другого у меня и в мыслях не было, я еще ни о чем не знала именно пото-
му, что ни о чем, кроме тебя, не думала; я хотела только увидеть тебя,
еще раз увидеть, почувствовать твою близость. Всю ночь, всю эту долгую,
ужасную ночь я прождала тебя, любимый. Как только мать легла в постель и
заснула, я проскользнула в прихожую и стала прислушиваться, не идешь ли
ты. Я прождала всю ночь, всю ледяную январскую ночь. Я устала, все тело
ломило, и не было даже стула, чтобы присесть; тогда я легла прямо на хо-
лодный пол, где сильно дуло из-под двери. В одном лишь тоненьком платье
лежала я на жестком голом полу - я даже не завернулась в одеяло, я боя-
лась, что, согревшись, усну и не услышу твоих шагов. Мне было больно, я
судорожно поджимала ноги, руки тряслись; приходилось то я дело вставать,
чтобы хоть немного согреться, там холодно было в этом ужасном темном уг-
лу. Но я все ждала, ждала тебя, как свою судьбу.
Наконец, - вероятно, было уже около двух или трех часов, - я услыша-
ла, как хлопнула внизу входная дверь, и затем на лестнице раздались ша-
ги. В - тот же миг я перестала ощущать холод, меня обдало жаром, я ти-
хонько отворила дверь, готовая броситься к тебе навстречу, упасть к тво-
им ногам... Ах, я даже не знаю, что бы я, глупое дитя, сделала тогда.
Шаги приблизились, показался огонек свечи. Дрожа, держалась я за ручку
двери. Ты это или кто-нибудь другой?
Да, это был ты, любимый, но ты был не один. Я услышала нервный приг-
лушенный смех, шуршанье шелкового платья и твой тихий голос - ты возвра-
щался домой с какой-то женщиной...
Как я пережила ту ночь, не знаю. Утром, в восемь часов, меня увезли в
Инсбрук; у меня больше не было сил сопротивляться.
Мой ребенок вчера ночью умер - теперь я буду опять одна, если мне
суждено еще жить. Завтра придут чужие, одетые в черное, развязные люди,
принесут с собой гроб, положат в него моего ребенка, мое бедное, мое
единственное дитя. Может быть, придут друзья и принесут венки, но что
значит цветы возле гроба? Меня станут утешать, говорить мне какие-то
слова, слова, слова; но чем это мне поможет? Я знаю, что все равно оста-
нусь опять одна. А ведь нет ничего более ужасного, чем одиночество среди
людей. Я узнала это тогда, в те бесконечные два года, проведенные в
Инсбруке, от шестнадцати до восемнадцати лет, когда я, словно пленница,
словно отверженная жила в своей семье. Отчим, человек очень спокойный,
скупой на слова, хорошо относился ко мне; мать, словно стараясь загла-
дить какую-то нечаянную вину передо мной, исполняла все мои желания; мо-
лодые люди домогались моего расположения, но я отталкивала всех с ка-
ким-то страстным упорством. Я не хотела быть счастливой, не хотела быть
довольной - вдали от тебя. Я нарочно замыкалась в мрачном мире самоистя-
зания и одиночества. Новых платьев, которые мне покупали, я не надевала;
я отказывалась посещать концерты и театры, принимать участие в пикниках.
Я почти не выходила из дому - поверишь ли ты, любимый, что я едва знаю
десяток улиц этого маленького городка, где прожила целых два года? Я го-
ревала и хотела горевать, я опьяняла себя каждой каплей горечи, которой
могла усугубить мое неутешное горе - не видеть тебя. И кроме того, я не
хотела, чтобы меня отвлекали от моей страсти, хотела жить только тобой.
Я сидела дома одна, целыми днями ничего не делала и только думала о тебе
снова и снова перебирая тысячу мелких воспоминаний о тебе, каждую встре-
чу, каждое ожидание; я как на сцене разыгрывала в своем воображении все
эти мелкие малозначащие случаи. И оттого, что я без конца повторяла ми-
нувшие мгновения, все мое детство с такой яркостью запечатлелось в моей
памяти и все испытанное мной в те далекие годы я ощущаю так ясно и горя-
чо, как если бы это только вчера волновало мне кровь.
