возможность стрелять и укрываться от ответной стрелы. Пока враг еще не
появился на виду у второго выступа, оставалось некоторое время.
Стоя друг перед другом, они оглянулись кругом, поражаясь при этом
великолепием и красотой мира, их окружающего. Без слов, без объяснений
оба понимали, что они обречены, и поэтому мир казался им прекраснее,
чем когда-либо. И крутые откосы в ущелье, поросшие кустарником и мхом
с просветами разноцветных обрамлений, и голубое небо с плывущими по
нему небольшими облачками, и дымка над зовущими далями земного
простора говорили об одном и том же - как прекрасна земля! Оглянувшись
кругом, они взглянули друг на друга и, казалось, впервые обнаружили,
как молоды и красивы они сами. И те чувства, которые они до сих пор
пытались подавить в себе, заговорили в них с новою силой.
- Ты отдаешь себе отчет, что нас ожидает? - почему-то тихо,
подвинувшись на полшага к Эсфири, спросил Измаил.
- Нас убьют. Я это сразу поняла, когда ты предложил мне уйти, - также
тихо ответила она.
- Так почему же ты не пошла, коли поняла? - перебил он опять.
- Потому что полюбила тебя, Измаил, так, как никого не любила...
- Но ты же отказала моей матери, - и в голосе Измаила послышалось
отчаяние.
- Да, отказала, потому что считала себя недостойной тебя. Я неверная
жена, с клеймом блудницы... Какой я могу быть тебе подругой?
Потом, немного подумав, добавила:
- Жить мне с тобою нельзя, а умереть - можно.
- Какая ты чудесная женщина, - вырвалось у Измаила, - ведь я полюбил
тебя и не смел в этом признаться. Когда я увидел тебя впервые в
обществе учеников Иисуса, шелковая рубашка выглядывала из-под твоего
дорожного плаща и твои маленькие, белые, нежные ручки говорили о том,
что ты никогда не знала тяжелого, изнурительного труда, каким
занимаются женщины нашей Общины. Не было места в моей убогой хижине,
которое я мог бы предоставить для тебя. - Он схватил ее за руки, потом
страстным шепотом заговорил:
- Ни одна женщина, кроме моей матери, когда я был ребенком, не
целовала меня. Я не знаю вкуса прикосновения женщины, поцелуй меня,
если любишь... И она полуоткрытым ртом прижалась к его губам. Мощная
волна неизведанного блаженства, насыщенная единым желанием слиться,
погрузиться и раствориться друг в друге, накрыла и поглотила их.
Измаил как бы потерял опору под ногами. Что-то ударило его. Что-то
пронзило все его тело, и он чувствовал, что плывет в пространстве, в
котором не было ничего и никого. Был как бы Свет и неописуемое чувство
блаженства.
Шуршание катящихся с горы камешков заставило их оторваться друг от
друга. Взглянув вверх, они увидели двух горных козочек, легкими
прыжками убегающих по склону с запада на восток. По-видимому, их
встревожил отряд воинов, продвигающихся по тропе.
- Как прекрасна могла быть наша жизнь, - снова сжимая ее в объятиях и
жадно целуя, прошептал Измаил и опять было потянулся губами к Эсфири.
Но она указала рукой на излучину тропы, из-за которой показалась
первая голова пробирающегося полуползком врага.
Быстро обернувшись, Измаил увидел, что несколько вражеских воинов уже
обогнули дальний выступ и, прижимаясь почти к отвесному склону горы,
медленно продвигались. Впереди шел обнаженный до пояса, с боевым
топором в правой руке, чернобородый, мрачного вида мужчина. За спиной
у него висели лук и колчан.
Утро не померкло в глазах Измаила, оно окрасилось в другой цвет.
Полное бесстрашие и желание сразиться, как в былые дни, заполнили его
душу... И, как в былые века, за его спиной стояла женщина, самая
дорогая и желанная. Но мало того, там, в долине за его спиной было
селение его братьев и сестер, которым угрожала смертельная опасность,
а спасение было в его руках. Он будет биться за Общину. "Один за всех
и все за одного!" Он вышел из-за уступа и, натянув лук, первою же
стрелою опрокинул чернобородого, тот испустил крик и, взмахнув руками,
свалился в пропасть. Не дав опомниться остальным двум, Измаил выпустил
стрелы, и они безошибочно достигли цели. Но отряд нападающих,
по-видимому, успел оценить обстановку. Движение прекратилось. Выскочил
только один воин, который натянул лук, выпустил стрелу в Измаила и
тотчас спрятался за выступом. Измаила спасло лишь то, что он,
предугадав такой выстрел, успел отступить.
