лись на стол. Потом они внезапно ожили, сбежали со стола, стали караб-
каться, как дикие кошки, по всему туловищу, вверх, вниз, вправо, влево,
лихорадочно рыская по карманам - не завалялась ли где-нибудь забытая мо-
нета. Неизменно возвращались они пустыми, все яростней возобновляя свои
бессмысленные, бесполезные поиски, а рулетка уже снова вертелась и игра
продолжалась. Звенели монеты, двигались стулья, и тысячи негромких раз-
нообразных шумов наполняли зал. Я дрожала, потрясенная ужасом: я пережи-
вала все это так отчетливо, словно то были мои пальцы, отчаянно рывшиеся
в карманах и складках смятого платья в поисках хотя бы одной монеты. И
вдруг сидевший против меня порывисто вскочил, как человек, которому тош-
нота подступила к горлу, стул с грохотом полетел на пол. Но, не замечая
этого, не видя людей, испуганно и удивленно уступавших ему дорогу, он,
шатаясь, побрел прочь.
Увидев это, я словно окаменела. Я тотчас же поняла, куда идет этот
человек: на смерть. Кто так встает, не пойдет в гостиницу, в ресторан, к
женщине, на станцию железной дороги, к чему-нибудь живому, а прямо бро-
сится в пропасть. Даже самые зачерствелые в этом аду должны были по-
чувствовать, что у него больше ничего нет - ни дома, ни в банке, ни у
родных, что он рискнул последним достоянием, что ставкой была его жизнь
и теперь он побрел куда-то, откуда уже не вернется.
Все время я боялась этого, с первого же взгляда чутьем поняла, что
здесь дело идет о чем-то более важном, чем выигрыш или проигрыш. Я
чувствовала, что эта всепоглощающая страсть должна разрушить самое себя.
И все же словно черная молния ослепила меня, когда я увидела, как жизнь
внезапно ушла из его глаз и смерть серою пеленой застлала только что
столь живое лицо. И так велика была сила воздействия его выразительных
жестов, что, когда он сорвался с места и, пошатываясь, побрел прочь, я
невольно ухватилась за стол; я ощутила всем своим существом нетвердость
его походки, так же как до того всеми нервами, всеми фибрами души ощуща-
ла его игорный азарт. И что-то толкнуло меня; я должна была идти за ним,
ноги сами пошли, я даже не сознавала, что делаю. Не обращая ни на кого
внимания, не помня себя, я шла, я бежала по коридору к выходу.
Он стоял у вешалки, служитель подавал ему пальто. Но руки не повино-
вались ему и служитель бережно, как больному, помогал ему попасть в ру-
кава. Я видела, как он машинально полез в жилетный карман, чтобы дать на
чай, но там было пусто. Тут он, казалось, вдруг вспомнил, все, смущенно
пробормотал несколько слов, снова, как в зале, рванулся вперед и тяжело,
словно, пьяный, начал спускаться по лестнице казино, провожаемый понача-
лу презрительной, а потом понимающей усмешкой служителя.
Все это было так страшно, что мне стало как-то стыдно следить за ним.
Я отвернулась, смущенная тем, что, как в театре, наблюдаю чужое страда-
ние, но тут же безотчетный страх снова подтолкнул меня. Я быстро накину-
ла манто и уже без всякой мысли, непроизвольно, как автомат, побежала в
темноту за этим чужим человеком.
Миссис К. на мгновение остановилась. Она неподвижно сидела против ме-
ня и говорила почти без пауз, со свойственным ей спокойствием и обстоя-
тельностью, видимо, подготовившись и тщательно припомнив ход событий.
Теперь она впервые запнулась и прервала свой рассказ.
