Бен-Акибой и остановился за его спиной, прочел написанное на песке имя
сводницы и ее воспитанницы. Это не было новостью для Бен-Аммона. Его
шпионы давно донесли ему о связях старой сводницы и Бен-Акибы. И когда
последний, сраженный обличительным именем на песке, поспешно удалился,
Бен-Аммон понял причину такого бегства.
Когда второй старейшина предстал перед Иисусом и остановился как
вкопанный перед вновь появившимся именем, Бен-Аммон вспомнил, что в
архивах его памяти хранятся сплетни многолетней давности о странной и
быстрой смерти совсем не старого богача, от которого Исаак унаследовал
вдову и богатство.
Когда же перед Иисусом предстал Дауд Несосчитанный, Бен-Аммон
вспомнил, что в ранней молодости этого человека прозвали Даудом
Голодным, так как он был нищ и влачил жалкое существование.
Когда и Дауд зашагал вслед за уходящим Исааком, ему стало ясно, что
Иисус обличил его в преступном приобретении богатств. Бен-Аммон умел
принимать быстрые решения, он решил не ждать обличений пророка и решил
уйти сейчас, немедленно, пока на песке не успело появиться новое имя.
Это имя могло быть именем его дочери-красавицы, с которой он вступил в
кровосмесительную связь после смерти жены. Сначала она сопротивлялась,
а потом... Да, нечего было ждать... и он стремительно зашагал вслед за
Даудом.
Теперь перед Иисусом осталась только Эсфирь и стоящая за ней в
некотором отдалении стража. Эсфирь молча смотрела в лицо Учителя, про
которого много слышала разных толков, но видела его впервые.
Учитель был красив. В рамке струящихся и ниспадающих на плечи локонов
она видела бледное, с легким загаром лицо и широко открытые
синие-пресиние глаза, которые излучали что-то тихое, умиротворяющее,
ласковое, как нежное касание руки матери. Не отрываясь она смотрела на
это лицо, испытывая при этом облегчение, какое приносит ласковое
дуновение ветра в знойный день, как вдруг услышала Его тихий голос:
- Женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?
Срывающимся шепотом она ответила:
- Никто, Учитель!
Иисус сказал ей:
-И Я не осуждаю тебя: иди и впредь не греши.
И тут при этих словах Иисуса ее сознание, как пламенем, озарила мысль,
что ей вернули жизнь, что ее вырвали из рук позорной и мучительной
смерти и что вновь перед нею сияющий, полный солнца и радости мир.
Этому было так трудно поверить. Это было так внезапно, что она тихо
переспросила:
- Я свободна? Я могу идти?
- Иди с миром, - повторил Иисус.
И тогда она зашагала, боязливо оглядываясь, как бы замершая поодаль
стража не бросилась за нею вдогонку. Шаги ее ускорялись и перешли в
бег. Воцарившаяся за нею тишина вдруг нарушилась шумом заговорившей
толпы, где слышались одобрительные восклицания. Рокот ее смолкал по
мере удаления женщины.
Прибежав домой, Эсфирь дала полный отчет себе в том, что это уже не ее
дом, что возвратившийся из своей поездки муж не примет ее опозоренную
и прогонит. Она также сознавала, что ее прежняя жизнь сломана,
закончена и что надо начинать какую-то новую жизнь, а какую - она не
знала.
Собрав кое-какую одежду и кое-что из провизии в мешок, она завернулась
в дорожный плащ, так, чтобы люди не видели ее лица, а только глаза, и
спешно покинула дом.
Иисус в тот же день покинул Иерусалим. И когда он вечером того же дня
расположился на ночлег в постоялом дворе, Его ученики привели к нему
Эсфирь. Она предстала перед Ним спокойная, полная внутренней
решимости.
- Учитель! - сказала она. - Моя прежняя жизнь привела меня к порогу
смерти. Ты спас меня, но ты не сказал, какой должна быть моя новая
жизнь. Научи меня.
Состоялась долгая беседа. В конце ее Иисус поручил Эсфирь одному из
своих учеников, которому велел отвести ее этой же ночью в одну из
Общин ессеев, расположенную в глубине страны.
