Гизульф выгонял из дома моих сестер, мать и Ильдихо, как овец. Разве
что не гавкал. И меня пнул, пока я спросонок глазами хлопал.
Мы выскочили на двор. По всему селу лаяли собаки. Тарасмунд стоял с
мечом и не оборачиваясь обронил:
- Чужаки.
Странно, но я не удивился.
Тарасмунд напряженно прислушивался, пытаясь понять, свободна ли ули-
ца. Со стороны храма Бога Единого доносились крики и звон оружия. Посте-
пенно разгоралось зарево.
- Храм горит, - сказала Ильдихо. А Гизела тихонько заплакала.
Тарасмунд показал нам, чтобы мы шли за ним. Но не успели мы выйти со
двора, как к нам заскочили сразу двое. Под одним был конь Гизарны.
Лицо у этого всадника было белое. С него свисали клочья мертвой кожи.
Оно было неподвижное, как у трупа. Сам же всадник - маленький, кряжистый
- и на человека не был похож. Он был как те туманные карлики, о которых
я грезил.
Тарасмунд крикнул нам:
- Бегите!
И убил коня под вторым всадником. Конь рухнул, придавив всадника. Тот
ворочался под ним, яростно и непонятно ругаясь.
Тот, что сидел на коне Гизарны, занес меч над Тарасмундом. Когда он
повернулся, я увидел: то страшное лицо было вовсе не лицом, а берестяной
личиной. А когда я перевел взгляд на Тарасмунда, то никого не увидел.
Там, где он только что стоял, было пусто.
Гизела утробно взвыла и, схватив Галесвинту за руку, бросилась обрат-
но в дом. Она тащила Галесвинту за собой и бежала, не разбирая дороги.
Галесвинта споткнулась обо что-то и страшно заверещала, но Гизела, не
обращая на это внимания, волокла ее дальше, к дому.
Я бросился было за ними, но, не добежав, увидел - то, обо что запну-
лась Галесвинта, был наш отец Тарасмунд. Он бил по земле ногами. Лицо
его, запрокинутое наверх, было совершенно бессмысленным, как у Ахмы-ду-
рачка.
Я схватил его за руку, которой он сжимал меч. Отец не хотел отдавать
мне меча и изо всех сил стискивал пальцы. Я думал, что сломаю ему
пальцы, когда разжимал их. И когда Тарасмунд выпустил меч, он был уже
мертв.
Я выпрямился над телом отца, стоя с мечом. Неподвижная личина оборо-
тилась теперь ко мне. Она будто чуяла запах металла в моей руке.
Я вдруг вспомнил, как годья говорил: "Когда тебе страшно, делай так"
- и нарисовал в воздухе крест. Я чертил крест левой рукой, потому что в
правой был меч.
И тут за моей спиной раздался страшный треск, грохот и топот. Личина
попятилась. Конь Гизарны пугливо присел на задние ноги.
Из конюшни, низко припав к шее коня, вырвался Лиутпранд. Если бы се-
верный ветер заточили в тесной каморе - он и то не мог бы, кажется, выр-
ваться на свободу яростнее, чем наш Лиутпранд из конюшни. В полном бое-
вом облачении, сверкая в занимающемся пожаре своей кольчугой, он едва не
вышиб головой поперечину над входом.
Со страшным ревом устремился Лиутпранд на берестяную личину. Конь Ли-
утпранда легко перескочил тело Тарасмунда и сбил меня с ног. А тот, что
был в личине, повернул коня и с гиканьем помчался прочь с нашего двора.
Лиутпранд поскакал за ним.
Мой брат Гизульф бросился в конюшню и крикнул мне на ходу, чтоб я
вставал и что он, Гизульф, выведет коня дяди Агигульфа.
Становилось все светлее, и я понял вдруг, что горят дома вокруг храма
Бога Единого. По улице пронесся грохот копыт и почти сразу ушел в сторо-
ну храма. Над моей головой тьму прочертили огненные полосы. Их было нес-
колько. Две или три головни попали на крышу дома, и солома стала тлеть.
Я крикнул матери, чтобы она выходила, что путь свободен, а сам побе-
жал к воротам - там оставались Сванхильда и Ильдихо. Но их там уже не
было.
Дорогу передо мной вдруг осветило ярким светом. Я обернулся и увидел,
что крыша дома уже запылала. Занялась и крыша конюшни, откуда Гизульф,
бранясь и плача, пытался вывести коня дяди Агигульфа. Конь испугался ог-
ня и ни в какую не хотел выходить.
