ему на глаза, не говорить с ним, спастись бегством, пока не поздно. Ско-
рее прочь отсюда, в свою жизненную колею, в свой отель, и с первым поез-
дом прочь из этого проклятого места, из этой страны! Больше никогда не
встречаться с ним, не смотреть ему в глаза, не иметь свидетеля, обвини-
теля и соучастника! Эта мысль придала мне силы: осторожно, крадучись,
воровскими движениями, дюйм за дюймом (лишь бы не шуметь!) пробиралась я
от кровати к своему платью. Со всей осторожностью я оделась, дрожа всем
телом, каждую секунду ожидая, что он проснется, - и вот удалось, я уже
готова. Только шляпа моя лежала с другой стороны, в ногах кровати, и
когда я подходила на цыпочках, чтобы взять ее, тут... я просто не могла
поступить иначе: я должна была еще раз взглянуть на лицо этого чужого
человека, который свалился в мою жизнь, точно камень с карниза; лишь
один раз хотела я взглянуть на него; и что самое удивительное: этот мо-
лодой человек, погруженный в сон, был действительно чужой для меня; в
первый момент я даже не узнала его лица. Словно сметены были вчерашние
искаженные страстью, сведенные судорогой черты, - у этого юноши было
совсем другое, совсем детское, мальчишеское лицо, сиявшее ясностью и
чистотой. Губы, вчера закушенные и стиснутые, были мягко, мечтательно
раскрыты и почти улыбались; волнистые белокурые пряди мягко падали на
разгладившийся лоб, и ровное дыхание легкими волнами вздымало грудь.
Помните, я говорила вам, что никогда еще не видела выражения такого
неистового азарта, как на лице этого незнакомца за игорным столом. Но
никогда, даже у невинных младенцев, которые иногда во сне кажутся оза-
ренными сиянием ангельской чистоты, не наблюдала я выражения такого лу-
чезарного, такого поистине блаженного покоя. В этом лице, отражавшем
тончайшие оттенки чувств, сейчас была райская отрешенность от всяческих
забот и треволнений. При этом неожиданном зрелище с меня, словно тяжелый
черный плащ, соскользнули все страхи и все опасения - мне больше не было
стыдно, я почти радовалась. Все страшное, непостижимое вдруг обрело
смысл, я испытывала радость, гордость при мысли, что, если бы я не при-
несла себя в жертву, этот молодой, хрупкий, красивый человек, лежавший
здесь безмятежно и тихо, словно цветок, был бы найден где-нибудь на ус-
тупе скалы окровавленный, бездыханный, с изуродованным лицом, с дико вы-
таращенными глазами; он был спасен, и спасла его я. И я смотрела мате-
ринским взглядом (иначе не могу назвать) на спящего, которого я вернула
к жизни, как бы снова родив, с еще большими муками, чем собственных де-
тей. Быть может, это звучит смешно, но в этой замызганной, омерзительной
комнате, в мерзкой, грязной гостинице меня охватило такое чувство, слов-
но я в церкви, блаженное ощущение чуда и святости. Из ужаснейшей минуты
моей жизни возникла другая, самая изумительная, самая просветленная.
Задела я что-нибудь или у меня вырвалось какое-то слово - не знаю. Но
спящий вдруг открыл глаза. Я вздрогнула от испуга. Он стал удивленно ос-
матриваться, видимо, так же как я, с трудом стряхивая с себя тяжелый,
глубокий сон. Его взгляд недоуменно блуждал по чужой, незнакомой комна-
те, потом с удивлением остановился на мне. Но он еще не успел открыть
рта, как я уже овладела собой: только не дать ему сказать ни слова, не
допустить ни вопроса, ни фамильярного обращения, ничего не объяснять, не
говорить о том, что произошло вчера и этой ночью!
- Мне надо уходить, - торопливо сказала я. - А вы одевайтесь. В две-
надцать часов мы встретимся у входа в казино, там я позабочусь о
дальнейшем.
И, не дожидаясь его ответа, я убежала, чтобы только не видеть этой
комнаты; я бежала без оглядки из гостиницы, названия которой не знала,
как не знала имени человека, с которым провела ночь.
