- рядом со мной, я не мог позабыть о другом своем доме и о Лили, которую
потерял. По-прежнему я носил ее кольцо на руке, но это было единственное,
что у меня от нее осталось. Я не знал, замужем Лили или нет, жива ода или
умерла. С каждым годом пропасть между нами становилась все глубже, но
мысли о ней преследовали меня неотступно, как тень; они пробивались даже
сквозь бурную любовь Отоми, я чувствовал их даже в поцелуях моих детей.
Страшнее всего было то, что я сам презирал себя за подобные сожаления.
Однако еще больше я боялся, что Отоми, которая никогда со мной об этом не
говорила, читает в моей душе:
Пускай мы врозь,
Зато душою вместе.
Так было написано на колечке Лили, и так оно было в действительности.
Да, мы были врозь, так далеко друг от друга, что невозможно даже
представить мост, который бы нас соединил, но все равно душой я оставался
вместе с нею. Может быть, в ее душе все уже охладело, но моя по-прежнему
стремилась к ней через горы, через моря, через бездну смерти, - если она
умерла и смерть разделила нас. Я по-прежнему втайне мечтал о любви,
которой сам изменил.
Тот, кто прочел историю моих юных лет, наверное, помнит рассказ о
смерти некой Изабеллы де Сигуенса, о том, как в последний час она прокляла
священника, прибавившего оскорбления и брань к ее мукам, и пожелала ему
умереть еще более ужасной смертью от рук таких же фанатиков. Если память
мне не изменяет, я уже говорил, что все это исполнилось, причем самым
удивительным образом.
После того как Кортес завоевал Анауак, этот ретивый священник в числе
прочих приплыл из Испании, чтобы пытками и мечом внушить индейцам любовь к
истинному богу. Среди своих собратьев, занятых тем же милосердным делом,
он был самым рьяным.
Индейские жрецы творили немала жестокостей, вырывая сердца своих
жертв и принося их в дар Уицилопочтли или Кецалькоатлю, но они, по крайней
мере, отправляли души несчастных в Обиталище Солнца. Христианские же
священники не только заменили жертвенный камень изощренными орудиями пытки
и кострами, на которых сжигали людей живьем, но в довершение всего души,
освобождаемые таким способом от земных уз, они отсылали теперь в Обиталище
Сатаны.
Так вот, среди всех изуверов самым дерзким и самым жестоким был наш
отец Педро. Он появлялся то тут, то там, отмечая - свой путь трупами
идолопоклонников, и в конце концов заслужил прозвище "Дьявола Христова".
Но однажды он в своем святом рвении забрался слишком далеко и был захвачен
одним из племен отоми. Это племя откололось от нас из-за своей
приверженности к человеческим жертвоприношениям, но испанцам тоже еще не
подчинилось. И вот как-то раз мне донесли, что жрецы племени хотят
принести в жертву Тескатлипоке захваченного в плен христианского
миссионера. Это произошло на четырнадцатом году нашего правления в Городе
Сосен.
Я тотчас собрался и с небольшим отрядом направился к касику племени,
надеясь, что мне удастся убедить его отпустить священника. Хотя племя и
вышло из нашего союза, мы с касиком сохраняли видимость дружбы.
Однако, как я ни торопился, месть жрецов опередила меня. Когда мы
прибыли в деревню, "Дьявола Христова" уже вели к жертвенному камню перед
установленным на столбе отвратительным идолом, вокруг которого торчали
колья с черепами. Обнаженный до пояса, со связанными за спиной руками и
свисающими на грудь полуседыми космами, отец Педро шел к месту казни,
яростно мотая время от времени головой, чтобы избавиться от укусов
жужжавших над ним москитов. Тонкие губы его бормотали слова молитв, а
пронзительные глазки впивались в лица его заклятых врагов скорее с
угрозой, чем с мольбой о пощаде.
Я взглянул на него и удивился. Я вгляделся пристальнее и только тогда
узнал этого человека. Внезапно в памяти у меня возникло мрачное подземелье
в Севилье, прелестная молодая женщина в саване и тонколицый, облаченный в
черное, священник, который разбивает ей губы распятием слоновой кости и
проклинает за богохульство. Этот самый священник был сейчас передо мной!
Изабелла де Сигуенса пожелала ему такой же участи, как ее собственная.
Желание ее сбылось. Теперь я не остановил бы руку судьбы, даже если бы это
было в моей власти. Я остался в стороне, но когда "дьявол Христов"
проходил мимо, заговорил с ним по-испански:
- Вспомни, святой отец, может быть, ты уже позабыл, но вспомни сейчас
предсмертную мольбу Изабеллы де Сигуенса, которую ты обрек на смерть в
Севилье много лет назад!
Священник услышал меня и, побледнев как смерть, несмотря на загар,
так затрясся, что я думал, он вот-вот свалится. С ужасом уставился он на
меня, но увидел перед собой только обыкновенного индейского вождя,
радующегося гибели одного из своих угнетателей.
- Сатана! - прохрипел он. - Ты пришел из ада терзать меня в мой
последний час?
- Вспомни предсмертную мольбу Изабеллы де Сигуенса, которую ты ударил
и проклял, - ответил я насмешливо. - Не пытайся узнать, кто я, вспомни
только ее слова и не забывай их до конца!
Мгновение он стоял, оцепенев и не обращая внимания на толчки своих
мучителей, но затем смелость вернулась к нему, и он завопил пронзительным
голосом:
- Прочь от меня, сатана, не боюсь тебя! Я помню эту погибшую
грешницу, да успокоится ее душа! Ее проклятие настигло меня, но я радуюсь,
да, радуюсь этому, ибо по ту сторону жертвенного камня передо мной
отверзнутся небесные врата. Прочь, сатана, не боюсь тебя, не боюсь!
