теоретические модели отдельных отраслей скрывают, что на практике гораздо
более глубокая пропасть отделяет конкуренцию от ее отсутствия, чем совершенную
конкуренцию от несовершенной. Однако общая тенденция в нынешних дискуссиях
состоит в том, чтобы нетерпимо относиться к несовершенствам конкуренции и
обходить молчанием ее недопущение. Мы можем, вероятно, еще больше узнать о
действительном смысле конкуренции, изучая результаты, регулярно появляющиеся
там, где конкуренция намеренно подавляется, чем сосредоточенно сравнивая
недостатки реальной конкуренции с идеалом, не имеющим отношения к существующим
обстоятельствам. Я специально говорю, Угде конкуренция намеренно подавляетсяы,
а не просто Угде она отсутствуеты, поскольку ее главные результаты обычно
сказываются, пусть и медленнее, до тех пор, пока она полностью не подавлена с
помощью или при попустительстве государства. Бедствия, являющиеся, как
показывает опыт, регулярным следствием подавления конкуренции, находятся в
иной плоскости, нежели те, что могут быть вызваны ее несовершенствами. То, что
цены могут не соответствовать предельным издержкам, куда менее важно, чем то,
что при утвердившейся монополии издержки, вероятно, будут намного выше, чем
необходимо. С другой стороны, монополия, основанная на превосходстве в
эффективности, приносит сравнительно небольшой вред, пока есть уверенность,
что она исчезнет, как только кто-то еще достигнет более высокой эффективности
в удовлетворении нужд потребителей.
В заключение я хочу вернуться на минуту к тому моменту, с которого начал, и
вновь сформулировать главный вывод в более общем виде. По существу,
конкуренция есть процесс формирования мнения: путем распространения информации
она создает единство и согласованность экономической системы, что мы и
подразумеваем, когда представляем ее себе как единый рынок. Она формирует
мнения людей о том, что есть самое лучшее и самое дешевое, и все, что люди
реально знают о шансах и благоприятных возможностях, им известно благодаря ей.
Таким образом, это процесс, который включает непрерывное изменение данных и
смысл которого, следовательно, должен оставаться полностью недоступным для
теорий, принимающих эти данные как неизменные.
Глава VI. УСвободноеы предпринимательство и конкурентный порядок
Изложение доклада, которым открылась дискуссия по обозначенной в его заголовке
теме на конференции в Мон-Пелерин, Швейцария, в апреле 1947 г.
1
Если в последние несколько лет, то есть в течение периода, который только и
интересует практических политиков, в подавляющей части мира почти наверняка
продолжится движение к большему государственному контролю, то более, чем
чем-либо иным, это объясняется отсутствием реальной программы или, я бы даже
сказал, последовательной философии у противостоящих этому групп. Дело обстоит
даже хуже, чем могло бы подразумевать просто отсутствие программы; это факт,
что почти повсюду группы, претендующие на оппозицию социализму, поддерживают в
то же время такие варианты политики, которые, если обобщить их
основополагающие принципы, в не меньшей степени ведут к социализму, чем
откровенно социалистические меры. Во всяком случае, достаточно оправданна
насмешка, что многие из тех, кто претендуют быть защитниками Усвободного
предпринимательстваы, на самом деле являются скорее защитниками привилегий и
сторонниками государственных мер в их пользу, чем противниками любых
привилегий. Отраслевой протекционизм, поддерживаемые государством картели и
аграрная политика -- все то, за что выступают консервативные группы, не
отличается принципиально от предложений по усилению государственного
управления экономической жизнью, выдвигаемых социалистами. Убеждение
консервативно настроенных интервенционистов в том, что они смогут удержать
государственный контроль в одобряемых ими формах, является иллюзией. По
крайней мере, в демократическом обществе, где действует принцип, согласно
которому государство берет на себя ответственность за статус и положение
конкретных групп, этот контроль неизбежно будет расширен для удовлетворения
ожиданий и предрассудков широких масс. Надежды на возврат к более свободной
системе нет, пока лидеры движения против государственного контроля не будут
готовы сначала сами подчиниться той дисциплине конкурентного рынка, усвоить
которую они призывают массы. На самом деле безнадежность перспектив на
ближайшее будущее объясняется в основном тем, что нигде нет ни одной
организованной политической группы, выступающей в поддержку подлинно свободной
системы.
Более чем вероятно, что со своей точки зрения практические политики правы и
что при нынешнем состоянии общественного мнения все иное было бы
неосуществимо. Но то, что для политиков есть жесткие границы практической
осуществимости, навязываемые общественным мнением, не должно становиться
такими же границами для нас. Общественное мнение по этим вопросам -- это
результат работы людей вроде нас, экономистов и политических мыслителей
нескольких последних поколений, создавших политический климат, в котором
должны действовать политики нашего времени. Я не часто соглашаюсь с покойным
лордом Кейнсом, но он был глубочайшим образом прав, так высказавшись о
предмете, о котором его собственный опыт позволял ему судить с исключительной
компетенцией: У...идеи экономистов и политических мыслителей -- и когда они
правы и когда они ошибаются -- имеют гораздо большее значение, чем принято
думать. В действительности только они и правят миром. Безумцы, стоящие у
власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из
творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад.
Я уверен, что сила корыстных интересов значительно преувеличивается по
сравнению с постепенным усилением влияния идей. Правда, это происходит не
сразу, а по истечении некоторого периода времени. В области экономической и
политической философии не так уж много людей, поддающихся влиянию идей, после
того как они достигли 25- или 30-летнего возраста, и поэтому идеи, которые
государственные служащие, политические деятели и даже агитаторы используют в
текущих событиях, по большей части не являются новейшими. Но рано или поздно
именно идеи, а не корыстные интересы становятся опасными и для добра и для
злаы [J.M.Keynes, The General Theory of Employment, Interest and Money
(London, 1936), pp.383-84. (Рус. пер.: Кейнс Дж. М. Избранные произведения.
