Чтобы меньше тратить драгоценной влаги, решено было двигаться по ночам,
а днем отдыхать...
Они поделили воду и к вечеру с одинаковым рвением продолжали путь.
Так они поступили в странном согласии оба: один, потерявший вкус к
жизни, - весь в устремлении за туманной мечтой; другой - чтобы завоевать
ту самую жизнь, от которой бежал первый.
4
В жуткой "Пляске Смерти" Сен-Санса часы бьют полночь, а затем раздаются
глухие шаги шествующей Смерти. В лунном сиянии валятся кресты, могилы
раскрываются, выходят скелеты и в полных загробной скорби звуках изливают
невыразимую в словах тоску по отлетевшей жизни:
еще раз они живут эхом далеких воспоминаний. Пораженное неизбывной
тоской кладбище корчится и завывает в истомной муке...
Мертвая Гоби оживает также, когда Смерть в красном зареве раскаленного
солнца, укутанная в пыльную мантию, на крыльях бури несется на великое
кладбище царств и народов.
Громадной багровой тенью она вырастает на горизонте и полнеба закрывает
складками своего платья. Еще не слышно завывания голодных волков бури,
которые скоро будут здесь, чтобы рассыпающимися стаями рыскать по пустыне
за видимыми только им тенями, - но дуновение уже несется впереди них,
песок начинает шуршать, и тогда кажется, что в пустыне слышны бесчисленные
шаги. А если путник будет поблизости гор, то после первого порыва ветра он
услышит дробный топот скачущих всадников; то осыпаются камни с
растрескавшихся вершин...
Стимс потряс спящего Илью:
- Вставай! Вставай скорее: женщина... Илья приподнялся с жесткого
камня, на который его бросила нечеловеческая усталость ночного пути, и
шершавой рукой протер глаза.
- Что?.. Какая женщина?.. Где?.. Он ничего не понимал, потому что все
изменилось кругом до неузнаваемости: ветер свистал в ушах, заунывно
воющими звуками наполнился воздух, - муть и темь...
- Женщина на белом коне только что проскакала мимо нас! - в самое ухо
прокричал ему Стимс, покрывая голосом рев бури; он трепетал в невероятно
радостном возбуждении, - это конец пути; она приведет нас к людям! Слышишь
- нужно бежать за ней!
Сильным рывком он поставил Илью на ноги и, увлекая его за собой,
пустился бежать вдоль по скату.
Еще неопомнившийся Илья изо всех сил побежал с ним рядом: в его
смятенной голове перемешалось все, - буря, напряженное до крайности лицо
Стимса, его ликующий возглас о близком конце пути и какой-то женщине, и
Илья стал точь-в-точь тем человеком, которого разбудили ночью при зловещем
реве пламени отчаянным криком:
- Пожар!
Стимс не давал ему опомниться: в удушающих облаках пыли то и дело
красноватым пятном мелькало его лицо, и он выкрикивал:
- Она неслась, как птица, по равнине... В трех шагах от меня она
остановилась и улыбнулась... на ней была огненно-красная мантия и убор из
страусовых перьев на голове... Ее лицо излучало сияние... Она сказала, что
давно ждет меня... что жрецы в храме трижды приносили жертвы о моем
прибытии...
Точно ударили Илью, - он замедлил шаг: сумасшедший человек находился
перед ним и нес дикие, сумасшедшие речи... Как он раньше не заметил этого?
Стимс подскочил к нему и схватил за руки.
- Она сказала, что воины с сигнальными трубами расставлены по всем
высотам, чтобы известить о моем появлении!
Илья остановился, тяжело переводя дыхание.
- А! Ты не веришь?! - с криком набросился на него Стимс, бешено колотя
кулаками, - не веришь?! Я и сам не верю... Но почему ей не быть?..
Почему...
Вцепившись друг в друга, они вступили в исступленную борьбу. Кто-то из
них поскользнулся, и они вместе покатились по скату вниз. Клубок из двух
тел, подпрыгивая на неровностях, с глухим шумом грохнулся с обрыва на
камни...
5
На темной поверхности моря безумия, затопившего мозг Стимса,
расходящимися кругами заходили волны пробивающегося к поверхности
рассудка. Стимс открыл глаза и недоуменно оглянулся: кругом шуршало и
завывало, - будто волки... Он сел. Перед ним лежал распростертый человек,
может быть, - труп...
