нулся ко мне, а насмешливо ответил:
- Нет, мне не надо комнаты, мне вообще ничего не надо. Не трудись, из
меня ничего не выжмешь. Ты обратилась не по адресу, у меня нет денег.
Это было сказано с таким ужасающим равнодушием, этот промокший, вко-
нец опустошенный человек стоял так безжизненно, бессильно прислонившись
к стене, что я не успела даже мелочно, глупо обидеться, настолько я была
потрясена. Мною владело чувство, возникшее в первую минуту, когда он,
шатаясь, вышел из зала, и не покидавшее меня в течение последнего фан-
тастически нелепого часа: живое существо, юное, дышащее, обречено на
смерть, и я должна спасти его. Я подошла ближе.
- Не беспокойтесь о деньгах, идемте. Здесь вам нельзя оставаться, я
как-нибудь устрою вас. Не беспокойтесь ни о чем. Только идемте скорей.
Он повернул голову, - дождь глухо барабанил вокруг, и из водосточной
трубы к нашим ногам сбегала вода, - и я поняла, что он впервые пытается
разглядеть мое лицо в темноте. Он пошевелился, видимо медленно просыпа-
ясь от своей летаргии.
- Ну, как хочешь, - сказал он сдаваясь. - Мне все равно, Ладно. Идем.
Я раскрыла зонтик, он подошел ко мне и взял меня под руку. Эта вне-
запная фамильярность была мне неприятна, она даже ужаснула меня, сердце
сжалось от страха. Но я побоялась одернуть его, ведь если бы я теперь
оттолкнула его, он бы погиб и все мои усилия пропали бы даром.
Мы прошли несколько шагов, отделявших нас от казино. Тут только я по-
думала: как же мне быть с ним дальше? Лучше всего, быстро решила я, от-
везти его в какойнибудь отель и сунуть в руку деньги, чтобы он мог пере-
ночевать и завтра уехать домой; что будет дальше - об этом я даже не ду-
мала. К казино то и дело подъезжали экипажи, я подозвала один из них, и
мы сели. Когда кучер спросил, куда ехать, я сперва не знала, что отве-
тить. Я понимала, что моего промокшего до нитки спутника не примут в до-
рогом отеле, и была так неопытна в такого рода делах, что, не подумав о
двусмысленности положения, крикнула кучеру: - В какую-нибудь гостиницу
попроще.
Кучер равнодушно погнал лошадей. Мой сосед не произносил ни слова;
колеса громыхали, и дождь яростно барабанил в стекло; запертая в этом
тесном, похожем на гроб ящике, я испытывала такое чувство, словно я вез-
ла мертвое тело. Я старалась собраться с мыслями, найти какие-то слова,
чтобы прервать гнетущее молчание, но мне ничего не приходило в голову.
Через несколько минут экипаж остановился; я вышла первая, и пока мой
спутник машинально, словно спросонья, захлопывал дверцу, я расплатилась
с кучером. Мы очутились у подъезда маленькой незнакомой гостиницы;
узенький стеклянный навес защищал нас от дождя, который с яростным
упорством рвал и кромсал непроглядную тьму.
Мой спутник, словно изнемогая под тяжестью собственного тела, присло-
нился к стене; вода капала с его мокрой шляпы и измятой одежды. Словно
его только что вытащили из реки и еще не привели в чувство, стоял он
там, и у его ног образовался ручеек стекающей воды. Он даже не пытался
отряхнуться, скинуть шляпу, с которой капли одна за другой падали на ли-
цо. Ему было все равно. Я даже описать вам не могу, как поразила меня
эта надломленность.
Но надо было действовать. Я опустила руку в сумочку.
- Вот вам сто франков, - сказала я, - возьмите себе комнату, а утром
уезжайте обратно в Ниццу.
Он удивленно взглянул на меня.
- Я наблюдала за вами в игорном зале, - продолжала я, заметив, что он
колеблется. - Я знаю, что вы все проиграли, и боюсь, что вы собираетесь
сделать глупость. Нет ничего стыдного в том, чтобы принять помощь. Вот,
возьмите!
Но он отвел мою руку с неожиданной силой.
- Ты молодчина, - сказал он, - но не бросай деньги на ветер. Мне уже
ничем не поможешь. Буду я спать этой ночью или нет - совершенно безраз-
лично. Завтра все равно конец. Мне уже не поможешь.