- Я обещала вам и самой себе, - начала она не без волнения, - расска-
зать все с полной откровенностью. И теперь я прошу вас отнестись ко мне
с полным доверием и не искать в моих поступках скрытых побуждений, кото-
рых я ныне, быть может, и не стыдилась бы, но которых тогда и в помине
не было. Итак, повторяю, когда я выбежала на улицу за этим отчаявшимся
игроком, я отнюдь не была влюблена в него и даже не думала о нем как о
мужчине; ведь мне уже было за сорок, и после смерти мужа я ни разу не
взглянула ни на одного мужчину. С этим было покончено навсегда; я должна
вам это сказать, иначе вы не почувствуете весь ужас того, что потом про-
изошло. Правда, мне трудно было бы определить чувство, которое с такой
силой влекло меня тогда за этим несчастным; тут было и любопытство, но
прежде всего страх перед чем-то ужасным, что я с первой же минуты ощути-
ла. Страх перед невидимой тучей, нависшей над этим юношей. Но такие ощу-
щения нельзя расчленять и анализировать уже потому, что они слишком вне-
запно, слишком властно овладевают вами. Вероятно, мой порыв был просто
инстинктивным желанием помочь, - так оттаскивают в сторону ребенка, бе-
гущего навстречу автомобилю. Разве объяснишь, почему люди, не умеющие
плавать, бросаются с моста за утопающим? Они движимы неодолимой силой,
эта сила толкает их в воду, не давая времени опомниться и сообразить,
как это бессмысленно и опасно. И точно так же, не думая, не отдавая себе
отчета, последовала я тогда за ним из игорного зала в вестибюль, а из
вестибюля на площадку перед казино.
Я уверена, что и вы, да и всякий чуткий человек невольно поддался бы
этому тревожному любопытству, потому что нельзя себе представить более
ужасного зрелища, чем этот молодой человек, не старше двадцати пяти лет,
который, шатаясь, точно пьяный, медленно, постариковски волоча непослуш-
ные ноги, тащился по лестнице. Спустившись вниз, он, как мешок, упал на
скамью. И снова я содрогнулась, ибо ясно видела - это конченый человек.
Так падает лишь мертвый или тот, в ком ничто уже не цепляется за жизнь.
Голова как-то боком откинулась на спинку, руки безжизненно повисли вдоль
туловища, и в тусклом свете фонарей его можно было принять за человека,
пустившего себе пулю в лоб. И вот - не могу объяснить, как возникло это
видение, но внезапно оно предстало передо мной во всей своей страшной,
почти осязаемой реальности: я увидела его застрелившимся; я была твердо
уверена, что в кармане у него револьвер и что завтра его найдут на этой
или на другой скамье мертвым и залитым кровью. Он упал, как падает ка-
мень в пропасть, не останавливаясь, пока не достигнет дна; я никогда не
думала, что одним телодвижением можно выразить всю полноту изнеможения и
отчаяния.
Теперь представьте себе мое состояние: я остановилась в двадцати или
тридцати шагах от скамейки, где был неподвижно распростерт несчастный
юноша, не зная, что предпринять, побуждаемая, с одной стороны, желанием
помочь, с другой - удерживаемая унаследованной и привитой воспитанием
боязнью заговорить на улице с незнакомым человеком. Газовые фонари туск-
ло мерцали под затянутым тучами небом; изредка мелькала фигура прохоже-
го; приближалась полночь, и я была почти наедине с этой мрачной тенью.
Пять, десять раз порывалась я подойти к нему, но всякий раз меня оста-
навливал стыд или, быть может, тайный страх: ведь падающий нередко увле-
кает за собой спасителя, и все время я сознавала нелепость и комичность
своего положения; но я не могла ни заговорить, ни что-либо предпринять,
ни покинуть его. И, надеюсь, вы поверите мне, что, быть может, целый
час, бесконечный час, пока тысячи и тысячи всплесков невидимого моря от-
меривали время, я в нерешительности топталась на месте, потрясенная и
загипнотизированная зрелищем полного изничтожения человека.
Но у меня не хватало мужества что-нибудь сказать или сделать, и я
простояла бы так полночи или, повинуясь голосу благоразумия, пошла бы
домой - помнится, я даже почти решилась бросить на произвол судьбы зло-
получного игрока, - как вдруг вмешательство стихийных сил положило конец
моим колебаниям: начался дождь. Весь вечер нагоняло ветром с моря тяже-
лые весенние тучи, воздух был душный, чувствовалось, что небо нависло
совсем низко, - и вот внезапно упала капля, а за ней хлынул подхлестну-
тый ветром тяжелый, сплошной ливень. Спасаясь от него, я бросилась под
навес киоска, но, несмотря на раскрытый зонтик, неистовый вихрь, прыгая
и крутясь, обдавал брызгами мое платье. Капли яростно ударялись о землю,
и холодная водяная пыль попадала мне на лицо и руки.
