мне весьма важными, на этот раз совершенно не привлекали моего внимания.
Степь, беспомощно распластавшаяся под моими ногами, бесшумно ускользала
назад, кое-где стали попадаться возвышенности, отроги гор и ущелья со
скудной, запорошенной снегом растительностью, а я все продолжал двигаться
вперед, именно, двигаться, а не идти.
Так продолжалось до тех пор, пока я не увидел на дне ущелья еле
бредущих, страшно усталых коней со всадниками.
Гамбалов был среди них - я ясно услышал его голос.
- Проводник говорит, что за поворотом будет стойбище тангутов.
- Это что еще за проклятое племя?! Название звучит как удар позорного
колокола! - сказал другой всадник, и я узнал голос Ахшарумова. Через
несколько секунд он добавил еще несколько слов, и адская усталость
прозвучала в его голосе:
- Мне холодно, Гамбалов... Я предпочел бы лечь и больше не двигаться:
не все ли равно - умереть немножко раньше или немножко позже!
- Ты озяб и голоден, - сказал Гамбалов, - оттого и хнычешь; доберемся
до стойбища, и я дам тебе спирта.
Ахшарумов тихо, еле слышно прошептал:
- Я знаю, - в этом ты никогда мне не откажешь...
Гамбалов молчал, и я удивлялся, почему они не замечают меня; я уже
двигался среди них, возле их коней.
Достигли поворота, и, по-видимому, там действительно находилось чье-то
стойбище; на белом снегу пологого внизу склона нашим глазам открылась
громадная черная палатка; приплюснутая к белому снегу, с изогнувшейся на
шестах материей, она напоминала гигантскую летучую мышь - эмблему ночи и
волхвований средневековья.
Заговорил молчавший до сих пор проводник в глубоко надвинутом на глаза
малахае: непонятные гортанные звуки зазвучали в ущелье, и Гамбалов тотчас
же передал Ахшарумову смысл его речи:
- Стойбище покинуто: если бы там были люди - собаки давно бы учуяли
нас! Не иначе как война между племенами, если только тут не было
разбойников, которые теперь рыщут повсюду.
- Как всегда, - глухо пробормотал Ахшарумов, - разорение и смерть
всюду... Уж столько лет!
Когда мы приблизились к палатке вплотную, ветер срывался с горы, слабо
натянутые полотнища захлопали, как крылья, и закачался подвешенный на
шесте над входом какой-то лоскут - точь-в-точь голова пригвожденной к
земле птицы закивала на все стороны.
- Ясно: палатка покинута во время спешного бегства, - сказал Гамбалов,
рассматривая утоптанный снег с бесчисленными следами людей и животных.
- Разведи-ка огонь! - обратился он к Ахшарумову.
Сам же он с проводником отправился развьючивать лошадей.
Я наблюдал, как Ахшарумов сгреб кучу сушеного аргала и чиркнул спичкою,
она осветила почти неузнаваемое лицо - обработанное всеми ветрами пустыни,
оно шелудилось, было невероятно худым и заостренным... Спичка прыгала
вместе с рукою, ее держащей, и ему понадобилось их чуть не полкоробка,
чтобы разжечь костер. Потом он сел у огня и застыл, не шевелясь. Явились
Гамбалов и проводник.
- Дай мне спирту! - было первое, что сказал Ахшарумов.
Гамбалов вытащил из кармана небольшую жестяную флягу.
- Тебе следовало бы сперва поесть! - сказал Гамбалов, передавая
посудину.
- Надоело мне есть, двигаться... все надоело!.. - тихо произнес
Ахшарумов, прикладывая флягу к губам.
Почти в тот же момент глаза его странно заблестели и он воскликнул:
- Наконец-то!
- Что?.. Что наконец? - смутившись, спросил Гамбалов, и мне показалось,
что он меняется в лице.
- Наконец-то ты подсыпал мне яду! Собрался с духом человек! - захохотал
Ахшарумов. Гамбалов молчал.
- Я давно знал, что ты хочешь избавиться от меня, - продолжал
Ахшарумов, - и удивлялся, чего ты тянешь... Ведь это - смех один! - он
презрительно захохотал. - Человек, который убивал направо и налево, никак
не мог собраться с силой отправить на тот свет старого приятеля!
Хотя... - тут Ахшарумов стал задумчив, - может быть, и для тебя есть
предел: неприятно все ж таки, отравив мужа, свататься к его жене...
Ха-ха-ха!