Наступила пауза и обманчивая тишина, готовая каждую минуту разразиться
опасной неожиданностью. И вдруг Измаил услышал над головой на склоне
горы приглушенное проклятие, краткое и неистовое, какое может
вырваться у человека только помимо его воли. Потом с горы с шумом и
шуршанием покатилось что-то грузное и большое. Оно скатилось на
площадку к ногам Измаила. Это был вооруженный воин. Оглушенный
падением, он лежал недвижно, а его голая рука была обвита живой
спиралью большой змеи, которая раскачивала, как маятником, своей
головой из стороны в сторону и шипела. Эсфирь взмахом ножа снесла
голову змеи, а Измаил, не дав врагу опомниться, заколол его и столкнул
ногою в пропасть, предварительно сорвав с него меч, так как он мог
пригодиться Эсфири. Было ясно - неприятельский воин пытался проползти
по кручине склона им в тыл. Но он мог быть не один. Верхний край
отвесной стены площадки, где стояли наши герои, имел острую кромку,
которая мешала им рассмотреть весь склон. Измаил заставил Эсфирь
вскарабкаться ему на плечи и, прислонившись к крутой стене, осмотреть
склон горы. И действительно, Эсфирь увидела второго воина, который,
распластавшись и цепляясь пальцами рук и ног за неровности, полз им в
тыл. Измаил подал ей лук и стрелы. Эсфирь, которая первый раз
по-настоящему оценила, как полезен ей был пройденный курс обучения
стрельбе из лука, все же попала не первою, а второю стрелою. Враг,
сделав несколько судорожных движений, замер.
Спустившись на землю, Эсфирь посмотрела в глаза Измаила и прочла в них
восхищение - он гордился своею подругой.
Опять воцарилось молчание, тем обманчивее, чем дольше оно
продолжалось.
Враг, наверное, совещался, придумывая что-то, а наши защитники
радовались каждой минуте, прикидывая, как далеко мог отойти за это
время Роам и сколько еще надо продержаться, пока подоспеет подмога.
Тишина оборвалась тем, что на тропе у дальнего выступа появился воин и
встал, держа перед собою огромный щит, делавший неуязвимым для стрел.
И стоило Измаилу только высунуться из-за своего прикрытия, как
невидимые стрелки, стоящие за спиной великана, осыпали его стрелами.
Под прикрытием невидимых стрелков, не дающих Измаилу возможность
стрелять, неприятельские воины один за другим ползли беспрепятственно
вперед, чтоб вступить врукопашную с защитниками. Готовясь к защите,
Измаил вложил меч в руку Эсфирь и сказал:
- Веселей, девочка! Мир прекрасен! Наше преимущество в том, что тропа
очень узка и по ней можно пройти только гуськом, по одному, так что
перед нами будет только один враг.
Только он успел это сказать, как из-за выступа появилась рука с
копьем, а затем голова воина с горящими ненавистью глазами. Измаил
первым ударом перерубил копье пополам, а вторым отсек ему руку, и
пропасть поглотила врага. Затем наступила сумятица. Нападающие пошли
штурмом, лезли через трупы своих же убитых. Ни Эсфирь, ни Измаил не
могли бы потом рассказать, как они сражались в эти минуты. Они кололи,
рубили, отскакивали... Их самих ранили, но они этого не замечали. И
очнулись и пришли в себя только тогда, когда наступила полная тишина.
Штурм был отбит, и ревуший у подножья горы поток омывал тела сраженных
врагов.
Измаил лег и приложил ухо к земле: не слышен ли дальний конский топот
отряда, мчавшегося им на помощь?
Но земля молчала. Они стали осматривать раны друг друга, чтобы
перевязать какими-нибудь лоскутами. Время шло, и опять они радовались,
что так долго им удалось задержать врага. Опять они прикидывали в уме
и решили, что Роам должен быть в Общине и теперь поднимает тревогу.
Кого пошлют? Наверное, Габриэля с его отрядом, так как Габриэль только
вчера вернулся из разъезда по пустыне. Дыша полной грудью, Измаил
встал у края пропасти и стал смотреть на противоположный берег ущелья.
