переговоры он ни с кем не вступал, с убитыми обращался фамильярно, с
ранеными грубо и только в отношении к лошади появлялись слабые намеки на
вежливость.
- Садись, командир, - сказал Хилле, останавливая телегу. - Подвезу до
башни.
Бьярни подошел ближе. Хилле небрежно откинул в сторону чьи-то
бессильные ноги, и Бьярни сел на освободившееся место.
- Кто это? - спросил он, обернувшись к ногам.
Хилле скосил на распростертое под рогожей тело свои большие, как у
оленя, глаза.
- А черт знает, - сказал он и отвратительно выругался.
Телега дернулась, Бьярни повалился на Батюшку-Барина. Лошадка побрела
в сторону башни. Голова человека, лежавшего под рогожей, моталась из
стороны в сторону.
- Он что, умер? - спросил Бьярни.
- Откуда я знаю, командир? - искренне удивился Хилле. Он подсунул
руку под рогожу и когда вытащил, увидел на ладони кровь. - Вроде теплый и
кровь еще идет, - сказал Хилле и дернул вожжи.
Возле Датского замка Бьярни на ходу соскочил на мостовую. Хилле
поехал к башне, а капитан пошел посмотреть, как продвигается строительство
эшафота. Он поклялся залить Ахен кровью и отступать от своего не
собирался.
Несколько мирных горожан неумело тюкали топорами. Солдаты Косматого
Бьярни вытащили из домов первых попавшихся и, невзирая на их протесты и
заверения, что они никогда в жизни гвоздя в стенку не забили, тычками и
побоями согнали на площадь. Один из них, признав в Косматом командира,
бросился навстречу, держа в отставленной руке молоток, и начал возмущенно
доказывать, что произошла чудовищная ошибка. Бьярни на ходу ударил его по
лицу рукояткой пистолета и, не оборачиваясь, пошел дальше.
Его внимание привлекло слишком большое количество Завоевателей,
собравшихся у башни. Для того, чтобы надзирать за строительством, столько
явно не требовалось.
Когда Бьярни подошел, они разом замолчали. Он встал перед ними,
слегка откинув назад голову. Это были воины с "Черного Волка", и Бьярни не
знал, чего от них теперь ожидать.
Вперед выступил Иннет. От усталости его лицо потемнело, глаза стали
красными и запали.
- Сегодня умер Бракель, - сказал он.
Наступила мертвая тишина. Бьярни знал, конечно, что старый его
соперник тяжело ранен, и все-таки известие о его смерти застало Бьярни
врасплох. Они с Бракелем не виделись со дня начала мятежа.
Помолчав, Косматый осторожно сказал:
- Я осиротел.
Иннет кивнул в знак одобрения.
- Мы все теперь сироты, Бьярни. Наш командир ушел на Морской Берег.
- Чего вы хотите от меня? - спросил Бьярни.
- Пусть Бракель идет на своем корабле к ясной Ран, - ответил Иннет. -
Мы хотим остаться здесь.
- Полосатым парусам нужны люди, - согласился Бьярни. - Их мало
осталось у "Медведя".
Он начинал понимать, что они задумали, и очень обрадовался. Согласно
старому обычаю племен Иннет спросил от лица всей дружины:
- Кто ты, человек, который говорит, что пришел сюда под полосатым
парусом?
- Мое имя Бьярни Длинноволосый, - ответил капитан.
- Сколько врагов ты убил?
- Много, - сказал Бьярни. - И убью еще больше.
Иннет обернулся, и кто-то подал ему большую кружку с брагой.
- Выпей, - сказал он. - Здесь смешались наша любовь к морю и
ненависть к врагам его. Мы хотим быть твоими людьми.
- Будь по твоему слову, Иннет, - ответил Бьярни. Он залпом осушил
кружку, швырнул ее на булыжники мостовой и закричал сиплым сорванным
голосом: - Дети мои!
Ответом ему был дружный рев.
Далла устроилась на лавке вместе с Унн, прикрыла плечи платком и
провалилась в тяжелый сон.
