слова как завороженные, не спуская с Него глаз. И если бы в этой толпе
прятался убийца с ножом, то легко могло статься, что он мог подпасть
под обаяние Иисуса, раскаяться и во всем признаться Ему. И кто знает,
как поступил бы Иисус в этом случае, может быть, Он обратился бы к
народу и повел гневные разъяренные толпы на тех, кто подослал убийцу.
Вольнолюбивые Его речи о любви и милосердии подрывали жестокость
израильского закона, хранили который старейшины. Это был опасный
человек.
Но надо было что-то предпринимать. Пока они об этом размышляли,
поступило донесение, что Иисус покинул храм и в сопровождении большой
толпы народа направляется к тому месту, где должна совершиться казнь
приговоренной сегодня к смерти женщины.
Не оставалось сомнений, что Он что-то предпримет, чтобы помешать
приведению приговора в исполнение - помешать правосудию, опирающемуся
на древнейшие и священнейшие законы Моисея. Да, надо было что-то
предпринимать. И тогда умные головы старейшин склонились в раздумье, и
их озарила внезапно мысль. А не превратить ли последнее обстоятельство
в ловушку для самого лжепророка Иисуса? Так и решили: они поставят
женщину перед Иисусом и будут задавать ему провокационные вопросы, и
тут священнослужитель, начитанный мудрец и член Совета Бен-Акиба,
поймает Его и обличит. После чего в сопровождении толп свидетелей
можно будет обратиться к Понтию Пилату с требованием убрать нарушителя
законов.
Также не был упущен вариант с наемным убийцей - он мог прятаться в
толпе и, если возникнут волнения, мог воспользоваться моментом и
поразить Иисуса.
Процессия старейшин во главе с Бен-Акибой в сопровождении женщины и
стражников двинулась к месту казни.
Ожидание старейшин оправдалось. Иисус сидел уже на камне и вел беседу
с одним вопрошателем, и толпа благоговейно молчала, прислушиваясь. Но
они все замолчали, когда процессия старейшин приблизилась.
Приговоренную к смертной казни за прелюбодеяния женщину вел небольшой
отряд стражников. Вернее, это были судебные исполнители, а при
надобности также и палачи. В их обязанность входило заранее
позаботиться, чтобы на месте казни было достаточно камней... Они же,
после того как один из судей бросит в осужденную первый камень, должны
были продолжать забрасывание, но так искусно, чтобы не сразу убить
жертву, а чтобы привести в неистовство разъяренную толпу
сопровождавших зевак. Некоторые из последних бросали камни, чтобы
продемонстрировать свое негодование и преданность закону, а некоторые
- чтобы испытать садистское наслаждение... Среди этих стражников были
мастера подкрадываться и наносить предательский удар в спину, когда
старейшинам требовалось удалить какое-либо нежелательное лицо. Они
могли быть использованы старейшинами сегодня, если по их замыслу
удастся вызвать негодование в толпе, и тогда по данному знаку
старейшин заколют Иисуса. И случившееся можно будет приписать ярости
толпы.
Осужденная - ее звали Эсфирь - шла понуро, молча. Она была молода и
красива. Иногда она поднимала глаза, и взор ее в толпе улавливал
знакомые лица соседей. Последние смотрели на нее не так, как прежде, а
как-то чуждо, с каким-то неладным любопытством, точно видели ее в
первый раз. Да, она знала, что идет на смерть. Солнце светило
по-прежнему, весело чирикали воробьи, и где-то раздавались радостные
восклицания играющих детей. Но все это звучало по-иному и будило в ней
страшное сознание, что видит и слышит все это в последний раз. Клочья
жизни, которая должна была оборваться, может быть, через полчаса,
летели перед нею, завихряясь...