Там у самой воды шумливой реки росло старое одинокое дерево. Широко
раскинулась его пышная крона, а верхушка достигла уровня, на котором
стоял Измаил. В неподвижном воздухе, где не было ни малейшего ветерка,
вдруг на этом дереве как-то странно зашевелилось несколько веток.
Измаил стал всматриваться, и ему казалось, что он видит какую-то
фигуру. В этот момент в воздухе просвистела стрела и глубоко вонзилась
в его бедро. Измаил понял - стреляли в него с дерева по ту сторону
ущелья. Стреляли сбоку, а сбоку они были беззащитными.
Спасение только в одном - скорее убить этого стрелка, пока он не успел
перестрелять их. Измаил протянул руку к колчану - ни одной стрелы.
Тогда он вырвал вражескую стрелу из своего тела, положил ее на тетиву
и тщательно прицелился. Он спустил стрелу, но и стрелок с той стороны
ущелья в то же время выстрелил. Две стрелы со свистом понеслись
навстречу друг другу и разминулись в воздухе.
Стрелок с дерева тяжко рухнул, ломая по пути ветки, на землю. Вторая
стрела несла смерть Эсфири. Глубоко она вонзилась в белую высокую
грудь, к которой так и не успел прикоснуться с любовной лаской Измаил.
И, широко раскрыв глаза, недоуменным взглядом смотрела на нее Эсфирь,
как бы вопрошая: "Смерть ли это?".
Раскинув руки, она бросилась к Измаилу и повисла у него на шее. Как
полное осенней грусти и замирающее вдали курлыканье улетающих
журавлей, тихо прозвучали ее слова, временами переходящие в шепот.
- Вот и конец моей жизни. Коротка же она была, и много в ней ошибок...
Зато я встретила тебя... Если встретишь Учителя, скажи Ему, что
загубленную мною жизнь, которую Он возвратил мне в Иерусалиме, я
достойно донесла до конца.
- Ты отдала ее за других, именно так, как Он учил! - страстно
воскликнул Измаил.
- Матушка Зара, - вновь заговорила Эсфирь, - учила меня, что жизнь
бесконечна, что умирает только тело, а не дух, который и есть мы сами,
что любовь, если она настоящая, связывает людей навсегда. И снова и
снова полюбившие друг друга будут умирать и рождаться много-много раз,
чтобы наконец слиться в неописуемом блаженстве. Веришь ли в это?
- Верю! Потому что ты в это веришь, и что может быть лучше такой веры,
- произнес Измаил и еще ближе наклонился к Эсфири. - Об одном тебя
молю, - страстно прошептал он, - не улетай сразу, как только сбросишь
с себя это израненное тело, а побудь около меня, ибо я скоро последую
за тобой и мы вместе полетим в ту страну, куда уходят все умирающие и
откуда приходят все рождающиеся на земле.
Пока он это говорил, конвульсия прошла по лицу Эсфири и она замолчала,
но губы ее еще немного продолжали двигаться, и, хотя ухо не могло
уловить звука, Измаил догадался, что она сказала: "Я подожду".
Перед внутренним взором Эсфири пронеслась, как это бывает у всех
умирающих, вся ее жизнь в мельчайших подробностях с раннего детства. И
опять она увидела себя идущей на казнь в Иерусалиме. Тут калейдоскоп
ее видений замедлился, дав Эсфири возможность вспомнить, что она уже
третий раз проходит этот путь. И вспомнила она тогда, что на месте
казни Иисуса не было, что некому было спасти ее, и ужас объял ее. И
шла она теперь в третий раз и жадно всматривалась в последний поворот,
в то место, где должен был находиться Спаситель. И о радость! Он был
там. Он стоял ласковый, улыбающийся, и Свет исходил из Него. И ясно
услышала Эсфирь, как Он сказал:
"Возлюби своего ближнего, как самого себя" - и исчез.
И удивилась Эсфирь: "Где же та толпа с судьями и с жадными до кровавых
зрелищ людьми?" Ее не было; вместо нее она увидела множество людей,
почти все население Общины, собравшееся на центральной площади своего
селения. Толпа глухо волновалась. Говорили приглушенными от
благоговения голосами. Из уст в уста передавались одни и те же имена
"Эсфирь" и "Измаил". Они говорили о подвиге, совершенном ими, о
спасении их ценою собственной жизни.
Эсфирь как бы висела в пространстве над этой толпой и ощутила, что