М., УЭкономикаы, 1993, с. 518.)].
Именно с этой долговременной точки зрения мы обязаны смотреть на стоящие перед
нами задачи. Мы должны думать о мнениях, которые следует распространять, чтобы
сохранить или восстановить свободное общество, а не о том, что практически
осуществимо в данный момент. Мы должны освободиться от порабощения ходячими
предрассудками, в котором пребывают политики, но в то же время здраво
оценивать, чего можно надеяться достичь убеждением и просвещением. Хотя мы
можем надеяться, что в отношении средств, которые нужно применять, и методов,
которые нужно освоить, общественность до известной степени может быть
восприимчивой к рациональным аргументам, нам, вероятно, следует признать, что
многие из ее базовых ценностей и этических стандартов утвердились, по меньшей
мере, на достаточно длительную перспективу, а в чем-то она вообще глуха к
голосу разума. Отчасти наша задача может состоять и в том, чтобы даже здесь
показывать, что цели, поставленные перед собой нашим поколением, несовместимы
и противоречивы и что погоня за ними подвергнет опасности куда более важные
ценности. Но мы, скорее всего, обнаружим также, что в некоторых случаях за
последние сто лет определенные нравственные цели прочно укоренились и что для
их удовлетворения в свободном обществе могут отыскаться подходящие приемы.
Даже если нам и не следует полностью соглашаться с тем, какое значение
получают сегодня некоторые из этих более новых ценностей, мы правильно
сделаем, если предположим, что в будущем они еще долгое время будут направлять
деятельность людей, и внимательнее присмотримся, какое место можно найти им в
свободном обществе. Конечно, прежде всего я имею здесь в виду требования
большей защищенности (security) и большего равенства. Я считаю, что в обоих
случаях следует провести четкое разграничение, в каком смысле Узащищенностьы и
Уравенствоы могут быть обеспечены в свободном обществе, а в каком -- нет.
И еще по одной причине, я думаю, нам надо обратить особое внимание на
моральный настрой современного человека, если мы хотим суметь отвлечь его
энергию от пагубных политических устремлений, которым он сейчас предан, и
направить ее на новые усилия в поддержку индивидуальной свободы. Пока мы не
сможем поставить определенной задачи для реформаторского рвения людей, пока мы
не сможем указать -- в рамках программы ради свободы -- реформ, за которые
смогут бороться люди бескорыстные, их моральный пыл наверняка будет
использован против свободы. Вероятно, самая фатальная тактическая ошибка
многих либералов XIX века заключалась в создании впечатления, что отказ от
всякой вредной и ненужной деятельности государства есть вершина всей
политической премудрости и что вопрос, как государство должно использовать те
полномочия, в которых ему никто не отказывал, не выдвигает никаких серьезных и
важных проблем, по которым могли бы поспорить разумные люди.
Конечно, это касается не всех либералов XIX века. Около ста лет назад Джон
Стюарт Милль, тогда еще истинный либерал, совершенно безошибочно сформулировал
одну из главных сегодняшних проблем. Он писал в первом издании своих УОснов
политической экономииы: УПринцип частной собственности еще никогда не был
подвергнут справедливому испытанию ни в одной стране... Законы собственности
все еще не приведены в соответствие с теми принципами, на которых зиждется
оправдание частной собственности. Законы эти обратили в собственность вещи,
которые никак не следовало делать собственностью, и установили безусловную
собственность на такие вещи, на которые должны существовать лишь ограниченные
права собственности... если бы законодательство стремилось благоприятствовать
диффузии, а не концентрации богатства -- стимулировать разделение больших масс
богатства, а не стремиться предотвратить это дробление, -- тогда бы
обнаружилось, что принцип частной собственности не имеет необходимой связи с
теми материальными и социальными бедствиями, которые заставили столько умов с
нетерпением хвататься за любую надежду облегчения, какой бы безрассудной она
ни былаы [Principles of Political Economy (1st ed.), Book II, chap. 1, П 5
(Vol. 1, p. 253). (Рус. пер.: Милль Дж. С. Основы политической экономии. М.,
УПрогрессы, 1980, Т.1, сс. 349, 350 <с добавлениями>)]. Однако реально мало
что было сделано, дабы правила частной собственности полнее соответствовали
принципам, на которых зиждется ее оправдание, и сам Милль, как и многие
другие, вскоре обратил свое внимание на схемы, предполагающие ее ограничение
или упразднение, а не более эффективное ее использование.
Пусть и с некоторым преувеличением, но вместе с тем и не без основания можно
было бы сказать, что трактовка фундаментального принципа либерализма как
отсутствия деятельности государства, а не политики, сознательно выбирающей в
качестве упорядочивающего начала конкуренцию, рынок и цены и использующей
правовую рамку, поддерживаемую силой государства, для того, чтобы делать
конкуренцию настолько эффективной и благотворной, насколько возможно, и чтобы
дополнять ее там -- и только там! -- где сделать ее эффективной не удается, в
той же мере несет ответственность за упадок конкуренции, в какой и активная
поддержка, которую правительства прямо и косвенно оказывали росту монополии.
Первый общий тезис, который нам предстоит рассмотреть, в том и состоит, что с
помощью определенных видов правительственной деятельности конкуренцию можно
сделать более эффективной и благотворной по сравнению с тем, какой она была бы
без них. Никто никогда и не отрицал этого в отношении некоторых направлений