Миссис К. на минуту прервала свой рассказ. Когда она вновь заговори-
ла, в ее голосе уже не слышалось мучительного волнения. Как повозка, с
трудом взобравшаяся на вершину, легко и быстро катится под гору, так
непринужденно и свободно лилась теперь ее речь.
- Я бежала в свой отель по улицам, залитым утренним солнцем; после
вчерашнего ливня воздух был чистый и легкий - и так же было у меня на
душе. Вспомните, что я говорила вам: после смерти мужа я отказалась от
жизни; дети больше не нуждались во мне, сама я была себе в тягость, а
всякое существование без определенной цели - бессмысленно. Теперь впер-
вые мне выпала задача: спасая человека, я огромным усилием воли вырвала
его из небытия. Оставалось одолеть еще кое-какие препятствия, и моя цель
была бы достигнута. Итак, я прибежала к своему отелю; портье встретил
меня удивленным взглядом: ведь я вернулась домой только в девять утра;
но мне и горя было мало, ни стыд, ни досада не угнетала меня. Желание
жить, радостное сознание, что я кому-то нужна, горячо волновало кровь.
У себя в комнате я быстро переоделась, бессознательно (я заметила это
только после) сняла траурное платье, заменив его более светлым, пошла в
банк за деньгами, потом поспешила на вокзал справиться об отходе поезда;
с необычайной энергией я сделала, кроме того, еще несколько дел. Остава-
лось только осуществить отъезд и окончательное спасение подкинутого мне
судьбой человека.
Правда, нелегко было встретиться с ним, ибо все вчерашнее произошло
во тьме, в каком-то вихре, как будто внезапно столкнулись два камня,
низвергнутые водопадом; мы едва знали друг друга в лицо, я даже не была
уверена, что незнакомец меня узнает. Вчера эго был слепой случай,
опьянение, безумие двух смятенных людей, а сегодня мне предстояло отк-
рыть ему больше о себе, чем вчера, ибо теперь, в ярком, беспощадном све-
те дня, я должна была предстать перед ним такою, какой была, - живою
женщиной.
Но это оказалось проще, чем я думала. Не успела я в условленный час
подойти к казино, как молодой человек вскочил со скамьи и поспешил мне
навстречу. Сколько радостного удивления, детской непосредственности было
в его как всегда красноречивых движениях! Он бросился ко мне, в глазах
его сияла радостная и вместе с тем почтительная благодарность, и глаза
эти смиренно потупились, уловив мое смущение. Так редко встречаешь в лю-
дях благодарность, и как раз наиболее признательные не находят для нее
слов; они неловко молчат, стыдятся своего чувства и нередко говорят нев-
попад, пытаясь скрыть его. Но этот человек, которого бог, как некий та-
инственный ваятель, наделил даром предельно рельефно, осязаемо и красиво
выражать все движения души, всем своим существом излучал страстную, го-
рячую благодарность. Он нагнулся над моей рукой и, благоговейно склонив
мальчишескую голову, на мгновение застыл, едва касаясь губами моих
пальцев, затем отступил и справился о моем здоровье: в его словах, в его
взгляде было столько скромной учтивости, что уже через несколько минут
все мои опасения развеялись. И, словно отражая это просветление чувств,
все кругом праздновало избавление от злых чар: море, такое грозное вче-
ра, было теперь тихим и ясным, и каждый камешек под легкой зыбью сверкал
белизной; казино, этот ад кромешный, подымало к чистым, отливающим
сталью небесам свои мавританские фронтоны, а киоск, под навес которого
загнал нас вчера хлещущий дождь, преобразился в цветочную лавку, где в
живописном беспорядке среди зелени лежали груды белых, красных, желтых
цветов и бутонов, которые продавала молодая девушка в ярко-пестрой блуз-
ке.