Гамбалов быстро вскочил, собираясь выйти из палатки, но Ахшарумов с
неожиданной для него быстротой схватил его за руку.
- Как? - вскричал он. - Ты собираешься покинуть старого товарища в
такую минуту, когда, можно сказать, пред ним отверзаются врата Рая? Не
ожидал, не ожидал!.. - он укоризненно качал головой, в то же время цепко
держась за руку Гамбалова.
- Я, конечно, понимаю, - продолжал он, - что тебе того... неприятно,
даже противно... но я хочу тебя утешить, как-никак ты мне друг... Не
смущайся...
Мне все равно нечего было делать на этом свете, и если бы ты не
поторопился, я сам бы пустил себе пулю в лоб... Для чего жить?... Ира - ты
сам знаешь - вышла за меня, потому что ей, по существу, - другого выхода
не оставалось: родители разорены в пух и прах... беженский эшелон...
старики хотят кушать, а у меня - хоть пайки из офицерского собрания!.. На
что мне теперь Ира? Унгерн разбит и, наверное, уже расстрелян, война
кончилась... Неужели мне выбираться в заграничные города, чтобы чистить на
улице ботинки спекулянтам?.. Да еще с осколком в печени! Тьфу!... А
все-таки твое зелье быстро действует, - он поморщился от внезапно
нахлынувшей боли. - Ты, наверное, много насыпал... Вот, что... надо
поторопиться сказать: ты - большая дрянь и, во всяком случае, не муж Ире!
Она найдет другого, получше... И если ты, дрянь, попытаешься приблизиться
к ней или смущать ее покой, то будешь убит! Я... я... Вон! Уходи! - и он,
выпустив руки Гамбалова, упал и со стоном начал кататься по земле.
Я шагнул вперед, и у меня в этот момент было единственное желание, в
котором, точно в фокусе, сосредоточивалась вся моя сила воли: я не хотел
ничего другого из всех радостей мира, как только нанести сокрушающий удар
Гамбалову, такой удар, в который я мог бы вложять всю силу ненависти к
этому человеку, охватившую меня, как пожаром, поскольку опять убедился в
его гнусности.
Но он бросился бежать - от меня или от чего-то другого, я не знаю!
Мне казалось, что на бегу мы перепрыгиваем пропасти и горы, равнины и
озера.. Вдали уже заблестели огни города - и тут я его настиг... и
ударил...
И тогда я ощутил облегчение, какое, надо полагать, испытывает пушка,
когда из нее выстрелят.
И почти в тот же момент я с удивлением заметил, что лежу в своей
комнате, на собственной кровати, часы показывают половину первого, а рядом
спит Ира.
Я ощущал невероятную усталость во всем теле и после этого уснул, и спал
без сновидений.
Значит, это был сон? - подумал, прочтя эти строки, и я ничуть не
намерен возражать. Но во всем этом есть и темное, и непонятное место.
На Другой день я прочитал в газете: "В отеле "Эксцельсиор" в половине
первого ночи поспешившим на звонок лакеем обнаружен лежащим на полу без
признаков жизни недавно приехавший в наш город коммерсант Гамбалов. Врач
выразил мнение, что смерть наступила от сильного сотрясения мозга с
последующим в него кровоизлиянием. Полагают, что умерший случайно упал, и,
падая, ударился об острый выступ камина..."
http://www-osd.krid.crimea.ua/~arv/ Roman V. Annenkov
Альфред Хэйдок
Кабан
- А-а! Ты пришел... Внял моим просьбам и пришел... Действительно, ты
правильно поступил: ночь не будет особенно темной и в пятидесяти шагах ты
легко различишь черную голову кабана средь стеблей гаоляна на моем поле.
Разве можно промахнуться на таком расстоянии?!
Когда я был не так стар, в темные, как сердце злодея, ночи, из того же
ружья, что унесли хунхузы прошлой осенью, я убивал изюбров, видя лишь
кончики рогов над кустом: я метил ниже на один "чи" и попадал прямо в лоб.
Оттого-то и теперь говорят, что у меня хорошее зрение, даже слишком
хорошее! Я хотел бы, чтобы оно было хуже; незрячему мир ничего не сулит,
следовательно, и не обманывает...
Ты устал? Хочешь отдохнуть, ибо далеко шел лесными тропами к полю
старого Фу-ко-у? Двери моего дома раскрыты для тебя, но ты не сейчас
войдешь туда: видишь, как быстро спускается ночь! Мы должны прийти в поле
раньше зверей, а они теперь рано покидают кедровник. Слышишь гул барабана?
