игры, и мы их сдуру приняли.
Бьярни встал.
- Я буду посылать людей к Альхорну одного за другим каждый день.
Кто-нибудь дойдет. И даже если мы все тут погибнем, не дождавшись помощи,
Ахен все равно будет нашим.
Тоддин тоже поднялся.
- На том и порешим, - сказал он и еще раз посмотрел на убитого
Меллина. - Только посылай гонца скорее. У нас скоро не останется хлеба.
- Меллин убит? - Норг подскочил, будто его ударили.
Хильзен неторопливо кивнул.
- Ты уверен?
- Да. Прибегал Косматый, бледно-зеленый от злости, заявил, что
подмога близка, а потом отправил за Темный Лес Иннета. Тот чуть не помер
со страху.
- Бьярни молодец, - сказал Колдитц, светловолосый верзила, который
тоже пришел на "Медведе", - своего не послал. Если Иннета зарежут, как
Меллина, будет на так жалко.
- Интересно только, что запоет Бракель Волк? - возразил Хильзен.
- Бракель уже ничего не запоет. Вчера его принесли от баррикады на
Караванной улице, истекающего кровью, и я не думаю, что после этого он
проживет очень долго.
Норга эти подробности, похоже, не интересовали. Он сидел, глядя в
одну точку, и беззвучно шевелил губами, пока Хильзен не ткнул его в бок.
- Что с тобой?
- Если они перехватили Меллина, значит, они контролируют берег
залива.
- Ну и что? - мгновенно сказал Хильзен. - Даже если это и так, они
все равно не станут нападать на нас открыто. Будут сидеть за баррикадами и
отбрехиваться. Они чего-то ждут, Норг, поверь мне.
- Чего они могут ждать? - вмешался Колдитц.
- Не могу знать, - ответил Хильзен, пожимая плечами. - Здесь,
говорят, в лесах шляются бандиты по прозванию Веселые Лесорубы. А может
быть, ахенская армия передумала и решила с нами пообщаться.
- Это вряд ли, - пробормотал Норг.
- Так что же тебя беспокоит?
- Понимаешь ли, если они контролируют побережье, значит, могут
предпринять налет на район Морских улиц. Хлеба-то у них тоже нет...
Норг замолчал с несчастным видом. Колдитц вопросительно посмотрел на
Хильзена, и тот пояснил:
- У Норга на Морской улице жена.
- Тоже мне, сложности, - фыркнул Колдитц. - Пусть заберет ее оттуда и
отправит в башню к Тоддину. Деревянный разрывается, не успевает
перевязывать раненых. Все женщины умеют делать это. Все польза.
Слушая этот диалог, Норг слегка покраснел. Он никогда еще не позволял
себе называть Даллу своей женой. Однажды в хорошую минуту она показала ему
портрет своего погибшего мужа: рыжего парня с веселым ртом и глазами как у
Унн. Норг взял портрет в руки и вгляделся пристальнее. Далла говорила, что
он был среди защитников форта, когда последний оплот Ахена разнесли в
клочья пушки с "Медведя" и "Черного Волка".
Норг вернул ей портрет и крепко обнял женщину. Он подумал еще о том,
что любой нормальный Завоеватель счел бы в порядке вещей убить своего
врага и завладеть его женщиной. Рыжего парня застрелил Бьярни, когда они
вошли в разгромленный форт и осматривались среди развалин. Он хотел
сдаться в плен, хотя должен был знать, что Завоеватели пленных не берут.
И Далла не была Норгу женой. Она была его военной добычей. И даже та
минутная откровенность была вызвана тем, что он принес в ее дом большой
кусок солонины и краюху хлеба.
В районе форта было тихо. Снег хрустел под сапогами Норга, когда он
стремительно шел по улице, круто спускающейся к заливу. Солнце пробивалось
сквозь золотисто-розовый туман. Одежда Норга была запачкана кровью, лицо
почернело, глаза горели зеленым огнем. Он перепрыгнул через деревянные
ступеньки, заметенные густым снегом, и почти бегом помчался к дому с
зелеными ставнями.
Дверь, как всегда, не была заперта. Он вошел и остановился на пороге,
слишком грязный и слишком страшный для этого острова тишины. В комнате,
казавшейся очень светлой из-за чистой беленой печки, тихо звенела мелодия
менуэта из синякиной шкатулки. Унн и Далла медленно кружились, взявшись за
руки.
