Программа, которая одновременно наиболее широко отстаивается и prima facie <на
первый взгляд (лат.)> наиболее правдоподобна, предусматривает не только
коллективную собственность, но и объединенное центральное руководство
использованием всех материальных ресурсов производства. В то же время она
допускает сохранение свободы выбора в потреблении и сохранение свободы выбора
рода занятий. По крайней мере, именно так в основном интерпретировали марксизм
социал-демократические партии на континенте и именно в этой форме представляет
себе социализм огромное большинство людей. И в этой же форме социализм
обсуждался наиболее широко; бульшая часть недавней критики сфокусирована на
ней. В самом деле, она столь единодушно считалась единственно важной
социалистической программой, что участники большинства дискуссий об
экономических проблемах социализма не заботились о том, чтобы указывать, какую
разновидность социализма они имеют в виду. Это имело достаточно
неблагоприятные последствия, поскольку так никогда и не стало вполне ясно,
относились ли определенные возражения или критические замечания только к
данной конкретной форме или ко всем формам социализма.
По этой причине необходимо с самого начала учитывать имеющиеся альтернативные
варианты и на каждой стадии обсуждения внимательно следить, проистекает ли
какая-либо конкретная проблема из предпосылок, лежащих в основе всякой
социалистической программы, или они обусловлены допущениями лишь какой-то из
отдельных ее версий. Свобода выбора потребителя или свобода выбора занятий,
например, никоим образом не являются необходимыми атрибутами всякой
социалистической программы. Хотя прежние социалисты, как правило, отвергали
мысль, что социализм отменит эти свободы, в более позднее время на критику
социалистической позиции стали отвечать, что предполагаемые сложности
возникнут только в том случае, если их сохранить, и что, если их отмена
окажется необходимой, это никоим образом не будет слишком высокой ценой за
другие преимущества социализма. Таким образом, нам необходимо учитывать
подобную крайнюю форму социализма наравне с другими. Во многих отношениях она
соответствует тому, что в прошлом обычно именовали Укоммунизмомы, то есть
системе, где коллективная собственность распространялась бы не только на
средства производства, но и на все блага и где к тому же центральная власть
была бы в состоянии приказать любому человеку выполнять любую работу.
Общество такого типа, где все управляется централизованно, можно считать
крайним случаем в длинном ряду систем с меньшей степенью централизации. Уже
обсуждавшаяся более известная разновидность социализма идет несколько дальше в
направлении децентрализации. Но она все же предусматривает планирование в
широчайшем масштабе -- детальное руководство единой центральной властью
практически всей производственной деятельностью. Здесь нас не интересуют
ранние системы более децентрализованного социализма вроде гильдейского
социализма или синдикализма, поскольку сейчас, видимо, стало уже
общепризнанным, что они не предлагали вообще никакого механизма рационального
управления экономической деятельностью. Однако уже ближе к сегодняшним дням,
опять-таки главным образом в ответ на критику, среди мыслителей-социалистов
возникла тенденция вновь вводить в свои схемы некоторую степень конкуренции с
тем, чтобы преодолеть сложность, которая, по их признанию, возникла бы в
случае полностью централизованного планирования. На данной стадии нам не надо
подробно рассматривать возможные формы соединения конкуренции между отдельными
производителями с социализмом. Это будет сделано позднее [cм. главу IX
настоящего издания]. Однако знать о них надо с самого начала -- по двум
причинам. Во-первых, для того, чтобы в течение всего дальнейшего обсуждения
помнить, что в известных пределах возможны отступления от полностью
централизованного руководства всей экономической деятельностью, которое обычно
считается типичным для всякого социализма. Во-вторых, что еще более важно, для
того, чтобы можно было ясно видеть, в какой степени должен сохраняться
централизованный контроль, дабы у нас оставалось право говорить о социализме,
или какой минимум предположений позволит нам считать, что система попадает в
рассматриваемую нами категорию. Даже если бы обнаружилось, что коллективная
собственность на производственные ресурсы совместима с определением
посредством конкуренции целей и способов употребления отдельных их единиц, мы
все-таки должны предположить, что именно единая центральная власть будет
решать вопросы типа УКто должен распоряжаться данным количеством ресурсов в
интересах общества?ы или УКаким количеством ресурсов следует наделить
различных "предпринимателей?"ы. По-видимому, таково минимальное допущение,
совместимое с идеей коллективной собственности, -- наименьшая степень
централизованного контроля, которая все же позволила бы сохранить за обществом
право распоряжаться доходом, извлекаемым из материальных средств производства.
7
В отсутствие такого централизованного контроля над средствами производства
планирование в том смысле, в каком употребляем этот термин мы, перестает быть
проблемой. С этим, вероятно, согласилось бы большинство экономистов всех
лагерей, хотя многие другие люди, верящие в планирование, еще думают о нем как
о чем-то рационально осуществимом в рамках общества, основанного на частной
собственности. На самом деле, однако, если под Упланированиемы понимать
фактическое руководство производственной деятельностью путем директивных
указаний о том, сколько производить, какие производственные методы применять
или какие цены устанавливать, то легко можно показать не то, что это
невозможно, но что любая подобная изолированная мера вызовет реакции,
перечеркивающие ее смысл, и что любая попытка действовать последовательно
неизбежно повлечет за собой дальнейшее наращивание мер контроля, пока вся
экономическая деятельность не окажется под властью единого центра.