Глава II
ЭСФИРЬ
Ночная беседа с Иисусом не только обогатила Эсфирь нравственными
наставлениями, но и раскрыла ей глаза на угрожающую опасность. Эпизод
с избавлением грешницы от заслуженной ею смерти нанес посрамление
Совету старейшин, с которым он никогда не примирится. Эсфирь должна
была исчезнуть, и для этого было достаточно отдать приказание
исполнителям судебной власти, чтобы они задушили ее в темном переулке.
Эсфирь должна была бежать из Иерусалима и из Иудеи. И представился
удобный случай.
Из далекой Общины ессеев, расположенной в глубине пустыни, прибыл к
Иисусу гонец, который должен был туда возвратиться. Ему и поручил
Иисус отвести Эсфирь в Общину. Чтобы бегство сохранилось в тайне,
решено было отправиться в ту же ночь. Гонец предстал перед Эсфирью.
Это был юноша могучего атлетического сложения. Он подошел к Эсфири и
спросил:
- Готова ли ты, сестра, к пути? Где твое имущество?
Эсфирь указала на тощий заплечный мешок. Гонец, его звали Измаил,
приторочил мешок на спину ослика, уже нагруженного другой дорожной
поклажей.
- Ослик, его зовут Шамо, понесет нашу поклажу и бурдюк с водой, когда
мы достигнем пустыни, а сами пойдем пешком, - пояснил Измаил.
В руках Измаила была длинная палка, казавшаяся непомерно длинной даже
для такого высокого мужчины, каким был он. Эсфирь выразила по этому
поводу удивление, на что получила ответ:
- Дорога наша длинная, и палка должна быть длинной, - при этом Измаил
улыбнулся и обнажил белые сверкающие зубы.
Они двинулись в путь, условившись, что будут выдавать себя за брата и
сестру. Так шли они втроем - в середине нагруженный поклажей осел, а
по бокам его двое путников.
Пока они шли в Иудею, ночевали в постоялых дворах, рано утром
отправлялись в путь, обедали при дорожных поселках, когда такие
попадались, или же под открытым небом в палящую жару. Поселки стали
попадаться все реже и наконец исчезли совсем - перед ними простиралась
опаленная зноем пустыня. Каменистые, бесплодные невысокие бугры,
кое-где перемежающиеся долинами с высохшими руслами рек, со скудной
растительностью и голубым небом без единого облачка, откуда солнце
изливало на них беспощадный зной. На границе этой пустыни Измаил
извлек из ослиной поклажи блестящий, сверкнувший на солнце предмет.
Это был наконечник копья, который он укрепил на кончик длинной палки,
которая таким образом превратилась в копье.
- Мы вступаем в страну, где нет законов, - пояснил. - По ночам нас
будут тревожить шакалы и гиены, их придется отгонять оружием. Ты
боишься, сестра?
- С тобою - нет, - ответила Эсфирь.
На смену палящему зною приходили холодные ночи. В каменистой пустыне
разводить огонь было не из чего, и они на ночь закутывались в плащи,
которые днем переходили в поклажу осла. По очереди дежурили,
прислушиваясь к завыванию шакалов, а когда последние подходили к их
ночному стану, отгоняли их копьем. Так шли несколько дней подряд, и
они не встретили ни одного каравана, ни одного путника, и Измаил уже
утешал Эсфирь указанием о том, что до цели осталось всего несколько
дней пути, когда произошло неожиданное событие.
Все началось с того, что они увидели далеко позади себя мчавшегося во
весь опор всадника. По мере приближения силуэт его обрастал деталями.
Это был всадник на прекрасном гнедом коне, со звездою на лбу и
развевающимся на ходу хвостом. Полы длинного белого плаща на всаднике
развевались от быстрого движения, а на чалме красовался белый султан.
Он промчался мимо путников, не останавливаясь, только окинул их
быстрым взглядом.
Эсфирь успела заметить, что у него были небольшая черная бородка,
орлиный нос и злые, сверкающие глаза. Она не успела обменяться с
Измаилом замечанием по поводу всадника, как вдруг последний повернул
назад и шагом поехал им навстречу, а потом, подъехав вплотную,
остановил коня рядом с Измаилом.
- Продай мне твою женщину, - сказал он коротко и властно.
- Я не торгую своими сестрами, - спокойно ответил ему Измаил. Он
выпустил поводья и обеими руками обхватил копье, как бы на изготовку к
бою. Это движение не ускользнуло от всадника, и он тоже положил руку
на рукоять меча, висевшего сбоку. Мужчины обменялись выразительными
взглядами, но стояли недвижно.