Но - и это было так ужасно, что еще сейчас, спустя двадцать пять лет,
как вспомню, сердце сжимается, - несчастный продолжал неподвижно сидеть
на скамье под проливным дождем. Из всех сточных труб, булькая, бежала
вода, из города доносился грохот экипажей, справа и слева мелькали тем-
ные фигуры с поднятым воротником: все живое пряталось, бежало, спаса-
лось, искало убежища, и в людях и в животных чувствовался страх перед
разбушевавшейся стихией - только этот черный человеческий комок на
скамье не двинулся, не шелохнулся. Я уже говорила, что этот человек об-
ладал магическим свойством выражать каждое свое чувство движением или
жестом, и ничто, ничто на свете не могло с такой потрясающей силой пере-
дать отчаяние, полный отказ от самого себя, как бы смерть заживо, как
эта неподвижность, это безжизненное, бесчувственное невнимание к ливню,
это неимение сил подняться и пройти несколько шагов до укрытия, это
мертвое равнодушие к собственному бытию. Ни один скульптор, ни один по-
эт, ни Микеланджело, ни Данте не заставили меня с такой силой почувство-
вать предельное отчаяние, предельную земную муку, как этот живой человек
под бушующей стихией, слишком усталый, чтобы сделать малейшую попытку
оградиться от нее. Я не могла этого вынести; я рванулась к нему сквозь
холодный хлещущий дождь и встряхнула его: "Идемте!" Что-то мелькнуло в
его мутном взгляде, он сделал слабое движение рукой, но не понял меня.
"Идемте", - я дернула его за мокрый рукав уже с силой и почти сердито.
Тогда он медленно, как-то безвольно поднялся со скамьи. "Что вам надо?"
- спросил он, и у меня не было ответа, потому что я и сама не знала, ку-
да его увести, только бы прочь отсюда, от этого холодного ливня, от этой
бессмысленной, самоубийственной позы глубочайшего отчаяния! Я не выпус-
кала его руки и тащила безвольное тело все дальше, к киоску, где узкий
выступ крыши хоть немного защитит нас от яростного натиска дождя и вет-
ра. Больше я ни о чем не думала, ничего не хотела. Только бы втащить
этого человека под крышу, на сухое место, - Других мыслей у меня не бы-
ло.
И вот мы очутились рядом на этом узком сухом местечке; за спиною у
нас были закрытые ставни киоска, над головой - слишком маленький навес,
и неутихающий ливень обдавал холодными брызгами нашу одежду и лица. По-
ложение становилось невыносимым. Я просто не могла больше стоять рядом с
этим насквозь промокшим чужим человеком. Но, притащив его сюда, я не
могла и покинуть его без единого слова. Что-то должно было произойти, и
я заставила себя здраво взглянуть на дело. Лучше всего, подумала я, от-
везти его в экипаже к нему домой, а потом вернуться в свой отель; завтра
он уже сам найдет выход. И я спросила человека, неподвижно стоявшего ря-
дом со мной и пристально смотревшего в темноту:
- Где вы живете?
- У меня нет квартиры... Я только вечером приехал из Ниццы... ко мне
нельзя.
Последние слова я поняла не сразу. Только потом мне стало ясно, что
он принимал меня за... кокотку, за одну из тех женщин, которые толпами
бродят по ночам около казино, в надежде выудить деньги у счастливого иг-
рока или у пьяного. Да и что мог он еще подумать - ведь только теперь,
когда я все это вам рассказываю, чувствую я всю невероятность и фантас-
тичность моего положения; поистине, бесцеремонность, с какой я сорвала
его со скамьи и потащила за собой, отнюдь не соответствовала поведению
порядочной женщины. Но об этом я тогда не подумала: лишь позже и слишком
поздно догадалась я о его чудовищном заблуждении относительно меня. Ибо
иначе я никогда бы не произнесла тех слов, которые могли только усугу-
бить недоразумение. Я сказала:
- Тогда надо взять комнату в отеле. Здесь вам нельзя оставаться. Вам
надо где-нибудь укрыться.
Тут только я поняла его страшную ошибку, потому что он даже не повер-
