слова. Но вот взгляд индеанки упал на меня, и слезы полились из ее глаз.
- Увы, друг мой, - пробормотала она, - бедный, бедный...
- Не плачь надо мной, Марина, - отозвался я по-ацтекски. - Какой толк
от твоих слез? Лучше помоги мне, если можешь!
- О, если бы я могла! - воскликнула она, рыдая, повернулась и
выбежала из комнаты пыток. Кортес последовал за ней.
К нам снова приблизились испанцы. Они подняли Куаутемока и касика
Такубы и понесли на руках, потому что те не могли идти, а касик вообще был
без сознания.
- Прощай, теуль! - сказал мне Куаутемок, когда его проносили мимо. -
Ты поистине благородный человек, настоящий сын Кецалькоатля. Да
вознаградят тебя боги за все, что ты выстрадал ради меня и моего народа,
ибо я наградить тебя не могу.
Это были последние слова Куаутемока, которые мне довелось услышать,
ибо в следующее мгновение его вынесли из комнаты.
Я остался один лицом к лицу с тласкаланцами и де Гарсиа. Он не
переставал надо мной насмехаться:
- Что, друг мой Вингфилд, устал немножко? Ничего, все дело в
привычке! Игра трудна только поначалу. За ночь сон освежит тебя, а утром
ты проснешься новым человеком. Ты, наверное, думаешь, что худшее уже
позади, что на большее я не способен? Глупец, это только цветики. Ты,
конечно, воображаешь, что твое упрямство злит меня? Опять ошибка! Я молюсь
о том, чтобы ты не вздумал заговорить, дружок! Я готов отказаться от своей
доли спрятанного золота, лишь бы провести с тобой еще пару подобных
деньков! Я могу расплатиться с тобой сполна - мне посчастливилось найти
такой способ. Ведь можно терзать не только плоть, не правда ли? Когда я
хотел отомстить твоему отцу, я поразил ту, которую он любил. А теперь я
добрался и до тебя. Ты, конечно, не понимаешь, о чем идет речь? Хорошо, я
скажу. Может быть, ты знаешь некую знатную индеанку царского рода по имени
Отоми?
- Отоми? Что с ней? - воскликнул я, впервые разжав уста, ибо страх за
нее поразил меня сильнее, чем перенесенные пытки.
- О, какая удача! Наконец-таки я нашел способ заставить тебя
говорить. Завтра ты у меня будешь соловьем разливаться! А способ простой:
Отоми, дочь Монтесумы, и, кстати, весьма приятная дама, согласно обычаям
индейцев, стала твоей женой, кузен Вингфилд. Я знаю всю вашу историю. Так
вот, твоя жена в моей власти, и я тебе это докажу. Сейчас ее приведут
сюда; можете утешить друг друга. Но завтра она сядет на твое место, и на
твоих глазах ей придется испытать все, что испытал здесь ты. Слышишь,
собака? О, тогда ты заговоришь! Ты скажешь все, только боюсь, будет
слишком поздно!
Первый раз за все время я почувствовал, что силы мои сломлены, и
начал молить своего злейшего врага о милосердии.
- Пощади ее! - стонал я. - Делай со мной, что хочешь, но ее пощади!
Ведь есть же у тебя сердце, даже у тебя, ибо и ты человек. Ты никогда
этого не сделаешь, и Кортес этого не допустит.
- Кортес? - рассмеялся де Гарсиа. - Кортес ничего не узнает, пока все
не будет кончено. У меня есть его письменный приказ - использовать все
способы, чтобы вырвать у тебя признание. Пытки не помогли - значит,
остается только этот способ. А что касается остального, то, по-видимому,
ты меня плохо знаешь. Тебе известно, что такое ненависть, потому что ты
меня ненавидишь. Так вот, увеличь это чувство в десять раз и тогда ты
поймешь, как я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя за твою семью, за то, что у
тебя глаза твоей матери, но больше всего - за тебя самого! Меня,
испанского дворянина, ты избил палкой, как собаку! Разве может хоть
что-нибудь остановить меня теперь, когда я могу, наконец, удовлетворить
свою ненависть? Ты смелый человек, но сейчас ты дрожишь, сейчас и ты узнал
муки ужаса. Какое счастье! Теперь я могу сказать все начистоту: я боюсь
тебя, Томас Вингфилд. Я испугался, когда встретился с тобой впервые - у
меня были на то причины, - и только поэтому пытался тебя убить. По
временам я не мог спать от необъяснимого ужаса, который ты мне внушал.
