развитием в течение последних пятидесяти лет законодательства и судебных
решений о картелях, монополии и ограничении конкуренции в целом. Мне кажется,
невозможно усомниться в том, что это развитие даже там, где оно полностью
сохраняло принцип Усвободы контрактовы, а частично именно поэтому, сильнейшим
образом способствовало упадку конкуренции. Однако мало интеллектуальных усилий
направлялось на решение вопроса, каким образом следует модифицировать эту
правовую рамку, чтобы сделать конкуренцию более эффективной.
Корпоративное право, особенно в части, касающейся ограниченной
ответственности, конечно, является основной сферой, где возникают такие
проблемы, и его развитие наиболее показательно для этой тенденции. Я не думаю,
что есть серьезные сомнения, что утвердившаяся здесь форма законодательства во
многом способствовала росту монополий или что только благодаря предоставлению
специальными законами особых прав -- не столько самим корпорациям, сколько
тем, кто имеет с ними дело -- размеры предприятия превратились в преимущество,
выходящее за пределы технологически оправданного. Мне кажется, что, в общем,
никоим образом не следует доводить дело до предоставления всех индивидуальных
свобод организованным группам индивидов и что иногда даже долг государства в
том и состоит, чтобы защищать индивида от организованных групп. Дело обстоит
так, как если бы в сфере корпоративного права мы уже раньше получили ситуацию,
во многом аналогичную сложившейся в области имущественного права, о которой я
говорил выше. В имущественном праве нормы, разработанные для обычного
движимого имущества, были слепо и без необходимых модификаций распространены
на все виды новых прав; точно так же в итоге признания корпораций фиктивными,
или юридическими, лицами на них автоматически были распространены все права
лиц физических. Могут быть веские аргументы в пользу такого построения
корпоративного права, которое сдерживало бы неограниченный рост отдельных
корпораций. И пути решения этой задачи без установления каких-либо жестких
границ и без нежелательного предоставления государству полномочий на прямое
вмешательство ¬ это одна из наиболее интересных проблем, которую нам стоило бы
обсудить.
5
До сих пор я намеренно говорил только о том, что требуется для повышения
эффективности конкуренции среди предпринимателей не потому, что придаю этому
столь исключительную важность, но потому, что я убежден: пока сами
предприниматели не продемонстрируют веру в конкуренцию и готовность привести
свой дом в порядок, политически нет шансов сделать что-либо с ее участниками
на другой стороне. Однако мы не должны обманываться в том, что во многом
наиболее критическая, наиболее трудная и наиболее деликатная часть нашей
работы состоит в формулировании надлежащей программы трудовой, или
профсоюзной, политики. Я считаю, что ни в каком другом отношении развитие
либеральных взглядов не было столь непоследовательным и столь неудачным, столь
неопределенным и туманным даже среди нынешних истинных либералов. Исторически
либерализм слишком долго исходил сперва из неоправданной установки на
противодействие профсоюзам как таковым с тем только, чтобы в начале века
потерпеть в этом полный крах, предоставив профсоюзам привилегии, во многом
выводящие их из-под действия обычного права, и даже легализовав фактически
насилие, принуждение и запугивание. Если мы надеемся на возврат к свободному
обществу, вопрос о том, как можно надлежащим образом определить границы власти
профсоюзов как законодательно, так и на практике, должен быть для нас
важнейшим. В ходе своего выступления я уже не раз испытывал искушение
напомнить вам о работах покойного Генри Саймонса, однако сейчас я хочу
специально привлечь ваше внимание к его УРазмышлениям о синдикализмеы, где он
ставит эту проблему с редкой ясностью и прямотой [Henry C. Simons, УSome
Reflections on Syndicalismы, Journal of Political Economy, LII (March, 1944),
1--25; перепечатано в его Economic Policy for a Free Society (Chicago:
University of Chicago Press, 1948), pp. 121--58].
В последнее время она стала, конечно, еще острее благодаря тому, что многие
правительства приняли на себя ответственность за так называемую Уполную
занятостьы, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Теперь я не вижу, как
мы можем, дойдя до этих проблем, отделять их далее от более общих вопросов
денежной политики, которые я, пока это было возможно, предлагал рассматривать
самостоятельно. Так же обстоит дело с еще одним кругом важных проблем, которые
я могу сейчас лишь кратко упомянуть, -- международной торговли, тарифов,
валютного контроля и т.п. Хотя наша долговременная позиция во всех этих
вопросах не должна вызывать сомнений, но в ближайшей перспективе здесь,
безусловно, возникают реальные трудности. Однако нам, вероятно, лучше оставить
их в стороне, как относящиеся к сфере скорее текущей политики, нежели
долговременных принципов. Так же, боюсь, придется поступить с еще одной
упоминавшейся мною проблемой -- об отношениях между свободными и плановыми
экономиками.
6
Если я хочу ограничиться перечислением основных проблем, мне следует
поторопиться с заключением и лишь мельком коснуться еще одной широкой области
-- налогообложения. Конечно, сама по себе она необъятна. Я хочу выделить здесь
только два пункта. Первый -- это действие прогрессивного налогообложения на
том его уровне, которого оно сейчас достигло и который служит чисто
эгалитаристским целям. Два последствия этого представляются мне чрезвычайно
серьезными: с одной стороны, такая система налогообложения способствует
социальной неподвижности, делая практически невозможным для преуспевающего
человека подняться вверх, накопив богатство, а с другой, она почти уничтожила
наиболее важный элемент всякого свободного общества -- независимого человека с
собственными средствами, фигуру, чью незаменимую роль в поддержании свободного
мнения и общей атмосферы независимости от государственного контроля мы
начинаем осознавать, только когда он исчезает со сцены. Аналогичные
критические замечания можно высказать и по второму пункту -- о современной
системе налогообложения наследства и, в частности, налогах при наследовании
недвижимости в том их виде, в каком они действуют в Великобритании. Однако,
упоминая об этом, я сразу должен добавить, что налоги на наследство можно было
бы, конечно, сделать инструментом достижения большей социальной мобильности и
более широкого рассредоточения собственности, что, соответственно, можно было
бы считать важными орудиями истинно либеральной политики, которую не следует
осуждать за возникшие здесь злоупотребления.