Она и сейчас была очень красива, несмотря на то, что лицо ее
осунулось, и вокруг рта появились складки. Норг поступил правильно, когда
увел ее из дома. Несколько дней назад Хилле привез в башню горожан, у
которых мятежники Демера забирали хлеб. Эти люди пытались сопротивляться
грабежу. Все они умерли к рассвету того же дня, и Батюшка-Барин, не
разбираясь особо, закопал их в общей могиле. Далла видела их, но ничем не
показала, что это ее как-то задело.
Тоддин не переставал удивляться ей. Она все время молчала. Казалось,
ничто не могло вывести ее из равновесия или вызвать у нее страх. Норг
привел ее в башню - и она сутками не отходила от раненых, терпеливо
пытаясь спасти тех людей, которые заняли ее родной город и убили ее мужа.
О чем она думала, меняя повязки, поднося к воспаленным губам кружку с
водой? Если завтра Бьярни, опьянев от убийств, решит повесить ее под
окнами башни, она, как чудилось Тоддину, не произнесет ни слова против.
Но поспать ей не удалось. В серый час, когда над землей проходят
предрассветные призраки, кто-то завозился у входа в башню, и Далла
мгновенно проснулась. Оставив Унн безмятежно сопеть, она осторожно
поднялась со скамьи и взяла платок. Тоддин снял со стены факел и пошел к
лестнице первым. Медные ступени, разбитые сапогами, давно уже не играли
гальярду, а лишь стонали под шагами вразброд. Некоторые ступеньки
Завоеватели заменили на деревянные, они отзывались глухим стуком.
- Кто же на этот раз? - пробормотал Тоддин себе под нос. Его утешала
мысль о том, что Хилле в башне, дрыхнет сном невинности. Раненый добрался
до башни сам - значит, он еще может ходить.
Внизу, у лестницы, кто-то стоял, наклонившись, словно поправляя
сапог. Тоддин поднес факел поближе. Человек резко выпрямился, и Тоддин не
сразу узнал в нем Хильзена. Он был закопчен до черноты и шатался от
усталости. На грязном лице блестели зубы. Верхняя губа была рассечена и
безобразно распухла, один из передних зубов выбит.
Хильзен молча протянул руку в оборванном рукаве и схватил факел. На
мгновение его темные глаза задержались на лице Даллы, а затем он опустил
факел, и Тоддин увидел лежащего на полу Норга. Одежда на нем была
окровавлена так, что невозможно было определить, где рана. Тоддин видел
заострившиеся скулы и ввалившийся рот. Хильзен сел рядом со своим другом,
махнул рукой, а потом неловко повалился на бок, выронил факел и мгновенно
заснул.
Женщина тихо подошла, вынула из-за пояса Хильзена нож, разрезала на
Норге одежду. Норг мутно глядел в потолок и, казалось, ничего не понимал.
Белые руки Даллы мелькали в темноте, быстрые, осторожные. Они снимали
лоскуток за лоскутком и, наконец, обнажилась рана - темное пятно на животе
справа. Тоддин метнулся было взглядом к лестнице, думая позвать Хилле,
чтобы тот принес воды и полотна. Но Далла покачала головой и просто взяла
Норга за руку.
Так прошло несколько минут. Рядом трудно храпел Хильзен, и дыхания
Норга не было слышно. Неожиданно громко и осознанно Норг сказал:
- Далла.
Женщина спокойно склонилась к нему и ответила, выговаривая слова с
твердым ахенским акцентом:
- Я здесь.
Норг улыбнулся, вздрогнул и замер.
Посидев еще немного, женщина высвободила свою руку и встала. Медленно
поднялась по лестнице, волоча за собой шаль. Тоддин остался стоять внизу.
Через несколько минут Далла с девочкой на руках стала спускаться вниз.
Тоддин протянул ей руку, желая помочь, но она не заметила этого. Унн
крепко спала и во сне морщилась. У входа женщина остановилась, не
оборачиваясь, и Тоддин понял, что нужно открыть ей дверь.
В башню хлынуло рассветное солнце. Тоддин вышел на порог, щурясь и
зевая. Далла неторопливо пошла вниз по Морской улице - к себе домой. Он
долго смотрел ей вслед. На плече женщины сверкало медное пятно - рыжая
головка спящей девочки. Далла шла, путаясь в хлопающей на ветру длинной
юбке, и ни разу не оглянулась назад.