Из-за тебя я бежал из Испании, из-за тебя я вел себя, как трус, во многих
схватках. В этой странной дуэли мне всегда везло, но все равно я боялся
тебя по-прежнему. Я боюсь тебя и сейчас. Если бы мог, я бы убил тебя
сразу, но тогда твой призрак начал бы преследовать меня вместе с призраком
твоей матери, а главное - мне пришлось бы ответить за тебя Кортесу. Страх
кузен Вингфилд, - отец жестокости. Страх перед тобой заставляет меня быть
беспощадным. Я знаю, что в конечном счете ты меня победишь, живой или
мертвый, но сейчас моя очередь торжествовать. Пока в тебе или в тех, кто
тебе дорог, теплится жизнь, я буду делать все, чтобы довести тебя или
твоих близких до позора, унижения и гибели. А почему бы и нет? Ведь я уже
погубил твою мать, кузен, хотя мне и пришлось это сделать, чтобы спасти
свою жизнь. Мне все равно нет прощения - сделанного не переделать! Ты
гнался за мной, чтобы отомстить, и рано или поздно твоей рукой или с твоей
помощью эта месть свершится. Но сегодня мой час, и я им воспользуюсь, хотя
бы для этого мне пришлось превратиться в мясника!
Внезапно де Гарсиа повернулся и вышел из комнаты, а я от слабости и
боли потерял сознание.
Очнулся я на чем-то вроде ложа и почувствовал, что путы мои сняты.
Надо мной склонилась какая-то женщина. Шепча слова жалости и любви, она
перевязывала мои раны.
Была уже ночь, но в комнате горел светильник, и в его мерцании я
разглядел, что женщина эта была не кто иная, как Отоми, но уже не
измученная и истощенная, а почти столь же прекрасная, как задолго до дней
голодной осады.
- Отоми, ты здесь! - прошептал я израненными губами и застонал,
потому что вместе с сознанием в моей памяти всплыли угрозы де Гарсиа.
- Да, любимый, это я, - тихо отозвалась Отоми. - Мне позволили
ухаживать за тобой. Проклятые, что они с тобой сделали? Если бы я могла
отомстить!..
Отоми разрыдалась.
- Тш-ш-ш! - проговорил я. - Тише. У нас есть еда?
- Сколько угодно. Принесла женщина от Марины.
- Дай мне поесть, Отоми.
Она принялась меня кормить, и постепенно смертельная слабость прошла.
Осталась только боль, раздиравшая на части мое бедное тело.
- Слушай, Отоми, ты видела де Гарсиа?
- Нет, муж мой. Два дня назад меня разлучили с моей сестрой Течуишпо
и другими женщинами, но обращались со мной хорошо, и я не видела ни одного
испанца, если не считать солдат, с которыми сюда пришла. Они сказали, что
ты болен. О, теперь-то я знаю, что это за болезни...
И она снова заплакала.
- Однако кто-то тебя увидел и донес, что ты моя жена.
- Это понятно, - ответила Отоми. - Все ацтеки знали о нашей женитьбе,
сохранить подобную тайну невозможно. Но за что они тебя так мучили? За то,
что ты сражался против них?
- Мы одни? - спросил я.
- Снаружи стоит стража, но в комнате мы одни.
- Тогда наклонись поближе, и я тебе скажу.
Когда я объяснил Отоми все, она вскочила на ноги с горящими главами и
заговорила, прижимая руки к сердцу:
- О, я любила тебя и раньше, но теперь люблю еще сильнее, если только
это возможно! Кто вынес бы подобные страдания, сохранив верность клятве и
побежденным друзьям? Да будет благословен день, когда я впервые увидела
твое лицо, о муж мой, самый верный из всех людей! Но те, кто посмел это
сделать с тобой, где они? Теперь они не придут, правда? Теперь все
кончено, и я буду ухаживать за тобой, пока ты не поправишься. Ведь иначе
они не пустили бы меня к тебе!
- Увы, Отоми, я должен тебе сказать правду: ничто еще не кончено!
И прерывающимся голосом я рассказал ей все, да, все, потому что не
имел права ничего скрывать. Я объяснил ей, для чего ее привели сюда. Она
выслушала меня молча, и только губы ее побелели.