Есть множество других важных проблем, которые я даже не упомянул. Но я
надеюсь, что сказанного мною достаточно для обозначения той области, которую я
имел в виду, предлагая на обсуждение настоящую тему. Эта область слишком
широка, чтобы охватить ее полностью и во всех деталях, даже если бы в нашем
распоряжении было намного больше времени. Но, как я уже говорил, надеюсь, что
наша дискуссия будет только началом и что не имеет большого значения, с чего
именно мы начнем.
Глава VII. Экономический расчет при социализме (I): характер и история
проблемы
Перепечатано из Collectivist Economic Planning, ed. F.A.Hayek (London: George
Routledge & Sons, Ltd., 1935).
1
Есть все основания полагать, что мы наконец входим в эру аргументированного
обсуждения того, что долгое время некритически считалось реорганизацией
общества на рациональной основе. Более полувека шло непрерывное
распространение веры в сознательное регулирование всех общественных дел,
которое непременно окажется более успешным, чем кажущееся случайным
взаимодействие независимых индивидов. В итоге сегодня вряд ли где-либо в мире
есть политическая группа, не выступающая, в стремлении к той или иной цели, за
централизованное руководство большинством видов человеческой деятельности.
Казалось, что так легко улучшить институты свободного общества, которые все
больше и больше начинали считать результатом простой случайности, продуктом
своеобразного исторического развития, которое вполне могло бы принять иное
направление. Внести порядок в этот хаос, приложить разум к организации
общества и сформировать его сознательно, во всех деталях, в соответствии с
человеческими желаниями и общими идеями справедливости -- это представлялось
единственной линией действий, достойной разумного существа.
Однако в наши дни уже ясно ¬ и это, по-видимому, признали бы все стороны, --
что в течение основного периода, когда шло нарастание этой веры, некоторые из
наиболее серьезных проблем предполагавшейся реорганизации не были даже
осознаны, не говоря уже об успешном их разрешении. Многие годы обсуждение
социализма -- а на протяжении большей их части движение в пользу сознательного
руководства обществом вырастало исключительно из социализма в собственном
смысле слова -- было почти полностью сосредоточено на этических и
психологических аспектах. С одной стороны, существовал общий вопрос, требуют
ли соображения справедливости реорганизации общества по социалистическим
схемам и какие принципы распределения дохода следует рассматривать как
справедливые. С другой стороны, оставался вопрос, можно ли быть уверенными,
что люди вообще обладают теми моральными и психологическими качествами,
которые смутно представлялись необходимыми для работы социалистической
системы. Однако, хотя этот последний вопрос вызывает некоторые реальные
трудности, он фактически не затрагивает самой сути проблемы. Если о чем и
спрашивали, то только о том, будут ли власти нового государства в состоянии
заставить людей должным образом осуществлять их планы. Под сомнение ставилась
лишь практическая вероятность выполнения планов, но не сама возможность
достижения планированием желательных целей даже в том идеальном случае, когда
такого рода трудности отсутствовали бы. Представлялось, таким образом, что
проблема касается только психологии или обучения, где Утолькоы означает, что
после начальных трудностей эти препятствия, конечно же, будут преодолены.
Если бы все обстояло так, тогда экономистам нечего было бы сказать об
осуществимости подобных предложений, да и в самом деле трудно себе представить
какую бы то ни было научную дискуссию об их достоинствах. Это было бы
проблемой этики или скорее индивидуальных ценностных суждений, где разные люди
могли бы спорить или соглашаться, но где невозможно было бы применять
рациональные аргументы. Некоторые вопросы оставались бы для решения психологу,
если у него действительно есть какой-то способ сказать, что будут представлять
собой люди в абсолютно других обстоятельствах. Кроме этого ни один ученый, тем
паче экономист, не мог бы что-либо сказать о проблемах социализма. Многие
люди, веря в то, что знание экономиста применимо только к проблемам
капиталистического общества (то есть к проблемам, вырастающим из своеобразных
человеческих институтов, которые отсутствовали бы в мире, организованном на
иных принципах), до сих пор считают, что это именно так.
2
Не всегда очевидно, основано ли столь широко распространенное мнение на
твердом убеждении, что в социалистическом мире не было бы никаких
экономических проблем, или же оно просто показывает, что придерживающиеся его
люди не знают, что такое экономические проблемы. Вероятно, чаще всего
справедливо последнее. И это вовсе не удивительно. Крупные экономические
проблемы, которые видит экономист и которые, утверждает он, придется решать и
в коллективистском обществе, это не те проблемы, какие в настоящее время
сознательно решаются каждым, то есть не экономические проблемы домашнего
хозяйства. В чисто конкурентном обществе каждого волнуют только его
собственные экономические проблемы. Вследствие этого нет причин, почему
экономические проблемы в понимании экономиста должны быть известны другим.
Однако общество точно так же, как и индивид, должно распределять имеющиеся
