том солнечном холме, где я написал маньчжурскую принцессу. Этот последний
акт нашей великой любви... Ну зачем я говорю - последний? Мы еще будем
продолжать любить и там, в пространстве миров.
Смерть нас подстерегла поздней осенью. Это было в те дни, когда дичь по
какой-то неведомой причине внезапно исчезает в какой-нибудь части тайги.
Мы шли, шатаясь от голода, в поисках пищи и немного отдалились друг от
друга.
И тогда появился зверь. Это, наверное, был не медведь, а злой дух! Он,
как привидение, неожиданно поднялся из-за сгнившей коряги около моей жены
и первым же страшным ударом мохнатой лапы снес ей всю кожу с мясом с лица,
так что она мгновенно ослепла!
- Муж мой! Муж мой! - страшно и гибельно закричала она. Казалось,
сейчас на этот дикий крик выскочит пещерный человек со звериным оскалом и,
потрясая дебри ревом, бросится спасать несчастную жертву.
И я был около нее быстрее мысли, а руки слепой и на этот раз нашли мою
шею и грудь. Обхватив левой рукой самое дорогое для меня в мире существо,
я бился насмерть с медведем-привидением. Я колол и резал, не чувствуя
когтей и зубов зверя, пока, превратившись в кровавый комок, мы вместе с
медведем не покатились по земле, и страшная тяжесть издыхающего зверя с
хрустом раздавила мою грудь...
Три существа - мы умерли почти одновременно... Только я - чуть-чуть
позднее. Испуская дух, я еще нашел силы нащупать возле себя маленькую
ладонь...
- А теперь скажи, - весь загоревшись, обернулся Багров ко мне, - что
должна была чувствовать душа этой женщины, когда она явилась ко мне, а я -
не узнал... Переменить царственную роскошь на вонючие меха подруги почти
дикого человека, жить в постоянной опасности, вместе принять смерть и - не
быть узнанной!..
Теперь ты понимаешь, что я пережил, когда очнулся от обморока и привел
свои мысли в порядок? Только тогда я понял, почему я не мог полюбить ни
одну женщину в этом мире! Все-таки где-то внутри нас есть уголок, где
живут воспоминания о прошлых жизнях...
И я возроптал: зачем такая несправедливость!.. Я существую, а ее нет!
Пустить меня одного в мир... Для чего мне жизнь?
В первые моменты хотел покончить самоубийством, чтобы сразу встретить
тень той, которую люблю я, нынешний Багров, так же, как любил некогда
атаман Яшка Багров, а может быть, и еще сильней...
Но меня удержали опасения, что, может быть, самовольным уходом из жизни
я провинюсь перед Творцом Вселенной, и в наказание снова века лягут между
нами. Недаром же все религии мира осуждают самоубийство.
Мне оставалось только уйти из жизни, которая для меня стала чем-то
вроде длинного пустого сарая, - но все же остаться пока жить.
И я пришел сюда, потому что в этой местности я сотни лет тому назад
страдал и любил так, как только может любить человек.
Кроме того, были у меня еще и другие соображения...
Недаром я принял столько хлопот и беспокоил всех китайских друзей,
чтобы поступить в этот монастырь! Я решил всячески сокращать свой
жизненный путь... Здесь я мог напустить на себя всех зверей своего духа:
тоску культурного человека, живущего в глуши, отсутствие возможности
заниматься искусством, читать и, наконец, - самовнушение.
Чтобы последнее было действенным, я прихватил с собой книгу с точным
описанием симптомов чахотки и перечитывал ее по нескольку раз...
Дрожа от радости, я обнаружил, что чахотка не замедлила появиться...
Тогда я стал еще меньше спать и просиживать ночи над этим обрывом,
мечтая о предстоящей встрече, теперь уже на законном основании; я - не
самоубийца...
- Ты ... ты хуже его! - простонал я, обеими руками вцепившись ему в
грудь, - ты ловишь смерть на приманку...
- Мы не можем бросаться смерти в пасть, - хмуро возразил Багров, - но
кто запретил нам чуть-чуть приоткрыть ей дверь?
Задыхаясь от волнения, я выпалил перед Багровым целый залп
доказательств его безумия, опрометчивости... Ратовал за жизнь, говорил о
диких суевериях, приводивших к печальным последствиям мечтателей, подобных
ему, и вдруг заметил, что Багров не слушает меня, рассеянно глядя куда-то
в сторону. Он встрепенулся лишь, когда я замолк.