Девятый день после начала мятежа подходил к концу. В подвале ратуши
была устроена тюрьма. Альхорн, опасаясь, что Бьярни ночью просто перережет
всех пленных, выставил удвоенные караулы.
Синяка пришел в себя и обнаружил, что находится в сыром и темном
помещении. В дальнем углу на стене коптил один-единственный факел, от
которого было больше тоски, чем света. У него постукивали зубы, и он
сердито сжал их. Пошарил руками вокруг себя, чтобы найти опору и
подняться, и тут же натолкнулся на что-то теплое и живое.
- Гляди, куда руками-то лезешь! - сказал хриплый голос.
- Извините, - пробормотал Синяка. Его обругали, но он почти не
расслышал. Кое-как усевшись, он почувствовал, что на него пристально
смотрят из темноты. Затем знакомый голос спросил, барски перекрывая
пространство от стены до стены:
- Синяка, ты?
Это был Ингольв.
- Я, господин капитан.
- Сукин сын, - сказал Ингольв без выражения. - Я же тебе велел
уходить к заливу.
- Простите, господин капитан.
- Остальные с тобой?
- Ушли к заливу, господин капитан.
- Если Бьярни тебя повесит, я первый скажу, что он прав, - все тем же
ровным голосом произнес Вальхейм.
Синяка не ответил.
Они находились здесь уже больше суток, но ни разу их еще не
накормили. "И не накормят", - уверял какой-то бородач с хриплым голосом.
Спустя три четверти часа в подвал вошел Завоеватель, поставил у двери
ведро воды и тут же вышел. У ведра моментально возникла драка. Пленных
собралось около тридцати человек, и все они не были связаны. Синяку,
ослабевшего после побоев, отпихнули сразу, так что он ударился головой и
опять на время потерял сознание.
Очнувшись, он увидел рядом с собой Вальхейма. Тот сидел, скрестив
ноги, и невозмутимо потягивал воду из плоской фляжки. Синяка с трудом
поднял руку и потянулся к фляге. Вальхейм отвел ее в сторону и засмеялся.
- Что, дурачок? Пить?
Синяка с трудом перевел дыхание. Капитан наклонился и помог ему
сесть.
- Пей, только не все. Мне оставь.
Синяка пил так жадно, что немного пролил на колени. Вальхейм тут же
отобрал у него фляжку, завинтил потуже и занес кулак с явным намерением
ударить, но в последнюю секунду передумал.
- Дерьмо, - сказал он. - Ушел бы вместе с остальными, одним дураком
было бы меньше.
К ним подсел бородач, и начался долгий, скучный разговор о выпивке и
женщинах. Синяка улегся, стараясь не слушать. Неожиданно он опять подумал
о Демере. Тогда ему удалось раздвинуть стену и выпустить его. Может быть,
получится и сейчас. Неплохо бы вырваться отсюда целой толпой. Человек
двадцать из тридцати вполне могут уцелеть.
С огромным трудом он отвлекся от назойливого жужжания разговор и стал
слушать мир в себе и вокруг себя. И когда раскрылся космос, такая
нечеловеческая боль обрушилась на избитое тело Синяки, что в глазах у него
помутилось и к горлу подступила тошнота. Он стиснул зубы и попробовал не
сдаваться, но боль становилась все сильнее и, в конце концов, его
стошнило. На мгновение ему показалось, что сейчас его за это убьют, но
Вальхейм сказал остальным что-то резкое и злое, и его не тронули. "Он
думает, что я от страха", - понял Синяка и хотел объяснить капитану, что
он ошибается, но Вальхейм только мельком поглядел на него и брезгливо
отодвинулся.
Дверь раскрылась, и вошли двое Завоевателей. Они схватили первого
попавшегося и утащили. Через пять минут взяли еще одного. Потом еще.
Остальные молчали недолго. Как только стало ясно, что пока больше никого
не заберут, разговор возобновился. Кто-то с упоением вспоминал, как
пьянствовал в кабачке "Фрегат" в студенческие годы. Прочие, перебивая,
припоминали подобные же заведения в других районах Ахена. Вальхейм больше
помалкивал и морщился.
Синяка обтирал лицо клочками грязной соломы. Вальхейм со вздохом
улегся на каменный пол, подложив руки под голову, и сказал, глядя в
