в ночной стычке получил две небольшие раны, промаялся с ними до рассвета и
теперь спал как убитый. Хильзен пытался поразить шпагой несуществующего
противника, как всегда, сохраняя невозмутимо-воинственный вид. Он
предпочел бы, чтобы перед ним был не воображаемый враг, а вполне осязаемый
Норг, но последнему было не до поединков. Облизывая потрескавшиеся на
морозе губы, он резался в карты с носатым рулевым по имени Меллин. Карты
они нашли за синей жестяной печкой в башне. Они были сделаны из
превосходной вощеной бумаги. Масти на них были обозначены диковинно:
обезьяны, львы, попугаи и рыцари, разбросанные по карте в причудливом
порядке. Играть такой колодой довольно сложно для человека непривычного.
Но все же такие карты лучше, чем никаких.
Привалившись к печке, Тоддин лениво начищал какую-то пряжку и
мурлыкал себе под нос боевой гимн "Под полосатым парусом". Когда песня
доходила до всеобщего рева "аой!", певец негромко свистал.
В который раз Синяка подумал о том, что Завоеватели были просто
людьми, не хуже и не лучше остальных. Гобелен, правда, со стены сняли,
теперь он вместо постели для Деревянного Тоддина, но что с Тоддина взять,
если он и вправду деревянный? Гадальными картами играют в подкидного
дурака. Но ведь и это еще не повод резать их сонными.
Хильзен почувствовал на себе тяжелый взгляд и обернулся. Синяка не
успел отвести глаз.
- Ты что так смотришь? - сказал Хильзен немного свысока. - Шел бы
помог повару.
Синяка не шевельнулся, словно не расслышав.
Вскоре его размышления прервал крик Хилле, который спускался в подвал
к пленнику накормить его.
- Удрал! Удрал, подлюга! - орал Батюшка-Барин, стоя внизу в темноте у
лестницы.
Хильзен опустил шпагу и склонил голову к плечу. Норг прижал карты к
широкой груди.
- Что он вопит? - недовольно сказал Норг. - Кто удрал? Этот вчерашний
придурок?
Он покачал головой и снова погрузился в игру. Меллин лихо отбил атаку
девяти "попугаев" десятью "обезьянами". Норг принялся пересчитывать
"обезьян", тыча в карты толстым пальцем и чертыхаясь.
В комнату быстрым шагом вошел Бьярни. Его лицо пылало.
- Пленник исчез, - сказал он, в упор глядя на Синяку.
Тоддин оторвался от пряжки, которую с таким усердием начищал, и
сказал:
- У тебя начались видения, Бьярни. На почве отсутствия баб. Попроси
Норга, он тебе подберет поприличнее.
Бьярни метнул на него яростный взгляд, но Тоддин невозмутимо
продолжал:
- По-твоему, этот несчастный перегрыз за ночь цепи?
Спотыкаясь, по лестнице поднялся Хилле. Он имел всклокоченный вид.
Большие темные глаза блуждали, мозолистая ладонь растерянно ерошила кудри.
Батюшка-Барин постоял так с секунду, а потом плюнул себе под ноги и
сердито уселся на скамью.
- Ну, что там случилось? - спросил его Норг.
- Исчез! Смылся, паразит! - ответил Хилле. Он снова плюнул и растер
плевок ногой, отчего на полу образовалось грязное пятно.
- А цепи он как снял? - полюбопытствовал Тоддин.
- Нету цепи, - пробурчал Хилле. - Он вместе с цепью удрал. Во... - Он
развел руками и попросил: - Братцы, дайте выпить.
Синяка встал и пошел к кладовке.
- Стой, - сказал Косматый Бьярни.
Синяка поднял на него глаза.
- Ты разговаривал с пленником, когда приносил ему воду?
- Да, - тут же ответил Синяка.
- О чем?
- О разном...
- Кто он? Он говорил тебе, кто он такой?
- Бывший купец третьей гильдии Демер.
- Ах, вот как, - протянул Бьярни и вдруг схватил Синяку за худые
плечи. - Он с тобой откровенничал! Я с тебя шкуру сдеру! Что он сказал
тебе? Это ты выпустил его? Ты?
Норг отложил карты в сторону и поднялся.
- Вечно испортит настроение с утра пораньше, зануда, - проворчал он,
подходя к капитану. Встав у него за спиной, Норг деликатно постучал Бьярни
пальцем между лопаток. Бьярни дернул головой.