Она - дочь погонщика мулов. В 12 лет ее соблазнил соседский мальчишка,
сын булочника. Он наградил ее за доставленное удовольствие горстью
сладкого печенья. Так повторялось несколько раз и прекратилось, потому
что булочник узнал о случившемся и жестоко избил сына, главным образом
не за нарушение нравственности, а за причиненный убыток. Потом
представился другой случай... Несмотря на подмоченную репутацию, на
ней женился старый овдовевший базарный меняла и ростовщик. Меняла
часто отлучался из дома, взыскивая долги, и ей трудно было устоять
против приставаний римского легионера. На недолгом отрезке прожитой
жизни волнующей радостью прежние любовные встречи горели, как дальние
мигающие огни в темной ночи. Эта жизнь и эти радости - все должно
оборваться сегодня, потому что страшный бог, якобы создавший ее с
телом, полным страсти, сегодня потребовал ее смерти за нарушение его
законов. Шаги ее невольно замедлились, но стражники подталкивали ее в
спину, и она знала, что каждый ее шаг приближал к смерти.
Впереди процессии шли старейшины. Их было четверо. Впереди шел
священнослужитель Бен-Акиба. В молодости он многие годы изучал
священные писания, различные комментарии к ним, заучивал наизусть
целые главы из них. На заседаниях суда он служил в качестве
справочника-энциклопедиста по любому казуистическому вопросу. В своих
выступлениях он мог сыпать цитатами из священных писаний и других
авторитетных источников в изобилии. Про него говорили, что на каждый
случай он может приводить даже две цитаты, первую - "за",
утверждающую, вторую - "против", и всегда выбирали ту, которую
находили в данном случае более удобной.
Он был великий оратор. В середине речи он мог остановиться, всплеснуть
руками и затем, воздев очи к небу, застыть в молчании. А потом, как бы
получив озарение с неба, яростно и с неопровержимой убедительностью
продолжать проповедь. Его голос иногда возвышался до истерических
вскриков, а потом падал до полушепота. Он был стар, но нельзя сказать,
что дряхл. Он прославился своею святостью, которая выражалась в точном
выполнении многочисленных обрядов. В глазах горожан он запечатлелся
как рьяный исполнитель до мельчайших подробностей богослужения
синагоги и как молитвенник в домашней жизни. Его престарелая жена -
Сара готовила ему блюда с точным соблюдением предписанных законов. К
его столу подавалось мясо таких животных и птиц, которые были зарезаны
специальным, назначенным синагогой резаком, в задачу которого входило
выцедить из животных (прежде чем они умрут) каплю за каплей всю кровь.
Он ел только обескровленное мясо.
Второй представитель Совета старейшин был сравнительно молодой
человек, женившийся на богатой вдове и вносящий большие пожертвования
в синагогу.
Третий был купеческого сословия. Святостью жизни не отличался, но
пользовался большим вниманием из-за своего богатства.
Четвертый прославился святостью и суровостью почти аскетической жизни.
Стражники вытолкали перед Иисусом женщину, а четверо судей,
разделившись по двое, встали с нею рядом. Бен-Акиба погладил свою
длинную седеющую бороду, потом, откинув назад голову и сперва закатив
глаза к небу, опустил их и проговорил:
- Мудрый Учитель, знаток Закона! Мы привели к тебе женщину, которая
совершила прелюбодеяние. Следуя нашему Закону, мы приговорили ее к
забрасыванию камнями. Одобряешь ли ты наше решение? Находишь ли ты его
правильным?
Тут Эсфирь впервые увидела перед собой Иисуса. На фоне толпы, плотно
сгрудившейся по обе стороны, сидел Он на камне и резко выделялся
необычной своею наружностью. У него были светло-русые довольно длинные
волосы, волнами спадавшие на плечи, довольно широкий открытый лоб, но
морщин не видно. Глаза синие и подняты в углах. Светлые короткие усы
не закрывали рта, и такая же светло-русая небольшая бородка была
слегка раздвоена. Брови были лишь немного темнее волос, но не велики.
Нос с мягкими очертаниями не велик, но и не мал.
Иисус поднял свои синие глаза на говорящего и всматривался в него
долго и пристально. Затем, нагнувшись, перстом вывел на песке два
имени и, подняв голову, сказал:
- Кто из вас без греха, первый брось в нее камень. Бен-Акиба, успевший
прочитать эти два имени, застыл в изумлении еще до того, как Иисус
успел произнести эти слова.