Я закричал Гизульфу, чтобы тот бросал коня. Не знаю, слышал ли меня
Гизульф. Когда я выскочил на улицу и огляделся, я увидел, что село пыла-
ет, как лучина, зажженная с одного конца. Возле храма Бога Единого, где
стояли дома годьи Винитара, Одвульфа, Гизарны и Агигульфа-соседа, было
светло, как в полдень. Пешие и конные метались в свете пожара. Из этого
пламени доносился чудовищный рык, будто в наше село пришел волк Фенрир.
Я бросился бежать в сторону хродомерова подворья, где было темно. Со
всех сторон я слышал конский топот, крики, лязг металла, треск пламени.
Эти звуки будто преследовали меня, и я каждое мгновение ждал смерти. Над
селом то взлетал, то замолкал этот странный визг - звериный, радостный.
Когда я почти уже добежал до хродомерова подворья, то увидел, что
всадники идут на село и с этой стороны. Я прянул в сторону, на двор Ар-
гаспа, и в этот миг пришла та самая боль, которой я ждал. Что-то сильно
хлестнуло меня по ноге. Я пробежал еще несколько шагов, прежде чем боль
вдруг оглушила меня, да так, что я потерял равновесие и упал. Всадники
пронеслись мимо.
Я повалился лицом в лопухи и полежал так - не знаю, долго ли. Мне
стало жарко. Я поднял голову и увидел, что горит дом Аргаспа. Пламя ос-
ветило двор, и я увидел, что Аргасп беспомощно ползает по двору, хвата-
ясь руками за землю. В спине у него торчало длинное копье. Ноги Аргаспа
мертво волочились, как полотно, скрученное в жгут.
За домом Аргаспа была тропинка, которая вела вниз по глинистому косо-
гору к реке. Я добрался до этой тропинки и стал сползать по ней на живо-
те, придерживаясь руками за траву, чтобы не скатиться в реку. От страха
и боли я скулил, как щенок. Только бы добраться до хродомеровой норы, а
там уж меня не найдут. Разве что случайно.
Неподалеку отсюда в склоне косогора была та самая хродомерова нора,
над которой потешался дедушка Рагнарис, когда рассказывал, как село ос-
новали. Нынешний же дом Хродомера стоял на косогоре, повернувшись к
склону как бы спиной. Хродомер словно стыдился норы своей и не желал ее
видеть, когда поутру выходил из дома. Так дедушка Рагнарис говорил.
В этой-то норе я и думал отсидеться, пока наши великие воины - дядя
Агигульф, Ульф, Валамир - не истребят чужаков, всех, до последнего чело-
века. А когда последний чужак найдет свою бесславную погибель, Гизульф
догадается, где я прячусь. Он и сам бы здесь спрятался. Если только не
погиб Гизульф в горящей конюшне...
Я сполз пониже и оказался на узенькой тропке, что вела вдоль реки за-
дами села.
В этой норе мы часто прятались, когда играли и выслеживали друг дру-
га. Вход в нее находится не на самой тропинке, а на высоте двух челове-
ческих ростов над ней. С тропинки вход в нору был не виден, если только
не знать о ней заранее - весь склон густо зарос лопухами.
Я стал карабкаться по склону. Карабкаться пришлось очень осторожно,
чтобы не помять лопухи. Они были уже жухлые, и помять их легче легкого.
А я не хотел, чтобы чужаки нашли меня по этим следам.
Стрелу, торчавшую в ноге, я обломил, чтобы она не цеплялась, но обло-
мок с иссиня-черным оперением сохранил. Точнее, я только потом, когда
рассвело, разглядел его, а пока просто сунул за ворот рубахи.
Я понимал, конечно, что ранен не смертельно. Но рана, похоже, этого
не знала. Потому что болела она все сильнее и сильнее, будто взялась ме-
ня уморить.
Мне показалось, что я очень долго одолеваю знакомый путь до норы. Но
наконец я очутился там.
В норе было темно, холодно и сыро. Я свернулся калачиком, как пес,
чтобы сберечь тепло, но все равно меня трясла крупная дрожь. Раненая но-
га донимала тупой дергающей болью.
Я весь извертелся, пытаясь лечь так, чтобы не тревожить ее.
Я положил меч Тарасмунда рядом с собой. Я вдруг почувствовал, что
очень устал. До норы почти не доносилось никаких звуков - на реку откры-
валась нора, - и я понятия не имел о том, что делается в селе.