- Нет, вы должны взять, - настаивала я. - Завтра вы будете думать
иначе. А покамест поднимитесь наверх и хорошенько выспитесь. Днем вам
все покажется в Другом свете.
Но когда я протянула ему деньги, он почти злобно оттолкнул мою руку.
- Оставь, - повторил он глухо, - нет смысла. Лучше я сделаю это на
улице, чем кровью пачкать людям комнату. Сотня франков меня не спасет,
да и тысяча тоже. Я все равно завтра опять пошел бы в казино и играл бы
до тех пор, пока не спустил бы всего. К чему начинать снова? Хватит с
меня.
Вы не можете себе представить, как глубоко проникал мне в душу этот
глухой голос. Подумайте только: рядом, с вами стоит, дышит, живет краси-
вый молодой человек, и вы знаете, что, если не напрячь все силы, эта
мыслящая, говорящая, дышащая юность через два часа будет трупом. И тут
меня охватило яростное, неистовое желание победить это бессмысленное
сопротивление. Я схватила его за руку:
- Довольно! Вы сейчас же подниметесь наверх и возьмете комнату, а
завтра утром я отвезу вас на вокзал. Вы должны уехать отсюда, вы должны
завтра же уехать домой, и я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу вас в
поезде с билетом в руках. В ваши годы не швыряются жизнью из-за проигры-
ша в несколько сот или тысяч франков. Это трусость, истерия, бессмыслен-
ная злоба и раздражение. Завтра вы сами признаете, что я права.
- Завтра! - повторил он с мрачной иронией. - Завтра. Если бы ты зна-
ла, где я буду завтра! Если бы сам я это знал, - это даже любопытно.
Нет, ступай домой, милая, не трудись и не бросай деньги на ветер.
Но я не уступала. Во мне была какая-то одержимость, какое-то неис-
товство. Я крепко схватила его руку и сунула в нее банкноты.
- Вы возьмете деньги и сейчас же пойдете наверх. - С этими словами я
решительно подошла к звонку. - Так, теперь я позвонила, сейчас выйдет
портье, вы подниметесь и ляжете спать. Завтра утром, ровно в девять, я
жду вас здесь и отвожу на вокзал. Не заботьтесь больше ни о чем, я все
устрою, чтобы вам добраться до дому. А теперь ложитесь, вам надо выс-
паться, не думайте больше ни о чем!
В ту же минуту щелкнул замок, и дверь отворилась.
- Идем, - вдруг решительно произнес мой спутник жестким, озлобленным
тоном, и я почувствовала, как его пальцы словно железным обручем сдавили
мне руку. Я испугалась. Я так страшно испугалась, что меня словно оглу-
шило, в уме помутилось... Я хотела сопротивляться, вырваться... но воля
моя была парализована... и я... вы меня поймете... я... не могла же я
бороться с этим чужим мне человеком - мне было стыдно перед портье, ко-
торый стоял в дверях, дожидаясь, когда мы войдем. И вот... я очутилась в
гостинице. Я хотела что-то сказать, объяснить, но не могла произнести ни
звука; на моей руке тяжело и властно лежала его рука... я смутно созна-
вала, что он ведет меня по лестнице... звякнул ключ...
И я оказалась наедине с этим чужим человеком, в чужой комнате, в ка-
кой-то гостинице, названия которой я не знаю и по сей день.
Миссис К. снова умолкла и вдруг встала с кресла. Видимо, голос изме-
нил ей. Она подошла к окну, несколько минут молча смотрела на улицу,
или, может быть, просто стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу. Я не
смел взглянуть на нее, мне было тяжело видеть старую женщину в таком
волнении, и я сидел не шевелясь, не задавая вопросов, не произнося ни
слова, и ждал. Наконец, она вернулась к креслу и спокойно села против
меня.
- Ну вот - самое трудное сказано. И, надеюсь, вы поверите мне, если я
повторю вам и поклянусь всем святым для меня - моей честью, моими
детьми, - что до той минуты мне и в голову не приходила мысль о... о
близости с этим чужим человеком, что не только по своей воле, но совер-
шенно бессознательно я очутилась в этом положении, как в западне, расс-
тавленной на моем ровном жизненном пути... Я поклялась быть искренней
перед вами и перед самой собой и повторяю: я была вовлечена в эту траги-
ческую авантюру только из-за какого-то исступленного желания помочь; ни
о каких личных чувствах или побуждениях и речи быть не могло.