В рамках данного обсуждения социализма невозможно далее вникать в эту вполне
самостоятельную проблему -- о государственном вмешательстве в
капиталистическом обществе. Она упомянута здесь только для того, чтобы ясно
сказать, что мы исключаем ее из своих рассуждений. С нашей точки зрения,
общепринятый анализ показывает, что такое вмешательство не дает альтернативы,
в пользу которой мог бы склониться рациональный выбор или от которой можно
было бы ожидать стабильного и удовлетворительного решения какой-либо из
проблем, из-за которых это вмешательство и предпринимается [ср.: L. von Mises,
Interventionismus (Jena, 1929)].
Здесь снова, однако, нужно предостеречь от неверного толкования. Сказать, что
упомянутое нами частичное планирование иррационально, все же не равнозначно
утверждению, что единственная форма капитализма, допускающая рациональную
защиту, есть полное laissez-faire в традиционном понимании. Нет никаких
оснований предполагать, что исторически данные правовые институты непременно
являются наиболее Уестественнымиы в каком бы то ни было смысле. Признание
принципа частной собственности никоим образом не подразумевает, что конкретное
определение границ содержания этого права в том виде, как это установлено
существующими законами, является единственно правильным. Вопрос, какова самая
подходящая стабильная правовая рамка, способная обеспечить наиболее ровное и
наиболее эффективное действие конкуренции, чрезвычайно важен. Надо признать, к
сожалению, что экономисты им пренебрегали.
Но с другой стороны, признать возможность изменений в правовой рамке -- не
значит допустить возможность иного типа планирования в том смысле, в каком мы
до сих пор употребляли это слово. Здесь есть существенное различие, и его
нельзя упускать из виду. Это различие между стабильной правовой рамкой,
обеспечивающей все необходимые побудительные мотивы для адаптации частной
инициативы к любым изменениям, и системой, где подобная адаптация
осуществлялась бы центральным руководством. Именно это представляет реальную
проблему, а не выбор: поддержание существующего порядка либо введение новых
институтов. В каком-то смысле обе системы можно изобразить как продукт
рационального планирования. Но в одном случае это планирование касается только
стабильной институциональной рамки и без него можно обойтись, если есть
готовность принять институты, сформировавшиеся в ходе медленного исторического
процесса. В другом же случае ему придется иметь дело со всевозможными
каждодневными изменениями.
Не может быть сомнений, что планирование последнего рода связано с переменами
такого свойства и размаха, которые до сих пор не встречались в истории
человечества. Иногда высказывается мнение, что происходящие сейчас изменения
-- это всего лишь возврат к социальным формам доиндустриальной эпохи. Но такое
представление ошибочно. Даже во времена расцвета средневековой цеховой
системы, когда существовали самые широкие ограничения коммерции, они не
применялись как средство фактического управления индивидуальной деятельностью.
Они, конечно же, создавали далеко не самую рациональную стабильную рамку для
индивидуальной деятельности, какую можно было бы придумать. Но по сути они
были такой стабильной рамкой -- и только; внутри же нее текущая деятельность
по индивидуальной инициативе имела полный простор. В своих попытках
использовать старинный аппарат рестрикций в качестве орудия для практически
каждодневных приспособлений к происходящим изменениям мы уже зашли намного
дальше по пути к централизованному планированию текущей деятельности, чем
когда бы то ни было раньше. Если мы последуем по пути, на который встали, если
мы попытаемся действовать последовательно и бороться с саморазрушительными
тенденциями, заключенными в любом изолированном акте планирования, мы точно
пустимся в эксперимент, не имевший по сию пору исторических параллелей. Но
даже на нынешней стадии мы уже зашли слишком далеко. Чтобы правильно оценить
перспективы, необходимо осознать, что наша нынешняя система, загроможденная
попытками частичного планирования и рестрикциями, почти настолько же далека от
любой системы капитализма, которую можно было бы рационально защищать, как и
от любой последовательной плановой системы. При любом исследовании
возможностей планирования важно осознать, что считать альтернативой этому
капитализм в его сегодняшнем виде -- заблуждение. Мы, безусловно, настолько же
далеки от капитализма в его чистой форме, насколько и от любой системы
централизованного планирования. Мир сегодня -- это просто интервенционистский
хаос.
8
Классическая политическая экономия потерпела крах главным образом потому, что
не смогла положить в основу своих объяснений фундаментального феномена
ценности тот же анализ побудительных причин экономической деятельности,
который она столь успешно применила к более сложным явлениям конкуренции.
Трудовая теория ценности была скорее результатом поиска некоей иллюзорной
субстанции ценности, нежели анализом поведения экономического субъекта.
Решающий шаг в развитии экономической теории был сделан, когда экономисты
задались вопросом, каковы в точности условия, заставляющие индивидов вести
себя по отношению к благам определенным образом. Постановка вопроса в такой
форме сразу же привела к признанию, что придание определенного значения, или
ценности, единицам различных благ есть необходимый шаг в решении общей
проблемы, возникающей везде, где множество целей конкурирует за ограниченное
количество средств.
Вездесущность проблемы ценности, где бы ни протекала рациональная
деятельность, была основным фактом, от которого могло отправляться
систематическое изучение тех форм, в каких подобная деятельность могла
проявляться при различных вариантах организации экономической жизни. В
определенном отношении проблемы централизованно управляемой экономики с самого
начала заняли видное место в изложениях современной экономической теории.
Было, очевидно, настолько проще рассматривать фундаментальные проблемы,