- А знаешь... - тихо зашептал он, близко наклоняясь ко мне, - чем хуже
становится мое здоровье, тем больше я ощущаю ее близость. А когда листья
на деревьях пожелтеют и посыплются, свершится наша встреча!..
Тогда, в память обо мне, ты получишь "Маньчжурскую принцессу".
Точно пьяный, проснувшийся после тяжелого бреда, я шел обратно. У
подножия сопки почувствовал утомление и бессильно опустился на пень...
Солнце давно уже село, и болотистая низина предо мной задымилась теплым
паром разогретой земли. Быстро темнело... Выпь закричала в пади. Затем еще
чей-то крик... шорохи в кустах... И понемногу заговорили ночные голоса.
Ожила странная жизнь ночного болота, где змея подползала к лягушке, тигр в
камышах на брюхе подкрадывался к кабарге, и шла глухая борьба, как и среди
людей.
А мне чудились две скованные тени - мужчина и женщина, - которым ничего
не нужно кроме друг Друга...
http://www-osd.krid.crimea.ua/~arv/ Roman V. Annenkov
Альфред Хэйдок
Призрак Алексея Бельского
Алеша Бельский еще раз погрузил деревянный лоток в яму мутной воды;
пополоскав немного, он осторожно, тонкой струйкой слил воду и проговорил.
- Не меньше двух золотников с лотка! Слышишь, Вадим!
За кучей набросанного золотоносного песка зашуршало, а потом оттуда
выставилась грязная, невероятно обросшая щетиной физиономия. Если бы в
горной щели, где происходил разговор, стало чуточку светлее, можно было бы
разглядеть, как эта физиономия расплылась в улыбке.
- Вылезай! - продолжал Бельский, - обедать надо! У меня такое ощущение,
будто мне в спину вогнали осиновый кол. Шутка ли! С самого утра не
разгибался.
Оба компаньона добывали золото в маньчжурских сопках, или, попросту
говоря, хищничали. Прежде чем попасть сюда, они солдатскими сапогами
месили галицийские поля на великой войне; потом вернулись к отцовским
очагам и не нашли ни очагов, ни отцов, а узнали, что сами они буржуи и
враги народа. Тогда два друга двинулись на Восток, где долгое время об их
благополучии, хотя скверно, но все-таки заботилось интендантство
Колчаковской армии. Тут они заработали офицерские погоны, так как оба были
не прочь заглядывать в беззубый рот старушки-смерти. Таким образом, все
шло хорошо до тех пор, пока не стало ни армии, ни интендантства. После
этого они попали в Маньчжурию, но здесь им сказали, что они ничего не
умеют делать.
Сейчас им улыбнулось счастье, но это счастье было, пожалуй, самым
непрочным в мире, так как им одинаково страшен был и представитель
китайских властей по охране недр, и поселянин, и хозяин сопок - хунгуз. Но
- велик Бог русского эмигранта! - в балагане из коры лежал мешочек
намытого золотого песка. Его вес возрастал с каждым днем, и это вселяло
дикую энергию и отвагу в сердце хозяина.
Сам же источник этой удачи находился под обрывом, в сырой, мрачной щели
между двух сопок. Здесь протекал ручей. Несмотря на май, вода в нем была
холодна, как лед, и обжигала, как огонь. Но двум приятелям, которым
грезилось волшебное будущее, все было нипочем.
Друзья выбрались из сумрачной щели и долго щурились, пока глаза не
привыкли к яркому свету: так и заливало солнышко лощину с нехитрым
балаганом.
Алеша быстро развел огонь и замесил в котелке варево "за все"; оно
служило и хлебом, и первым, и всеми дальнейшими блюдами. Обед был
сготовлен чрезвычайно быстро и еще быстрее съеден со звериным аппетитом.
После - оба ничком уткнулись в траву. Разморило.
- Ты как думаешь, - спросил Вадим, - долго еще нам придется питаться
бурдой?
- Долго - не дадут. Того и гляди, кто-нибудь нагрянет, и смазывай пятки!
- А потом?
- Потом... - глаза Бельского будто туманом подернулись, - потом
начинается жизнь... Ведь мы с тобой еще не жили! Каждую ночь мне снятся
женщины, надушенные, страстные... Они порхают около меня, шепчут мне в уши
бесстыдные слова, ласкают... Ты знаешь: здесь тайга; весной от целины сила
идет, так она пронизывает меня, бунтует кровь...