Где он? Ах да - Нечто!..
В его мозгу происходила какая-то борьба: мрак безумия силился снова
втянуть в глубину всплывшую золотую рыбку разума, и Стимс чувствовал, что
момент просветления будет короток.
- Да, это - сумасшествие, - сознавал он без страха, и, в то же время
ощущал подкрадывавшееся неодолимое желание начать хохотать, сперва - тихо,
а потом - все громче и громче...
Напряжением воли он подавил коварное желание, как опьяневший делец
заглушает хмель в голове, чтобы переговорить трезвым голосом с очень ему
нужным банкиром.
Он весь спружинился, - у него сейчас была только одна цель: кончить
игру так, как должен был это сделать настоящий мужчина... А для этого
нужно было свести все счеты и спокойно положить карты на стол...
Он потрогал лежавшего без сознания Илью и убедился, что он дышит.
- Парень шел за мной, не смущаясь, - я ему обещал... - решил он и
принялся за единственное дело, которое еще был в состоянии совершить:
вынул книжку и стило и стал писать чек.
К выведенной единице он стал приписывать нули, и тут же дьявольский
сарказм подсказал ему:
- С тремя нулями Илья испытает лишь краткое блаженство, с четырьмя -
превратится в тупого мещанина, с пятью - станет, пожалуй, крупным дельцом,
а с шестью... сгорит, как я, и, может быть... - тут он задумчиво потер
переносицу, - может быть, снова снарядит караван на запад, в поисках
невероятного...
Он приписал шесть нулей, методично и точно сделал все остальные надписи
и тщательно приколол чек к рубашке Ильи.
Правда, тут он начал спешить, потому что волны мрака все выше
поднимались в сознании.
Затем, со страшно серьезным лицом, он повернулся и пошел туда, где
ежесекундно менявшие облик голодные волки песчаной бури с завыванием
охотились за тенями, видимыми только им...
На Стимса обрушивались тучи песку, засыпая его по колени, а он
продолжал идти к таинственному "нечто", которое теперь, казалось, было уже
совсем близко...
Ему чудилось, что он идет не один, а целая армия суровых мужчин -
начиная с сухощавых, одетых в легкую парусину тропических путешественников
и кончая укутанными в меха полярными исследователями - молча движется
вместе с ним.
Стальные крылья реяли над ним в воздухе, и оттуда приникали к земле
острые, упорные взгляды, пилотов, отыскивающие следы таинственного "Нечто".
Невиданные растения-полуживотные морских пучин и рыбы, покрытые
десятками глаз, шевелились, когда мимо них проплывали подводные лодки,
откуда опять выглядывали жадные глаза мужчины, влюбленного в "Нечто".
Отплевываясь песком и задыхаясь, Стимс продолжал идти. Наконец, ничего
не видя перед собой, он закружился на месте и упал.
В этот именно момент его потухающее сознание подсказало ему, что он
достиг...
http://www-osd.krid.crimea.ua/~arv/ Roman V. Annenkov
Альфред Хэйдок
Таежная сказка
Коновалов с равнодушным видом выслушал заявление старого приказчика
лесной концессии, что контора, вследствие сокращения летних погрузок,
принуждена уволить двух десятников и выбор пал на Фетюкина и на него -
Коновалова.
- Не от меня это, Артемий Иванович! Все это - новый управляющий...
Осенью, как начнем опять работать, - милости просим опять к нам! -
сочувственно прибавил старший приказчик.
Коновалов вышел и зашагал по направлению к своей землянке. На минуту он
остановился и устремил взгляд на чернеющие вдали маньчжурские сопки.
Подошвы их уже окутались вечерним туманом, и лохматые вершины точно плыли
по призрачным волнам.
Большая птица бесшумно слетела с ближайшей ели и черным, исчезающим
пятном скользила к далеким вершинам. За ними, полные ночных тайн, лежали
широкие пади Хингана. Сторожкий марал пасся там в ночной тишине, зелеными
огоньками вспыхивали в чаще глаза тигра, и среди буреломов и обомшелых
стволов жила старая таежная сказка про безымянные ключики, где лежит еще
никем не тронутое золото - ключи мира.