Два имени, написанные на песке, как бы загорелись пламенем и обожгли
его. Одно из них принадлежало старой сводне, устраивавшей любовные
дела иерусалимской знати. Другое принадлежало подростку девочке,
которую старая сводня приводила к нему в те редкие ночи, когда ему
удавалось жену Сару отправить в гости к родственникам. И что этот
подросток девочка творила с его старым телом! От ее умелых
прикосновений это старое тело начинало трепетать, наполняться
страстью. Откуда все бралось? Это была не девочка, а какая-то
колдунья, и за ночь, проведенную с нею, он платил старухе чистым
золотом. Как мог Назаретянин это знать? Как бы вопрошая, он глянул в
лицо Иисуса, но вместо прежнего кроткого взгляда встретил грозное лицо
и грозный взор. "Да, этот пощады не даст", - пронеслось в уме
Бен-Акибы. Оставалось уйти, другого выбора не было. Если об этом
узнает народ? Хотелось бежать... Но тут он вспомнил, что на него
устремлены взгляды толпы. Нет, он уйдет, сохраняя достоинство, не
спеша, с гордо поднятой головой. "Запомни, Назаретянин, тебе я этого не
прощу!" И, как бы осененный внезапным решением, он медленно зашагал.
На место, только что освободившееся от Бен-Акибы, вступил второй
представитель старейшин, по имени Исаак. Он недоумевал: "Почему ушел
Бен-Акиба" - и молча вопросительно уставился на Иисуса. Последний уже
успел стереть первую запись, выводил перстом на песке другие имена.
Исаак сперва обомлел, а потом ему стало страшно. События ранней
молодости встали перед ним в неумолимой обжигающей наготе.
...Жили в Иерусалиме два брата. По смерти отца (богатого торговца)
один остался продолжать отцовское дело, а другой, получив выделенную
часть наследства, уехал с женой и сыном в Сирию. По дороге на караван
напали разбойники. Караван был разграблен, а его владелец с семьей
убиты, как об этом доносила молва.
Спустя много лет после этого события брат остановился в Иерусалиме во
время путешествия. У одного шейха-бедуина обнаружил юношу-раба,
чертами лица напоминающего его погибшего брата. Оказалось, что шейх
купил этого юношу на рынке невольников. Из опроса самого юноши-раба
выяснилось, что он не кто иной, как сын погибшего брата.
Торговец выкупил у шейха юношу и привез к себе домой, радуясь, что
теперь он будет у него вместо сына, так как сам был бездетным. Юношу
звали Исаак, и помнил Исаак, как дядя привез его, оборванного раба, в
свой богатый дом в Иерусалиме и представил своей жене. Исаак увидел
перед собой пожилую полноватую красавицу, увешанную золотыми
украшениями, с многочисленными перстнями на полных, как бы налитых
пальцах. Она казалась ему каким-то божеством, которое появилось перед
его голодным взором из мира сказок. И когда божество провело своею
мягкою рукой по его волосам, он поцеловал эту руку с благоговением.
Рабские лохмотья на его тощем теле были заменены богатым одеянием, как
подобало сыну богатого торговца. Он наслаждался невиданными до сих пор
яствами, какие подавались к обеду, за которым пальцы, обильно
унизанные золотыми перстнями, подкладывали ему лучшие кусочки. И Исаак
расцвел, румянец появился на его щеках. Из забитого раба он
превратился в красивого юношу. Дядя посвящал его в таинство ведущихся
им торговых дел, в которые Исаак вникал с устремлением, достойным
похвалы. Так продолжалось довольно долго до того дня, когда дядя
отлучился на несколько дней, а жена его отослала служанок на базар за
фруктами.
Она позвала Исаака и, когда тот пришел в ее комнату и встал перед нею,
молча стала его раздевать. Сначала Исаак не поверил своим глазам, но
это быстро прошло; горячая волна прошла по телу и рассыпалась дрожью
во всем теле. Раздев его, полная красавица разделась сама и властно
потянула юношу к себе...
Последовавшие за этим месяцы составили особый период для тети и ее
племянника. Они стали как бы актерами, стараясь жить так, будто ничто
в их отношениях не изменилось, и при этом старались создавать условия
для новых запретных встреч. Тетя хорошо играла свою роль, трудную для
неопытного юноши, но так долго не могло продолжаться...
Исаак стал замечать, что отношение дяди к нему изменилось, что он