- Ключ, - сказал Норг, демонстрируя большой медный ключ с кольцом в
виде дракона, бьющего хвостом. - Ключ-то был у меня. И замки на цепях
запирал тоже я.
Хильзен задумчиво покачал носком сапога, в который острием упиралась
шпага.
- Оставь мальчика в покое, - сказал он капитану. - Кажется, он
говорил тебе уже, что в этой башне нечисто.
- Еще скажи, что его выпустило привидение, - сказал Бьярни, кривя
рот.
- Если оно вывесило белый флаг... - начал Норг, заранее зная, что
сейчас Бьярни зашипит от злости.
- Ты слишком нервный, командир, - заметил Хильзен с легкой ноткой
презрения в голосе. - Ты, вероятно, полагаешь, что если периодически
впадать в истерику, то, в конце концов, станешь берсерком.
- Сколько шума из-за какого-то кухонного раба, - буркнул капитан,
сдаваясь.
Норг не любил неточностей и потому счел нужным сказать:
- Он не раб.
Это замечание окончательно вывело Бьярни из себя. Он несколько раз
сильно ударил Синяку по лицу, отшвырнул его и вышел.
Синяка потер щеку рукавом, помолчал немного, а потом, ссутулившись,
побрел вниз по лестнице.
Хильзен посмотрел ему вслед, но с места не двинулся.
Через десять минут Синяка был уже возле склада городской
магистратуры, где ночью произошла стычка. Тела убитых, оставшиеся после
прошлой ночи, еще не успели убрать. Зимой светало поздно, а гарнизонные
солдаты любили отдохнуть. Ночью снегопада не было. Синяка увидел
развороченные ступеньки, снесенные взрывом двери, пятна крови. Часовых
убили ножом в спину. После кто-то специально возвращался, чтобы выколоть
им глаза.
Синяка присел на корточки возле одного из убитых и с трудом
перевернул окоченевший труп на спину. Это был кузнец Аст. В черной бороде
сосульками смерзлась кровь и сверкали оскаленные зубы.
Подумав немного, Синяка примерил ногу к ноге убитого часового и
осторожно снял с него сапоги. Когда выпал снег, Норг принес ему откуда-то
ботинки, но они были тесноваты. Синяка присел на провалившейся ступеньке и
стал переобуваться. Сапог был твердый, как камень. Синяка постучал
голенищем о стену, чтобы немного размять его.
Обуваясь, он услышал скрип деревянных колес и стук копыт. Адски
скрежеща по снегу деревянными ободами, из-за поворота вынырнула телега, в
которую была запряжена терпеливая мохноногая лошадка. На телеге боком
восседал Хилле Батюшка-Барин. Свесив ноги, он понукал животное, которое и
без него неплохо знало, что ему делать и куда идти. Поверх мешковины,
сваленной на телеге в кучу, с невозмутимым видом сидел Тоддин. Он
придерживал кирку и лопату, чтобы не упали.
- Ха! Смотри-ка, кто здесь! - крикнул Хилле, завидев Синяку. Батюшке
предстояло долбить мерзлую землю и он обрадовался возможности подкрепить
себя беседой, прежде чем приступить к этому занятию. - А мне вчера здесь
досталось, - продолжал Хилле, которого ничуть не смущала картина побоища,
открывшаяся перед ним в ярком свете. - Ох, и врезали они нам! Смотри!
Он спрыгнул с телеги и подошел к Синяке, на ходу разматывая грязную
тряпицу, дабы продемонстрировать синюю треугольную дырку на ладони.
- Граф фон Хильзен говорит, что это типично шпажная рана.
Тоддин тоже сунулся полюбоваться на дырку в ладони Хилле, чем
доставил последнему немалое удовольствие. Затем Хилле снова намотал на
руку тряпицу и затянул узелок зубами.
- Синяк... поможешь?
Синяка кивнул. Тоддин тронул его за плечо.
- Тебе не холодно босиком, парень? Обулся бы сперва.
Синяка растерянно посмотрел на свои ноги. Оказалось, что он все еще
стоит в одном сапоге. Он натянул второй и побрел собирать трупы. Они были
тяжелые и жесткие, как бревна. Синяка с Хилле перетащили их к телеге.
Тоддин молча заворачивал тела Завоевателей в мешковину. Их было пятеро.