Это сосед Вей Чентин сидит на столбе средь своего поля, колотит в барабан,
потрясает связкою старых чайников и шумом отгоняет зверей; ведь у него так
же, как у меня, нет ружья! Скорее, господин, кабаны каждую минуту могут
появиться!
Под поток слов и восклицаний - ай-я-х!! - Бушуев медленно вскарабкался
на платформу, предварительно забросив туда винтовку... Помост был сколочен
из плах и покоился на четырех крепких столбах высоко над землею.
С него, как на ладони, открылось все поле, засеянное гаоляном, огород с
примкнувшей сбоку низенькой, серой фанзенкой, одиноко поднявшей перст
трубы. Купол вечернего неба со всех сторон опирался на могучие массивы
Кэнтей-Алина, сплошь заросшие кустарником. Казалось, не мрак спускается с
выси, а синева небесная льется и густеет, не найдя выхода в узкой долине.
Бушуев втягивал воздух, как наркоман испарения эфира: за каждую унцию
его, этого воздуха, в санаториях платили бы чистым золотом. Впрочем, он
наслаждался недолго: с дзиньканьем над ним закружили маленькие кровопийцы
тайги - комары.
Голова Фу-ко-у, воплощение духа земли и тяжкого труда, с лицом, сплошь
исписанным иероглифами старости, показалась над краем помоста; старик влез
вслед за Бушуевым и присел на корточки.
- Отсюда ты, господин, все увидишь, чему суждено произойти в поле.
Кабаны скоро будут здесь! Это ничего, что я говорю: мой голос не
спугнет их, ты слышишь! Как грохочет и распевает Вей Чентин, а все-таки
его поля изрядно пожрут... Вей Чентин еще будет бросать и них камнями...
Речь услаждает бодрствующих... Тем более - давно никто не приходил ко мне.
Бедняка на людной пристани никто не замечает, а богача отыскивают даже в
лесу и справляются о его здоровье. Не так ли?
Я дважды богател и дважды нищал, поэтому хорошо это знаю. Зачем ты так
яростно отбиваешься от комаров? Они этого не стоят! "Не уделяй внимания
мелочи, чтобы она не заслонила главного", - так учит пословица. Терпение,
господин, терпение!.. После охоты ты войдешь в мой дом и вкусишь еду,
изготовленную руками моей жены... Чему ты удивляешься? Что я так быстро
взял жену новую после смерти старой? Ты поступаешь точно так же, как Вей
Чентин, который спросил меня: "Зачем тебе молодая жена, когда жить
осталось недолго?"
- Дурак! - ответил я ему, потому-то и женюсь, что жить осталось
недолго. Кто унаследует это поле и кто станет возжигать курения и молиться
за меня духам, если не мои дети? Разве плохо, если молодыми руками женщины
руководит старый разум?
Вей Чентин тогда рассмеялся мне в лицо и сказал, что к моей жене, когда
она была девушкой, часто приходил дровосек по имени Ху; что девушка
плакала, когда я засылал сватов к ее родителям, и наконец будто Ху ночью
подкрадывался к моему дому, пока я здесь криками да колотушками отгонял
зверей...
К чему теперь такие слова? Ай-я-ха! Где разум у людей, говорящих такие
речи! Разве не сказано: "Не делай кривым того, что прямо, а прямым того,
что криво", а также "Не расстраивай браков". Вей Чентин глуп: он продает
зерно, когда оно дешево и верит сплетням жены... Не вставай, не вставай,
господин! Кабаны привыкли видеть меня одного на помосте, увидя двух, они
испугаются и могут не прийти - пропадет вся охота, ты не знаешь, как они
хитры! Вот так - лежи смирно и не уделяй много внимания комарам. Что такое
комары? Пыль болот! Их жала коротки и не достигают сердца, как язвы людей!
Я не замечал их, по три раза выскакивая ночью из фанзы, чтобы прогнать
хищников с поля: я засыпал и проводил ночи на этом помосте, чтобы
обеспечить жирную пищу и тепло жене и тем маленьким людям, что должны от
нее появиться... Ты не видел моей жены? Старость моя снова цветет в ее
присутствии... И тело ее горячее, и обжигает. Т-с-с, ни слова! Кабан идет!
Бушуев уперся взором в застывшее в темноте под ним поле. Раздражение от
бесчисленных укусов мошкары рвалось наружу в потребности выпускать одну за