Вы избавите меня от рассказа о том, что произошло в той комнате эту
ночь; я все помню и ничего не хочу забывать. В ту ночь я боролась с че-
ловеком за его жизнь; повторяю - дело шло о жизни и смерти. Слишком ясно
я чувствовала, что этот чужой, уже почти обреченный человек жадно и
страстно хватается за меня, как утопающий хватается за соломинку. Уже
падая в пропасть, он цеплялся за меня со всем неистовством отчаяния. Я
же всеми силами, всем, что мне было дано, боролась за его спасенье. Та-
кие часы выпадают на долю человека только раз в жизни, и то одному из
миллионов; не будь этого ужасного случая, и я никогда бы не узнала, как
пылко, с какой исступленной и необузданной жадностью потерянный, пропа-
щий человек упивается последней каплей живой, горячей жизни; никогда бы
я, жившая до тех пор в полном неведении темных сил бытия, никогда бы я
не постигла, как мощно и причудливо природа в едином дыхании переплетает
жар и холод, жизнь и смерть, восторг и отчаяние. Эта ночь была так насы-
щена борьбой и словами, страстью, гневом и ненавистью, слезами мольбы и
опьянения, что она показалась мне тысячелетием. И мы, в слитном порыве
бросаясь в пропасть, один - неистово, другой - безотчетно, вышли из это-
го смертельного поединка преображенные, с новыми помыслами, с новыми
чувствами.
Но я не хочу говорить об этом. Я не могу и не стану ничего описывать.
Скажу только о первой минуте своего пробуждения. Я очнулась от свинцово-
го сна, сбросила с себя оковы такой бездонной ночи, какой никогда раньше
не знала. Я долго не могла открыть глаза, и первое, что увидела, был чу-
жой потолок у меня над головой, потом очертания чужой, незнакомой, отв-
ратительной комнаты, в которой я неведомо как очутилась. Сначала я убеж-
дала себя, что это сон, только более легкий, более прозрачный, в который
я погрузилась после того удушливого, сумбурного кошмара; но за окнами
был яркий, режущий солнечный свет, снизу доносился уличный шум, стук ко-
лес, трамвайные звонки и людские голоса. И тут я поняла, что не сплю,
что это явь. Невольно я приподнялась, силясь припомнить, где я, и вдруг
я увидела - мне никогда не передать вам охватившего меня ужаса - чужого
человека, спавшего рядом со мной на широкой кровати... чужого, чужого,
совсем чужого, полуголого, незнакомого человека...
Нет, этот ужас не поддается описанию; он сразил меня, и я без сил
опустилась на подушки. Но то был не спасительный обморок, не потеря соз-
нания, напротив - я мгновенно вспомнила все страшное, непостижимое, что
случилось со мной; у меня было одно желание - умереть от стыда и отвра-
щения. Как могла я очутиться в какой-то подозрительной трущобе, в чужой
кровати, с незнакомым человеком! Я отчетливо помню, как у меня перестало
биться сердце; я задерживала дыхание, словно этим могла прекратить жизнь
и погасить сознание, это ясное, до жути ясное сознание, которое все по-
нимало, но ничего не могло осмыслить.
Я никогда не узнаю, долго ли я так пролежала в оцепенении - должно
быть, так лежат мертвецы в гробу; знаю только, что я закрыла глаза и
взывала к богу, к небесным силам, молила, чтобы это оказалось неправдой,
вымыслом. Но мои обостренные чувства уже не допускали обмана, я слышала
в соседней комнате людские голоса и плеск воды, в коридоре шаркали шаги,
и эти звуки говорили, что все это правда, жестокая, неумолимая правда.
Трудно сказать, сколько времени продолжалось это мучительное состоя-
ние: такие мгновения обладают иной длительностью, чем спокойные отрезки
времени. Но внезапно меня охватил другого рода страх, пронизывающий, ле-
денящий страх: а вдруг этот человек, имени которого я не знала, проснет-
ся и заговорит со мной! И я тотчас же поняла, что мне остается лишь од-
но: одеться и бежать, пока он не проснулся, больше никогда не попадаться