Впрочем, сказка эта иногда и покидала чащу тайги и приходила к людям,
чтобы показать им свои неблекнущие одежды и умелой рукой разбросать перед
их глазами миражи счастья...
В этот вечер она, по-видимому, уже покинула свое тайное лесное жилье,
потому что воздух был полон ее дыханием и тонкому уху слышался даже еле
уловимый шорох ее платья, когда она неосторожно задевала за кустарник,
бесшумно скользя над пеленою тумана.
Вероятно, поэтому и Коновалов в ту минуту вспомнил своего прадеда.
Исходил прадед якутскую тайгу, вдоль и поперек изрыл ее лопатой.
Добывал немало золота и в несколько дней все спускал в кутежах...
Резкий паровозный свисток и грохот груженых бревнами платформ с
железнодорожной ветки концессии толкнул мысли Коновалова по совершенно
другому направлению - к городу, куда теперь ему предстояло возвратиться.
Опять бесконечные поиски работы, унизительное выстаивание в передних и
шумная городская жизнь... Блестя витринами магазинов и разряженной толпой,
она пронесется мимо него, оставляя ему лишь право издали ею любоваться
и... завидовать!
* * *
Воздух в землянке был сырой и спертый, так как двери нельзя было держать
открытыми: целые полчища мошкары устремлялись в нее на свет лампы. И то
уже, несмотря на предосторожности, набралось множество всякого гнуса,
липнущего к накалившемуся стеклу лампы.
Сидя на нарах, Коновалов слушал спотыкающуюся болтовню Фетюкина,
который, немножко под хмельком, размахивал руками и с жаром уверял, что
он, Фетюкин, плевать хочет с высокого дерева на свое увольнение.
- Уволили, ну... Будто только и работы, что здесь... в концессии! Я,
брат, все равно не пропаду, потому - специальность имею - парикмахер-с!
Отсюда... прямо катну в Харбин и - в первоклассный салон - так и так,
можем по-всякому, а-ля фасон! Тут тебе сейчас и белый халат, всю
артиллерию в руки и - мальчик, воды!.. Мне, вот, тебя только жаль: за что
тебя уволили?! Опять же - ты ни к чему не учен...
А по-настоящему, все это - кочергинские штучки... уж я знаю... Его
самого уволить надо, а не меня! Нет, ты скажи, Артем Иванович, есть
справедливость на свете или нет?
Коновалов не успел ответить, как в дверь постучали. Фетюкин вышел на
середину комнаты и закричал:
- Что там антимонию разводить!? Заходи прямо, без доклада - мы люди не
гордые!
За дверью послышалось оханье, кряхтенье и удушливый кашель, а затем в
землянку шагнула темная фигура мужчины, у которого вместо лица были видны
только клочья черной, с обильной проседью бороды и нависшие над глазами
густые пучки бровей. Он кашлял хрипло и глухо, несколько секунд молча
разглядывая присутствующих.
- Ох-хо-хххо! Здравствуйте, милаи! Иду это, ай - огонек светит, дай,
думаю, попрошусь ночевать; авось, не прогонят больного старика...
Тайгой все шел, измаялся... Ох-хо-хххо!
- Откуда идешь, старик! Сам ты кто? - вдруг приняв начальственный тон,
напустился Фетюкин на старика.
- Промысловые мы, охотишкой промышляем... Вот, заболел дядя Ерема и -
весь тут!
- Какой ты, шут, охотник: у тебя и ружья нет?!
- У ороченов осталось ружье-то. Две недели у них лежал, так и пришлось
ружьишко им оставить.
- Да ты чего? - обратился к Фетюкину Коновалов, - пусть проспит ночь
человек; нам какое дело, кто и откуда!
- Так-то так, да мало ли тут всякой швали шатается... Ты посмотри, что
из него мошкары валит! Леший он из болота!
- И мошкаре жить-то надо, - смиренно ответил старик. - Всякая тварь от
Бога, мил человек!
Старик водворился на нары. Коновалов разжег очаг и приготовил ужин, не
забыв и старика пригласить покушать. Фетюкин уже успел забыть свои
начальственный тон и вытащил бутылку водки.
- Хлопни, старче, кружечку; первое лекарство - как рукой снимет твою
хворь!
К удивлению Коновалова старик выпил жестяную кружку не поморщившись,