Услышав шаги, Далла остановилась, и ее золотисто-карие глаза, все еще
сияющие нежностью, обратились в сторону Норга. Эта нежность, которая
предназначалась дочери, погасла не сразу, но несколько мгновений спустя ее
ласковый взгляд стал тусклым и испуганным, как обычно.
Зато Унн с визгом повисла у Норга на шее. Он схватил девчушку и
забросил ее на печку, откуда тут же свесилась довольная рожица. Далла
стояла перед ним, опустив руки. Менуэт, уже ненужный и бессмысленный,
звучал все медленнее, и когда он стих, оборвавшись на середине мелодии,
Норг решительно подошел к женщине и взял ее за подбородок. Ее губы
задрожали. Норг увидел, как в карих глазах тихо зажигается золотистый
свет. Далла слабо улыбнулась.
Норг осторожно привлек ее к себе. От его волос пахло порохом.
Вдалеке опять что-то взорвалось, и стаканы в буфетике Даллы тоненько
задребезжали. Норг отстранился от нее и вынул нож. Женщина доверчиво
смотрела на его руки. Она не боялась, и он поймал себя на том, что
благодарен ей за это.
Он сорвал с постели простыни и распорол их на полосы для перевязок.
Та же участь постигла чистые скатерти Даллы. Присев на край постели, Далла
принялась быстро сматывать куски полотна.
Оглядев комнату, Норг взял с полки салфетку, вынул из-за пазухи
краюху хлеба и мешочек с сахаром, завязал все это в узелок и сунул в руки
Далле. Потом снял с печки Унн и завернул ее в старый плед. Девочка с
готовностью пристроила голову у него на плече.
Далла накинула серый платок, взяла полотно, нарезанное на полосы, и
узелок с хлебом. Норг с ребенком на руках вышел из дома; женщина пошла за
ним. Они поднялись по Первой Морской улице к башне. Норг спешил. Далла
следовала за ним, как привязанная, шаг в шаг.
На втором этаже башни, где размещались раненые, Хилле таскался с
кадушкой, в которой плескалась горячая вода.
Норг усадил девочку на сундук возле печки. Далла осталась стоять
посреди комнаты, и серый платок упал ей на плечи.
Коренастый Тоддин уставился на нее со спокойным любопытством. Краем
уха он, конечно, слышал, что Норг загулял с какой-то местной женщиной, но
он никак не предполагал, что она окажется суровой золотоволосой
красавицей, да еще с ребенком. Тоддин почему-то считал, что подругой Норга
непременно должна была стать какая-нибудь пышная пятнадцатилетняя девица,
смешливая и безмозглая до святости.
Далла строго посмотрела на Хилле, который, в свою очередь, вытаращил
на нее свои оленьи глаза и прижал к груди кадушку, как родную. Он
пробормотал несколько бессвязных слов, таких же грязных и невинных, как он
сам, а потом заметил Унн, поставил кадушку и небрежной походкой двинулся к
сундуку - знакомиться.
Норг сказал Тоддину:
- Если меня убьют, женись на ней, Деревяха.
Тоддин еще раз посмотрел на женщину и завистливо сказал:
- Вот бы тебя убили.
Но Норг не поддержал шутки.
- Я не хочу, чтобы она пошла по рукам.
Тоддин с сомнением покосился на серьезное лицо Даллы.
- Как ее хоть зовут? - спросил он.
- Далла.
Услышав свое имя, женщина обернулась. Норг улыбнулся ей и снова
заговорил с Тоддином.
- Она поможет тебе с ранеными.
- Весьма кстати, - буркнул Тоддин.
- Пока, Деревяха, - сказал Норг. - Я пошел.
Он двинулся к выходу. Далла даже не посмотрела в его сторону. Но как
только Норг громко хлопнул тяжелой дверью, женщина подошла к окну и долго
стояла, не шевелясь, хотя Норг давно уже скрылся за баррикадой, которой
наспех перегородили улицу Свежего Хлеба.
