофранковый жетон на середину черного
поля. И тотчас же, как по сигналу, встрепенулась и скованная сном левая
рука: она приподнялась, подкралась, подползла к дрожащей, как бы усталой
от броска, сестре, и обе лежали теперь рядом, вздрагивая и слегка посту-
кивая запястьями по столу, как зубы стучат в ознобе; нет, никогда в жиз-
ни не видела я рук, которые с таким потрясающим красноречием выражали бы
лихорадочное возбуждение. Все в этом нарядном зале - глухой гул голосов,
выкрики крупье, снующие взад и вперед люди и шарик, который, брошенный с
высоты, прыгал теперь как одержимый в своей круглой, полированной клет-
ке, - весь этот пестрый, мелькающий поток впечатлений показался мне
вдруг мертвым и застывшим по сравнению с этими руками, дрожащими, зады-
хающимися, выжидающими, вздрагивающими, удивительными руками, на которые
я смотрела как зачарованная.
Но больше я не в силах была сдерживаться: я должна была увидеть лицо
человека, которому принадлежали эти магические руки, и боязливо - да,
именно боязливо, потому что я испытывала страх перед этими руками, - мой
взгляд стал нащупывать рукава и пробираться к узким плечам. И снова я
содрогнулась, потому что это лицо говорило на том же безудержном, немыс-
лимо напряженном языке, что и руки; столь же нежное и почти женстственно
красивое, оно выражало ту же потрясающую игру страстей. Никогда я не ви-
дела такого потерянного, отсутствующего лица, и у меня была полная воз-
можность созерцать его как маску или безглазую скульптуру, потому что
глаза на этом лице ничего не видели, ничего не замечали. Неподвижно
смотрел черный остекленелый зрачок, словно отражение в волшебном зеркале
того темнокрасного шарика, который задорно, игриво вертелся, приплясывая
в своей круглой тюрьме. Повторяю, никогда не видела я такого страстно
напряженного, такого выразительного лица. Узкое, нежное, слегка удлинен-
ное, оно принадлежало молодому человеку лет двадцати пяти. Как и руки,
оно не производило впечатления мужественности, а казалось скорее лицом
одержимого игорным азартом юноши; но все это я заметила лишь после, ибо
в тот миг оно было все страсть и неистовство. Небольшой рот с тонкими
губами был приоткрыт, и даже на расстоянии десяти шагов можно было ви-
деть, как лихорадочно стучат зубы. Ко лбу прилипла светлая прядь волос,
и вокруг крыльев носа что-то непрерывно трепетало, словно под кожей пе-
рекатывались мелкие волны. Его склоненная голова невольно подавалась все
вперед и вперед, казалось, вот-вот она будет вовлечена в круговорот ру-
летки; и только тут я поняла, почему так судорожно сжаты его руки: лишь
это противодействие, эта спазма удерживала в равновесии готовое упасть
тело.
Никогда, никогда в жизни не встречала я лица, на котором так открыто,
обнаженно и бесстыдно отражалась бы страсть, и я не сводила с него глаз,
прикованная, зачарованная его безумием, как он сам - прыжками и кружени-
ем шарика. С этой минуты я ничего больше не замечала вокруг; все каза-
лось мне бледным, смутным, расплывчатым, серым по сравнению с пылающим
огнем этого лица, и, забыв о существовании других людей, я добрый час
наблюдала за этим человеком, за каждым его жестом. Вот в глазах его
вспыхнул яркий свет, сжатые узлом руки разлетелись, как от взрыва, и
дрожащие пальцы жадно вытянулись - крупье пододвинул к нему двадцать зо-
лотых монет. В эту секунду лицо его внезапно просияло и сразу помолоде-
ло, складки разгладились, глаза заблестели, сведенное судорогой тело
легко и радостно выпрямилось; свободно, как всадник в седле, сидел он,
торжествуя победу, пальцы шаловливо и любовно перебирали круглые звеня-
щие монеты, сталкивали их друг с другом, заставляли танцевать, мелодично
позванивать. Потом он снова беспокойно повернул голову, окинул зеленый
стол взглядом молодой охотничьей собаки, которая ищет след, и вдруг рыв-
ком швырнул всю кучку золотых монет на один из квадратиков. И опять эта
настороженность, это напряженное выжидание. Снова поползли от губ к носу
мелкие дрожащие волны, судорожно сжались руки, лицо юноши исчезло, скры-
лось за выражением алчного нетерпения, которое тут же сменилось разоча-
рованием: юношески возбужденное лицо увяло, поблекло, стало бледным и
старым, взгляд потускнел и погас, - и все это в одноединственное мгнове-
ние, когда шарик упал не на то число. Он проиграл; несколько секунд он
смотрел перед собой тупо, как бы не понимая, но вот, словно подхлестну-
тые выкриком крупье, пальцы снова схватили несколько золотых монет. Од-
нако уверенности уже не было, он бросил монеты сперва на одно поле, по-
том, передумав, - на другое, и когда шарик уже был в движении, быстро,
повинуясь внезапному наитию, дрожащей рукой швырнул еще две смятые бу-
мажки на тот же квадрат.
Эта захватывающая смена удач и неудач продолжалась безостановочно
около часа, и в течение этого часа, затаив дыхание, я ни на миг не отво-
дила зачарованного взгляда от этого беспрерывно меняющегося лица, на ко-
тором, отливая и приливая, кипели все страсти; я не отрывала глаз от
этих магических рук, каждый мускул которых пластически передавал всю по-
дымающуюся и ниспадающую кривую переживаний. Никогда в театре не всмат-
ривалась я так напряженно в лицо актера, как в это лицо, по которому,
словно свет и тени на ландшафте, пробегала беспрестанно меняющаяся гамма
всех цветов и ощущений. Никогда не была я так увлечена игрой, как этим
отраженным чужим волнением; если бы кто-нибудь наблюдал за мной в этот
момент, он приписал бы мой пристальный, неподвижный, напряженный взгляд
действию гипноза; и правда, мое состояние было близко к совершенному
оцепенению; я не могла оторваться от этого лица, и все в зале - огни,
смех, людей - ощущала лишь смутно, как желтую дымку, среди которой пла-
менело это лицо-огонь среди огней. Я ничего не слыхала, ничего не
чувствовала, не замечала, как теснились вокруг люди, как другие руки
внезапно протягивались, словно щупальца, бросали деньги или загребали
их; я не замечала шарика, не слышала голоса крупье и в то же время виде-
ла, словно во сне, все происходящее по этим рукам и по этому лицу совер-
шенно отчетливо, увеличенное, как в вогнутом зеркале, благодаря страст-
ному волнению этого человека; падал ли шарик на черное или красное, кру-
тился он или останавливался, мне незачем было смотреть на рулетку: все -
проигрыш и выигрыш, надежда и разочарование - отражалось с невиданной
силой в его мимике и жестах.
Но вот наступила ужасная минута: то, чего в глубине души я все время
смутно опасалась, что томило меня, как надвигающаяся гроза, внезапно
ударило по моим натянутым нервам. Снова шарик с коротким дребезжащим
стуком ткнулся в углубление, снова наступила секундная пауза, - сотня
людей затаила дыхание, голос крупье возвестил "ноль", и его проворная
лопатка уже сгребала звякающие монеты и шуршащие бумажки. И в эту минуту
крепко сжатые руки сделали невыразимо страшное движение; они как бы
вскочили, чтобы схватить что-то, чего не было, и в изнеможении опусти-