Я пригласила его пообедать со мной в маленьком ресторане, и там этот
незнакомый юноша рассказал мне свою трагическую историю. Она полностью
подтвердила все то, о чем я догадывалась, когда впервые увидела его дро-
жащие, нервно вздрагивающие руки на зеленом столе. Он происходил из ста-
рого аристократического рода галицийских поляков. Родители готовили его
в дипломаты. Он учился в Вене и месяц назад успешно сдал свой первый
"экзамен. Чтобы отпраздновать этот день, дядя, у которого он жил, офицер
генерального штаба, повез его в Пратер, и они вместе пошли на бега. Дяде
посчастливилось, он угадал три раза подряд; с толстой пачкой выигранных
денег они отправились ужинать в дорогой ресторан. На следующий день, в
награду за успешно сданный экзамен, будущий дипломат получил от своего
отца денежную сумму в размере месячного содержания; за два дня до того
эта сумма показалась бы ему огромной, но теперь, после легкого выигрыша,
он отнесся к ней равнодушно и пренебрежительно. Сразу же после обеда он
снова поехал на бега, ставил необдуманно и азартно, и по прихоти
счастья, или, вернее, несчастья, он после последнего заезда покинул Пра-
тер, утроив полученную от отца сумму. И вот его охватила страсть к игре;
он играл на ипподроме, в кафе, в клубах, и эта страсть пожирала его вре-
мя, силы, нервы и прежде всего деньги. Он не мог больше ни о чем думать,
потерял сон, а главное, уже не владел собой: один раз, ночью, вернувшись
домой из клуба, где он все проиграл, он, раздеваясь, нашел в кармане еще
одну забытую скомканную бумажку. Не устояв перед соблазном, он снова
оделся и блуждал по улицам, пока не нашел в каком-то кафе двух-трех иг-
роков в домино, с которыми и просидел до рассвета. Однажды его выручила
замужняя сестра, уплатив долги ростовщикам, которые охотно ссужали
деньгами наследника известной аристократической семьи. После этого ему
сначала везло, но затем счастье неумолимо отвернулось от него, и чем
больше он проигрывал, тем необходимей был решительный выигрыш, дабы пок-
рыть просроченные обязательства и расплатиться с долгами чести. Он давно
заложил свои часы, костюмы, и, наконец, случилось самое страшное: он ук-
рал из шкафа у старой тетки жемчужные серьги, которые она редко носила.
Одну он заложил за крупную сумму, и в тот же вечер выиграл вчетверо
больше. Но вместо того чтобы выкупить серьгу, он рискнул всем и проиг-
рал. Кража еще не была обнаружена; тогда он заложил вторую и по внезап-
ному наитию уехал поездом в Монте-Карло, чтобы добыть себе вожделенное
богатство. Он уже продал свой чемодан, одежду, зонтик; у него не остава-
лось ничего, кроме револьвера с четырьмя патронами и маленького крестика
с драгоценными камнями, подаренного крестной матерью, княгиней Х., с ко-
торым он долго не хотел расставаться: но и этот крестик он спустил нака-
нуне за пятьдесят франков только для того, чтобы вечером в последний раз
испытать острое наслаждение игрой не на жизнь, а на смерть.
Все это он рассказывал мне с чарующей живостью и одушевлением. И я
слушала его, увлеченная, захваченная, взволнованная; я и не думала воз-
мущаться тем, что человек, сидящий против меня, в сущности говоря, вор.
Если бы накануне мне, женщине с безупречным прошлым, требовавшей в своем
кругу строжайшего соблюдения светских условностей, кто-нибудь сказал,
что я буду Дружески беседовать с незнакомцем, который годится мне в сы-
новья и вдобавок украл жемчужные серьги, - я сочла бы того сумасшедшим.
Но во время рассказа юноши я не чувствовала ничего похожего на ужас, -
он говорил так естественно и убедительно, словно описывал болезнь, горя-
чечный бред, а не преступление. И потом для того, кто, подобно мне, ис-
пытал прошлой ночью нечто столь потрясающе неожиданное, слово "невозмож-
но" потеряло всякий смысл. За эти десять часов я неизмеримо больше узна-
ла о жизни, чем за сорок мирно прожитых лет.
Но нечто другое испугало меня во время этой исповеди: лихорадочный
блеск его глаз, когда он рассказывал о своей игорной страсти, причем,
словно от электрического тока, содрогались все мускулы лица. Одно воспо-
минание о пережитом уже волновало его, и его выразительное лицо с ужаса-
ющей четкостью отражало все перипетии игры. Невольно его руки, прекрас-
ные, с тонкими пальцами, нервные руки, начали снова, как за зеленым сто-