Только тобой жила я в то время. Я покупала все твои книги; когда твое
имя упоминалось в газете, это было для меня праздником. Поверишь ли ты,
я знаю наизусть все твои книги, так часто я их перечитывала. Если бы ме-
ня разбудили ночью и прочли мне наугад выхваченную строку, я могла бы
еще теперь, через тринадцать лет, продолжить ее без запинки; каждое твое
слово было для меня как евангелие, как молитва. Весь мир существовал
только в его связи с тобой; я читала в венских газетах о концертах, о
премьерах с одной лишь мыслью, какие из них могут привлечь тебя, а когда
наступал вечер, я издали сопровождала тебя: вот ты входишь в зал, вот
садишься на свое место. Тысячи раз представляла я себе это, потому что
один-единственный раз видела тебя в концерте.
Но к чему рассказывать обо всем этом, об исступленном, трагически
бесцельном самоистязании одинокого ребенка, зачем это рассказывать тому,
кто никогда ни о чем не подозревал, никогда ни о чем не догадывался?
Впрочем, была ли я тогда еще ребенком? Мне исполнилось семнадцать, во-
семнадцать лет, - на меня начали оглядываться на улице молодые люди, но
это только сердило меня. Любовь, или только игра в любовь к комунибудь,
кроме тебя, была для меня немыслима, невозможна, одно уж поползновение
на это я сочла бы за измену. Моя страсть к тебе оставалась неизменной,
но с окончанием детства, с пробуждением чувств она стала более пламен-
ной, более женственной и земной. И то, чего не понимала девочка, кото-
рая, повинуясь безотчетному порыву, позвонила у твоей двери, стало те-
перь моей единственной мыслью: подарить себя, отдаться тебе.
Окружающие считали меня робкой, называли дикаркой, ибо я, стиснув зу-
бы, хранила свою тайну. Но во мне зрела железная решимость. Все мои мыс-
ли и стремления были направлены на одно: назад в Вену, назад к тебе. И я
добилась своего, каким бессмысленным и непонятным ни казалось всем мое
поведение. Отчим был состоятельный человек и смотрел на меня как на свою
дочь. Но я с ожесточением настаивала на том, что хочу сама зарабатывать
на жизнь, и, наконец мне удалось уехать в Вену и поступить к одному
родственнику в его магазин готового платья.
Нужно ли говорить тебе, куда лежал мой первый путь, когда в туманный
осенний вечер - наконец-то, наконец! - я очутилась в Вене? Оставив чемо-
дан на вокзале, я вскочила в трамвай, - мне казалось, что он ползет,
каждая остановка выводила меня из себя, - и бросилась к нашему старому
дому. В твоих окнах был свет, сердце пело у меня в груди. Лишь теперь
ожил для меня город, встретивший меня так холодно и оглушивший бессмыс-
ленным шумом, лишь теперь ожила я сама, ощущая твою близость, тебя, мою
немеркнущую мечту. Я ведь не сознавала, что равно чужда тебе вдали, за
горами, долами и реками, и теперь, когда только тонкое освещенное стекло
в твоем окне отделяло тебя от моего сияющего взгляда. Я все стояла и
смотрела вверх; там был свет, родной дом, ты, весь мой мир. Два года я
мечтала об этом часе, и вот он был мне дарован. Я простояла под твоими
окнами весь долгий, теплый, мглистый вечер, пока не погас свет. Тогда
лишь отправилась я искать свое новое жилье.
Каждый вечер простаивала я так под твоими окнами. До шести я была за-
нята в магазине, занята тяжелой, изнурительной работой; но я радовалась
этой беспокойной суете, потому что она отвлекала меня от мучительного
беспокойства во мне самой. И как только железные ставни с грохотом опус-
кались за мной, я бежала к твоему дому. Увидеть тебя, встретиться с то-
бой было моим единственным желанием; еще хоть раз, издали, охватить
взглядом твое лицо! Прошло около недели, и, наконец, я встретила тебя,
встретила нечаянно, когда никак этого не ожидала. Я стояла перед домом и
смотрела на твои окна, и в эту минуту ты пересек улицу. И вдруг я опять
стала тринадцатилетним ребенком - я почувствовала, как кровь прихлынула
к моим щекам, и невольно, вопреки страстному желанию ощутить на себе
твой взгляд, я опустила голову и стрелой промчалась мимо тебя. Потом я
устыдилась этого малодушного бегства, - я ведь была уже не школьница и
хорошо понимала, чего хочу: я искала встречи с тобой, я хотела, чтобы,
после долгих сумеречных лет тоски по тебе, ты меня узнал, хотела, чтобы
ты заметил меня, полюбил.