Вадим молчал. Ему тоже снилась женщина, но только одна - ласковая,
нежная... Зажмурит Вадим глаза - так и видит всю ее перед собой. Все мысли
- к ней. Сидит, поди, она в городе, в мастерской, и целый день крутит
швейную машину, а кругом еще десятки таких же машин стучат. Без конца
течет материя из-под пальчиков ее... Вот к этой женщине он придет из тайги
прямо в мастерскую, возьмет за руку и навсегда выведет ее оттуда. А потом
настанет точно такой день, какой он видел на экране, когда жил в городе:
сыплются под дуновением белые цветы, пара выходит из церкви, а в весеннем
воздухе гремит марш Мендельсона:
тра-ра-ра... Да, да, обязательно этот марш!
Кончился короткий отдых. Опять два человека, не замечая боли в
пояснице, не чувствуя холодной воды, лихорадочно работают; один
выбрасывает песок из ямы, другой - промывает. У обоих одна мысль, как бы
кто не помешал! Еще бы недельку, месяц поработать бы!
Катится с горы мал камешек. Столкнула его чья-то нога на вершине, а
катится сюда, к работающим! Эх! Упадет - чьи-то мечты разобьет.
Вадим увидел камешек и крикнул Бельскому. Оба прянули в кусты и
уставились на вершину сопки. Вот мелькнула в кустарнике синяя курма -
китаец проходит. А, может быть, поселянин? Тогда еще не так страшно...
Нет! Повернул рябое лицо к ним - хунхуз! Тот же самый, который зимою
приходил, когда оба товарища работали на концессии! Вот быстро удаляется:
высмотрел - чего ему больше! Теперь скоро вся банда сюда нагрянет.
Приятели вылезли из кустов и направились к балагану. Каждый по-своему
реагировал на события. Вадим угрюмо молчал, а Вольский с самым равнодушным
видом насвистывал песенку. Терять ему было в привычку.
Разве он не потерял всего раньше, там, в России? А сколько раз он терял
и на чужбине.
Сборы были чрезвычайно короткие. Все было упаковано в рогули. Русские
охотники и приискатели переняли их употребление от ороченов и китайцев.
Рогули водрузились за плечами, и два человека решительно зашагали, чтобы в
двое суток достичь железной дороги.
Под самый вечер ливень пронесся над тайгой; он налетел бурею и в
мгновение ока накрыл сопки мутною сеткою косо падающей воды. Пока бушевал
ливень, день погас, и клокочущий раскатами грома мрак черною шапкою покрыл
все. Вспышки молний выхватывали из темени стволы деревьев с черными
сучьями, подобными костлявым, пощады просящим рукам. Потом ветер
присмирел, и дождь стих, и ночная тайга заговорила разными голосами:
бурлили невидимые глазу ручьи, пищали какие-то зверьки, и трещали ветви
под крадущимися в стороне шагами.
Сыро, неприветливо и страшно в такую ночь в тайге; черными платками
проносятся над головою бесшумные совы, а кусты, кажется, шепчут: не
ходи... не ходи...
Ноги путников хлюпали в грязи, и они вымокли до последней нитки. Вадим
почувствовал озноб; после беспощадного дождя его начало лихорадить.
- Леша, я больше не могу; давай устраиваться на ночлег!
- Потерпи, брат! Дотянем до перевала; там, в стороне от дороги, старая
кумирня есть.
Еще грязь, кочки, крутой подъем, каскады воды с кустов и - перед ними
зачернела похожая на громадный гриб кумирня. Она дохнула в лицо запахом
тайги и намокшей земли. Когда Вольский натаскал хвороста и развел огонь на
полу, то бурундук с писком шмыгнул с древнего изображения Будды, а под
крышей зашуршало по всем направлениям.
Едкий дым потянулся от костра к трещинам в крыше. Вадим в изнеможении
растянулся на полу. Лежал с полчаса и чувствовал лихорадочный жар внутри,
а вместе с жаром стал ощущать тревожную напряженность и необъяснимое
обострение чувств.
- Все ли спокойно в тайге? - глухо заговорил молчавший до тех пор
Вольский, - не идут ли за нами? Схожу, посмотрю.
Посмотрел Вадим на друга и испугался того, что увидел. Печать смерти