Восемь дней город содрогался от выстрелов и взрывов. Вся его южная
часть была перегорожена баррикадами, выросшими за одну ночь, как по
волшебству. Сидя у костра на перекрестке улиц Зеленого Листа и Малой
Караванной, Синяка смотрел на вооруженных мятежников и понимал, что Ахен
еще раз обманул его. Если раньше казалось, будто в городе остались только
суровые в своей нищете женщины, то теперь вдруг выяснилось, что здесь
очень много оружия и очень много мужчин.
Ингольв дал Синяке длинноствольное ружье того Завоевателя, которого
убил - вечность назад - Ларс Разенна.
Капитан Вальхейм тоже был здесь - пришел от перекрестка Большой
Караванной и Торговой, весь черный от копоти, сунул голову в жестяное
ведро, из которого только что пила лошадь, и долго, задыхаясь, глотал
воду.
Синяка опять вспомнил тот день, когда Витинг продал его и еще
несколько человек в действующую армию. Армейский чиновник (Синяка даже не
знал, как называется его должность), толстенький бочкообразный человечек с
клиновидной бородкой, не хотел его брать, все отталкивал в грудь и вытирал
пальцы о штаны, но Витинг уверял, что из всех его дебилов-воспитанников
этот - самый нормальный, и чиновник, в конце концов, уступил и взял его,
сказал зачем-то с полуугрозой: "Смотри у меня..." Капитан Вальхейм отнесся
к синякиной чернокожести равнодушно. Дал ружье, показал, как стрелять,
потом скривился от брезгливой жалости, дернул ртом, но ничего не сказал.
Вальхейм плеснул себе водой в лицо, обтерся рукавом и нашел глазами
Синяку. Когда он уселся рядом, от него крепко пахнуло потом. От южных
ворот донесся пушечный выстрел. Вальхейм задумчиво произнес, ни к кому в
особенности не обращаясь:
- Ну вот и все.
Он вытащил из кармана грязный кусок вяленой рыбы и принялся жевать.
Синяка деликатно поерзал, вздохнул, однако промолчал, но капитан извлек из
того же кармана еще более грязную корку белого хлеба и сунул ее Синяке.
- Где госпожа Вальхейм? - спросил Синяка, взяв хлеб и тут же положив
его за щеку.
- Была жива полчаса назад, - ответил Ингольв хмуро.
Пушка выстрелила снова. Синяка вдруг сообразил, что возле южных ворот
никаких пушек быть не должно, и в ужасе посмотрел на капитана. Угадав его
мысли, Ингольв спокойно сказал:
- А, сообразил, что к чему. Жаль, что тебя скоро убьют. Ты умный
паренек.
- Откуда там пушки?
- Не все коту масленица. Альхорн ударил со стороны Темного Леса. С
севера у нас теперь Бьярни, а с юга Альхорн. Угадай, каков будет финал?
Он вытащил из кармана еще один замусоленный кусок рыбы, разорвал
пополам, и они с Синякой еще поели.
- Кто же все-таки взорвал пороховой склад? - спросил Синяка. У него
все не находилось времени на этот вопрос. На самом деле теперь это было
уже безразлично, но уж больно тоскливо делалось от молчания.
Ингольв так же лениво ответил:
- Демер.
Синяка беззвучно вздохнул и задал совсем уж безнадежный вопрос:
- Он жив?
Глядя ему в глаза, Ингольв еле заметно покачал головой.
Демер погиб, подумал Синяка и постарался ощутить печаль, но не смог.
Тогда он попробовал вызвать в своей душе хотя бы раскаяние - все-таки
Демер был одним из организаторов восстания. Быть может, именно он спас
честь старого Ахена в глазах будущих поколений. Но и раскаяния Синяка не
почувствовал. Боль утраты вызывала у него гибель совсем другого человека -
хорошо, что Ингольв не догадывается.
Несколько дней назад, пробираясь переулком Висельников, который был
"ничейной землей", Синяка заметил в одной из подворотен странное свечение.
Словно горел на снегу опрокинутый факел. Солнце уже садилось, и его
красноватые лучи пылали так, будто кто-т о срезал их серпом и связал в
сноп. Синяка сделал несколько осторожных шагов и замер. В подворотне
золотом сверкала длинная светлая коса - одна из четырех кос Амды. Он не
мог не узнать этих волос.
Он опустился на колени, взял косу в руки. Медные пластинки, свисавшие
с косы гирляндой, звякнули. Судя по пятнам, волосы обрезали наспех,