Погибших ахенцев было значительно больше, и все они были так изранены, что
страшно смотреть.
Понимая, что сейчас Хилле сделает попытку всучить ему кирку, Синяка
успел опередить Батюшку. Погрузив на телегу последний труп, он хлопнул
Хилле по плечу.
- Я пошел. Пока, Хилле!
- Ну и гад же ты, - беззлобно сказал Хилле и вздохнул.
Телега скрипнула; лошадка переступила мохнатыми ногами. Хилле боком
заскочил на телегу и подхватил вожжи.
Проводив его глазами, Синяка присел на ступеньки, еще раз переобулся,
намотав портянки получше, а потом встал и медленно поплелся прочь из
города - в сторону болот.
Болото тянулось от горизонта до горизонта - белое, плоское, унылое, и
небо над ним тоже было плоское. Сухой камыш и желтая осока, торчащие из
снега, гнулись на ветру. И посреди этого бесцветного мира хмурым упрямцем
высился Кочующий Замок. Ни снег, ни иней не тронули его гладких стен. Все
так же зловеще вырисовывался на фоне серого неба острый хищный конус.
Синяка звонко закричал:
- Торфинн!
Его голос, казалось, разнесся по всему болоту. Несколько секунд
невнятно звенело эхо, а потом, неожиданно близко, загремели подъемные
решетки. Синяка стал смотреть. Но слуг с факелами не было. Решетка
поднялась, скрипнули ворота - и на снег, кряхтя и охая, выбралась древняя
бабка с клюкой. Была она в потертой мутоновой шубейке, из-под которой
веселым сатином глядела юбка, в поношенных ботиках, в зеленом шерстяном
платке, траченном молью. Синяка, никак такого не ожидавший, нахмурился.
Бабка деловито проскрипела:
- Чего тебе, служивый?
- Мне бы Торфинна, бабуся! - ответил Синяка, на всякий случай
погромче - вдруг старуха попалась глухая.
Так и оказалось.
- Чего тебе?
- Торфинна!!
- А... - разочарованно протянула бабка. - Так бы и говорил. А
кричать, служивый, незачем.
И замолчала, с недовольным видом жуя губами. Синяка помялся немного
на снегу, а потом напомнил о себе:
- Холодно здесь, бабуся. Ты бы хоть чаю дала, что ли.
Бабка мелко покивала и заковыляла в замок. С приютской
бесцеремонностью Синяка пошел за ней следом.
Она провела его затхлыми коридорами в небольшую комнатку, чрезвычайно
пыльную и битком набитую хламом. В углу стоял стол, накрытый кружевной
скатертью, серой от вековой пыли, а рядом грела буржуйка. Синяка присел на
сундук поближе к столу. Крышка сундука была покатая, и сидеть было
неудобно.
Бабка поставила клюку в угол, размотала платок, сняла шубейку, потом
пошарила под столом и вытащила из лукошка несколько еловых шишек.
Постучала по буржуйке коричневым пальцем. Дверца с визгом распахнулась, и
из печки высунулась нахальная морда ящерицы. Она тут же раскрыла пасть и
заворочалась среди раскаленных углей, издавая утробные звуки. Бабка
поспешно сунула в пасть несколько шишек, тщательно оберегая пальцы от
зубов, потом изловчилась и щелкнула ящерицу по носу, после чего та
обиженно захлопнула пасть и уползла. Удовлетворенно хмыкнув, старуха
закрыла дверцу. В комнате стало теплее.
- Это кто там у тебя живет, бабусь? - спросил Синяка, нацеливаясь
взять печенье, сложенное на скатерти.
Бабка обернулась. Теперь она уже не казалась такой согнутой и уж
совершенно точно не такой глухой.
- Саламандра это, - сказала она. - А я тебе, служивый, не "бабусь". Я
тролльша Имд, понял? Я камень на любой дороге, дама пик в любой колоде, я
булавка в кружеве, ниточка на рукаве...
- А я Синяка, - сказал юноша.
Старуха наклонилась к нему, и он очень близко увидел ее нос с
красными прожилками.
- Это я, братец ты мой, и без тебя вижу.
- А вы Торфинну кем приходитесь? - отважился Синяка.
Тролльша позвякала в буфетике битыми чашками и отозвалась:
- Теща я его.
- Как теща? Разве у Торфинна есть жена?