- Ты напрасно отказываешься, я тебе дам мешочек золота за нее, -
сказал он, отвязывая кожаную сумку. - Дороже тебе никто не даст.
- Моя сестра дороже твоего золота, - ответил Измаил. - Оставь нас и не
мешай нашему пути.
Гневно сверкнув глазами, всадник вскинул голову и направил коня
обратно, откуда приехал, с места пустил его в галоп.
Как только он очутился спиною к Измаилу, последний занес руку с
копьем, намереваясь всею силою метнуть в удаляющегося всадника, и он
непременно это сделал бы, но Эсфирь, охваченная ужасом оттого, что на
ее глазах совершается ненужное убийство, с криком "Не надо!"
ухватилась за занесенную руку юноши. Драгоценные секунды были упущены,
теперь всадник находился слишком далеко.
Измаил опустил копье и спросил:
- Ты что? Заметила под плащом у него медные латы? В таком случае ты
мне спасла жизнь: копье, ударившись о латы, упало бы, а всадник,
обернувшись, зарубил бы меня, безоружного. Так ли это?
Эсфирь призналась, что никаких лат не заметила, а просто ужаснулась
ненужному, по ее мнению, кровопролитию.
- Тогда, - омрачившись, сказал Измаил, - ты совершила большую ошибку,
не дав мне убить негодяя. Это Наур-хан, глава разбойничьего племени
скотоводов, безжалостно грабящих всех, кто попадается, когда
представляется возможность. Ты думаешь, он оставит нас в покое? Нет!
Ты ему понравилась, и он теперь прискачет в расположение своей шайки и
пошлет отряд взять нас в плен. Тебя он возьмет в наложницы, а меня
продаст на рынке невольников. Единственное наше спасение - бегство.
Его отряд, конечно, поскачет по дороге - мы же должны свернуть с
дороги в пустыню, и притом немедленно. Так они и сделали.
Для лучшей характеристики Наур-хана Измаил пояснил, что если бы он
продал Эсфирь за мешочек золота, то это ничуть не изменило бы
положения. Наур-хан взял бы с собой Эсфирь, все равно выслал бы отряд
взять Измаила и вернул бы себе золото.
Свернув далеко в сторону от караванного пути, они шли ведомыми только
Измаилу тропами. Время от времени он забирался на попадавшиеся им
бугры и озирал окрестность. После одного из таких обзоров он сообщил,
что его опасения оправдались: он видел скачущих вдали всадников. Два
дня они передвигались с большими предосторожностями, потом перед ними
развернулась широкая равнина с зубчатой линией гор на горизонте.
- Вот цель нашего путешествия, - сказал Измаил, указав на горы. -
Видишь седловину между одной большой и другой, поменьше, горой?
Седловина - вход в ущелье, за которым расположилась наша Община. Там
уже Наур-хан нас не достанет. Община имеет своих защитников, они
дежурят у входа в ущелье и совершают разъезды по пустыне, чтобы
обнаружить заранее врагов, если такие появятся. Дозорные Общины денно
и нощно наблюдают за равниной, но эта же равнина - самое опасное для
нас место. Люди Наур-хана, возможно, подстерегают нас здесь у
последней границы. На всякий случай, - добавил он, - я попытаюсь
просигналить дозорным о нашем приближении. Сделать это лучше всего
оттуда, - и он указал на одинокий утес, который высунулся, как
загнутый зуб, из земли. - Его прозвали Зубом Дракона, который якобы
обитает под землей... Я заберусь на вершину его и просигналю. Кстати,
у этого утеса мы сделаем привал, подкрепимся последний раз, напьемся и
остатки воды отдадим Шамо.
Так они и сделали. С вершины, привязав белый шарф к концу копья, он
стал размахивать им, делая круговые движения. С краткими остановками
он это проделал несколько раз. Спустившись с утеса, перед тем как
расположиться на обед, Измаил последний раз окинул взором равнину и
вдруг воскликнул:
- Беда! Нас заметили не те, кому мы сигналили, - и он указал рукою на
группу едва различимых вдали всадников, внезапно появившихся слева и
скачущих по открытой равнине прямо на них. - Это люди Наур-хана, -
мрачно сказал Измаил. И немного помолчав, добавил: - Их четверо, а нас