- Поистине теули превзошли наших жрецов, - заговорила она, когда я
кончил. - Жрецы нашего народа пытают и приносят жертвы во славу богов, а
не во имя золота и тайной злобы. Но что нам теперь делать? Скажи мне, муж
мой, ты должен сказать!
- Я не смею, - простонал я.
- Ты словно девочка, которая не решается признаться в сжигающей ее
любви, - проговорила Отоми с печальной и гордой усмешкой. - Хорошо, я
скажу за тебя. Ты думал о том, что этой ночью мы должны умереть.
- Да, - ответил я. - Умереть сейчас или умереть завтра, испытав все
муки и унижения, - иного выбора у нас нет. Если бог нам не поможет, мы
должны помочь себе сами, а способ у нас только один.
- Бог? Нет никакого бога! Было время, когда я усомнилась в богах
своего народа и обратилась к твоему божеству. Но сейчас я отвергаю и
проклинаю его! Если бы был милосердный бог, о котором ты говорил мне,
разве бы он допустил подобное? Ты единственный мой бог, и только тебе я
поклоняюсь, Нечего взывать к тому, чего нет! А если что-то и есть, то все
равно никто не услышит наши жалобы и не увидит наши страдания. Поэтому
будем надеяться только на себя. Вон лежат веревки. На окне есть решетка.
Одно мгновение - и мы улетим за пределы солнца, прочь от жестокости теулей
или просто уснем навеки. Но пока еще у нас есть время. Давай поговорим
немного! Вряд ли они приступят к пыткам до рассвета, а к рассвету мы будем
уже далеко.
И мы повели беседу, насколько мне позволяла боль. Мы вспоминали о
нашей первой встрече, о том, как Отоми была отдана мне, богу Тескатлипоке,
Душе Мира, о дне, когда мы лежали бок о бок на жертвенном алтаре, о нашей
настоящей свадьбе, об осаде Теночтитлана и о смерти нашего первенца. Так
мы проговорили далеко за полночь и умолкли лишь часа в два утра. Гнетущая
тишина воцарилась в темнице. Наконец Отоми обратилась ко мне, и голос ее
зазвучал торжественно и глухо:
- Муж мой, ты измучен болью, а я усталостью. Время совершить
неизбежное. Печальна наша судьба, но впереди нас ждет, наконец, покой.
Благодарю тебя, муж мой, за твою доброту, но еще больше благодарю тебя за
верность моей семье и моему народу. Прикажи приготовить все для нашего
последнего странствия.
- Приготовь, - ответил я.
Отоми встала и занялась веревками. Вскоре все было сделано. Час
смерти пробил.
- Помоги мне, Отоми, - попросил я. - Я сам не могу ходить.
Она подняла меня своими сильными нежными руками, и поставила на
табурет под зарешеченным окном. Потом она накинула мне на шею петлю,
встала со мной рядом и затянула вторую петлю у себя на горле. В
торжественной тишине мы обменялись последним поцелуем. Все уже было
сказано.
Но вдруг Отоми спросила меня:
- О чем ты думаешь в этот миг, муж мой? Обо мне и нашем мертвом
ребенке или о той девушке, что живет далеко за морем? Нет, не отвечай! Я
была счастлива в моей любви - этого достаточно. Сейчас любовь моя
оборвется вместе с жизнью. Я ни о чем не жалею; мне жалко тебя. Прикажи, я
оттолкну табурет. Скажи - да!
- Да, Отоми. Нам не на что надеяться, кроме смерти. Я не могу
изменить Куаутемоку, и я не вынесу твоего позора и мучений.
- Тогда поцелуй меня в последний раз!
Я снова поцеловал ее, и Отоми толкнула табурет, пытаясь его
опрокинуть. В тот же миг двери распахнулись и снова быстро захлопнулись.
Перед нами стояла закутанная женщина с факелом в одной руке и каким-то
узлом в другой. Увидев эту ужасную сцену, она бросилась к нам с криком:
- Что вы делаете? Ты сошел с ума, теуль!
Я сразу узнал голос Марины.
- Кто эта женщина, муж мой? - спросила Отоми. - Откуда она тебя
знает, и почему она мешает нам умереть спокойно?
- Я Марина, - ответила закутанная гостья. - Я пришла вас спасти, если
только смогу.