Но ты долго не замечал меня, хотя я каждый вечер, невзирая на метель
и резкий, пронизывающий венский ветер, простаивала на твоей улице. Иног-
да я целыми часами ждала напрасно, иногда ты выходил, наконец, из дому в
сопровождении приятелей, и два раза я видела тебя с женщинами; и тут я
почувствовала, что я уже не девочка, угадала какую-то новизну, перемену
в моей любви к тебе по внезапной острой боли, разрывающей мне сердце,
стоило мне увидеть чужую женщину, так уверенно идущей рука об руку с то-
бой. Это не было неожиданностью для меня: я ведь с малых лет знала, что
у тебя постоянно бывают женщины, но теперь это причиняло мне физическую
боль, и я с завистливой неприязнью смотрела на эту очевидную, тесную
близость с другой. Однажды, - по-детски упрямая и гордая, какой я была
и, может быть, осталась до сих пор, - я возмутилась и не пошла к твоему
дому; но каким ужасно пустым показался мне этот вечер! На другой день я
опять смиренно стояла перед твоими окнами, стояла и ждала, как я просто-
яла весь свой век перед твоей закрытой для меня жизнью.
И, наконец, настал вечер, когда ты заметил меня. Я уже издали тебя
увидела и напрягла всю свою волю, чтобы не уклониться от встречи с то-
бой. Случайно на улице как раз разгружали какую-то подводу, и тебе приш-
лось пройти вплотную мимо меня. Ты рассеянно взглянул на меня, но в тот
же миг, как только ты почувствовал пристальность моего взгляда, в твоих
глазах появилось уже знакомое мне выражение - о, как страшно мне было
вспомнить об этом! - тот предназначенный женщинам взгляд, нежный, обво-
лакивающий и в то же время раздевающий, тот объемлющий и уже властный
взгляд, который когда-то превратил меня, ребенка, в любящую женщину. Се-
кунду-другую этот взгляд приковывал меня - я не могла и не хотела отвес-
ти глаза, - и вот ты прошел уже мимо. У меня неистово билось сердце; не-
вольно я замедлила шаги и, уступая непреодолимому любопытству, огляну-
лась; ты остановился и смотрел мне вслед. И по вниманию и интересу, с
каким ты меня разглядывал, я сразу поняла, что ты меня не узнал.
Ты не узнал меня ни тогда, ни после; ты никогда не узнавал меня. Как
передать тебе, любимый, все разочарование той минуты? Ведь тогда в пер-
вый раз я испытала то, на что обрекла меня судьба, - быть неузнанной то-
бой всю жизнь, до самой смерти. Как передать тебе мое разочарование! Ви-
дишь ли, в те два года жизни в Инсбруке, когда я неустанно думала о тебе
и только и делала что мечтала о нашей будущей встрече в Вене, я, смотря
по настроению, рисовала себе самые печальные картины наряду с самыми
упоительными. Все было пережито в воображении; в мрачные минуты я пред-
видела, что ты оттолкнешь меня, с презрением отвернешься от меня, потому
что я слишком ничтожна, некрасива, навязчива. Я мысленно вытерпела все
муки, причиненные твоей неприязнью, холодностью, равнодушием, но даже в
минуты отчаяния, когда я особенно остро сознавала себя недостойной твоей
любви, я и мысли не допускала о самом страшном, убийственном: что ты во-
обще не заметил моего существования. Теперь-то я понимаю, - о, ты научил
меня понимать! - как изменчиво для мужчины лицо девушки, женщины, ибо
чаще всего оно лишь зеркало, отражающее то страсть, то детскую прихоть,
то душевное утомление, и расплывается, исчезает из памяти так же легко,
как отражение в зеркале; поэтому мужчине трудно узнать женщину, если го-
ды изменили на ее лице игру света и тени, если одежда создала для нее
новую рамку. Поистине мудр только тот, кто покорился своей судьбе. Но я
была еще очень молода, и твоя забывчивость казалась мне непостижимой,
тем более что, непрестанно думая о тебе, я обольщала себя мыслью, что и