Постепенно меня сморил сон. Но тут же боль разбудила меня. Я засыпал,
а она меня будила. Так шло время. Мне по-прежнему ничего не было извест-
но. Я стал бояться, что помру в этой норе от раны, как Ахма. Только Ахма
расставался с жизнью дома, на глазах своих родичей, а я издохну, как ди-
кий зверь.
Я стал прислушиваться, жадно хватая любой звук, доносящийся извне.
Мне хотелось знать, что происходит сейчас в селе. То и дело мне чуди-
лось, что я слышу яростный боевой клич дяди Агигульфа, звон оружия,
предсмертные стоны врагов. Да иначе и быть мне могло. Мне даже стало
жаль этих глупых чужаков. Они сами не понимали, куда сунулись. Один
только дядя Агигульф стоит десятерых воинов, а Ульф - двух дюжин.
Я лежал и грезил. Думаю, у меня начинался жар, потому что временами я
переставал чувствовать холод, а временами промерзал до костей.
В селе кипел отчаянный бой. Со стороны кузницы во главе с Ульфом
примчались вандалы - могучий кузнец Визимар с боевым молотом и яростная
Арегунда. Ульф же, как встарь, был вооружен двумя мечами. И там, где
проносился Ульф, справа и слева от него валились трупы врагов. И заперли
они дорогу из села, преградив чужакам путь к спасению.
Со стороны же храма загораживал чужакам путь Лиутпранд. Широкий меч
Лиутпранда поднимался и опускался, и срывались с него капли крови. Гнев-
но ревел Лиутпранд оттого, что убитые громоздятся перед ним валом, мешая
другим чужакам подобраться поближе, дабы изведать ту же участь.
По селу, изнывая от жажды мести, носились дядя Агигульф и друг его
Валамир, Гизарна и Теодагаст, и даже угрюмый Од-пастух с копьем в руке и
с двумя свирепыми псицами - он бился с чужаками на задах села, а собаки
рвали в клочья тех, кто пытался уйти.
И пребывал дядя Агигульф в священной ярости. И Валамир пребывал в
священной ярости. И только одно удерживало их, одержимых гневом, от то-
го, чтобы порвать друг друга зубами - обилие врагов. И уничтожали они
чужаков во множестве, поливая их кровью нашу землю, которая от того бу-
дет еще тучнее...
И вознеслись уже над нашим домом на кольях многочисленные головы. И
над домом Валамира вознеслись. И кичились друг перед другом дядя Аги-
гульф и Валамир видом и числом тех голов.
И одну голову Гизульф отрубил и подарил Марде-замарашке.
Годья же Винитар в великой святости своей сперва возносил молитвы к
Богу Единому, после же вышел из храма с крестом в руке и повелел чужакам
остановиться. И тотчас те чужаки, что возле храма были, обращаются в со-
ляные столпы - как нам про то годья рассказывал еще прежде. И много на-
валилось соляных столпов возле храма. А Одвульф их собирал и в большой
ступе толок. И многих истолок в соль. И стало в селе много соли, так что
еще и в бурге мы ею торговать будем всю зиму.
Дядя же Агигульф будет брезговать той пищей, которая этой солью посо-
лена - так велико его презрение к чужакам.
А когда закончится бой и падет последний чужак, скажет мой брат Ги-
зульф: "А где Атаульф?" И найдет он меня в этой норе, ибо сам спрятался
бы здесь же. И возьмет меня за руку и выведет из норы на солнечный свет.
И скажет Гизульф: "Настало время стравы по отцу нашему Тарасмунду и Ар-
гаспу, отважному воину". И похороним мы их в кургане подле Алариха, Арб-
ра и Рагнариса.
И придут воины из бурга, чтобы возвести тын. И для каждого шеста най-
дется вражеская голова, чтобы шест тот украсить. И еще останутся лишние
головы, их Валамир с Агигульфом повесят туда же, где их охотничьи трофеи
в роще висят.
И оружия много от чужаков нам останется. У каждого в селе будет хоро-
ший меч или несколько мечей. И родится сын Гизульфа, мой племянник. И
подарю я этому племяннику меч нашего отца Тарасмунда. И назовем мы его
не Вультрогота, а Тарасмунд. А если Марда возражать вздумает, мы ей по
сопелке, чтоб знала свое место, рабыня валамирова.
Устрашенная сладостью этих грез, отступила боль. И я наконец успоко-
ился и заснул, зная, что скоро все закончится и закончится добром.