Его потащили дальше, а он все еще продолжал вопить:
- О господи, прими мою душу! Прими!
Да успокоится и его душа! Он был жесток, но, по крайней мере, не
труслив и, как подобает, принял все муки, на которые сам обрекал стольких
людей.
Случай этот, сам по себе незначительный, привел к неожиданно важным
последствиям. Если бы я вырвал тогда отца Педро из рук жрецов, мне бы,
наверное, не пришлось сейчас дописывать эту историю в своем доме в долине
Уэйвни. Не знаю, сумел бы я его спасти или нет, знаю только, что даже не
пытался это сделать и что смерть отца Педро навлекла на меня большое
несчастье. Может быть, я был прав, а может быть, виноват - кому об этом
судить? Тот, кто лишь прочитает мою историю, наверное, скажет, что я
виноват, как и во многих других случаях, но тот, кто увидел бы сам
Изабеллу де Сигуенса, заживо замурованную в могилу, сказал бы наверняка,
что я прав. Однако - к добру или худу - все произошло именно так, как я
это описал.
К тому времени из Испании прибыл новый вице-король. Узнав об убийстве
миссионера, он пришел в ярость и решил отомстить непокорным язычникам
отоми.
Вскоре до меня дошли слухи, что против нас, намереваясь уничтожить
поголовно всех отоми, выступило большое войско тласкаланцев и других
индейских племен. Вместе с ними в поход отправилось более сотни испанских
солдат. Возглавлял экспедицию не кто иной, как капитан Берналь Диас, тот
самый солдат, которого я пощадил во время резни в "Ночь печали" и чей меч
все еще висел у меня на поясе.
Нужно было подготовиться к обороне заранее, потому что единственная
наша надежда заключалась во внезапности отпора. Однажды испанцы уже
пытались на нас напасть с тысячами своих союзников, но из них лишь
немногие добрались живыми до лагеря Кортеса. То, что сделано один раз,
можно повторить - так говорила Отоми с гордой уверенностью непокорной
души. Но увы! За четырнадцать лет многое изменилось.
Четырнадцать лет назад мы властвовали над всей обширной горной
страной. Суровые племена по первому зову посылали нам сотни воинов. Теперь
же эти племена не подчинялись нам, и мы могли рассчитывать только на
жителей Города Сосен, да еще нескольких окрестных селений. Когда испанцы
шли на нас первый раз, я мог выставить против них армию в десять тысяч
воинов. Теперь же с большим трудом мне удалось собрать всего тысячи
две-три, да и то, когда опасность приблизилась, часть из них разбежалась.
Несмотря на трудности, мне нельзя было падать духом. Я должен был как
можно лучше использовать все силы, оставшиеся в моем распоряжении, но,
честно говоря, весьма опасался за исход сражения. Однако свои опасения я
тщательно скрывал от Отоми, и она, в свою очередь, если и беспокоилась, то
прятала тревогу в глубине души. Впрочем, ее вера в меня была слишком
велика: Отоми не сомневалась, что одной моей мудрости вполне достаточно
для разгрома всех испанских армий.
Но вот враг приблизился, и мы приготовились к бою. План мой остался
точно таким же, как четырнадцать лет назад. С небольшим отрядом я должен
был выступить навстречу противнику по ущелью - единственной дороге к
Городу Сосен; основные силы, разделенные на две равные части,
располагались на вершинах скал по обеим сторонам этого прохода, чтобы
забросать испанцев сверху камнями, когда я обращусь перед ними в бегство,
- это должно было послужить условным сигналом.
Кроме того, я принял дополнительные меры. Несмотря ни на что, нас
могли оттеснить к городу, поэтому я приказал укрепить его ворота и стены и
оставил там гарнизон. На крайний случай на вершину теокалли, где, после
того как жертвоприношения прекратились, находился наш арсенал, были
перенесены большие запасы воды и продовольствия. Склоны пирамиды мы
укрепили стенами, утыканными осколками вулканического стекла, и другими
сооружениями, превратив ее в неприступную крепость, захватить которую
теперь не смог бы никто, пока в ней остается хотя бы десяток живых
защитников.
Наконец, в одну из ночей в самом начале лета я простился с Отоми и,
приказав основным силам укрыться в засаде на скалах над ущельем, сам
двинулся с несколькими сотнями воинов по темному проходу. Со мной был мой
сын. Он уже достиг того возраста, когда, по обычаям индейцев, юноша должен
испытать все опасности сражения.
Разведчики донесли мне, что испанцы расположились лагерем по ту
сторону ущелья и собираются пройти через него за час до рассвета, надеясь
захватить нас врасплох. Сведения оказались точными. Наутро, едва первые
лучи зари окрасили заоблачные снега вулкана Хака, возвышавшегося за нашей
спиной, глухой шум, усиленный горным эхом, известил нас о том, что враг
двинулся вперед. Я повел воинов по ущелью ему навстречу. Мы скользили
неслышно: здесь нам был знаком каждый камень. Зато испанцам приходилось
туго. Многие из них ехали верхом, а кроме того, у них были с собой две
пушки. Время от времени тяжелые орудия застревали среди камней, потому что
рабы, которые их тащили, не видели в темноте дорогу. Наконец, командир
отряда, не желая вступать в бой в таких невыгодных для него условиях,
приказал остановиться и ждать дня.
Но вот занялось утро, и тусклый свет проник на дно глубокого ущелья.
Из темноты показалась длинная колонна испанцев, закованных в блестящие
латы, а за ними - тысячные толпы их союзников - индейцев, в еще более
пышных нарядах, в раскрашенных шлемах и разноцветных накидках из перьев.
Противники заметили нас тоже и начали насмехаться над бедностью
нашего убранства. Извиваясь среди скал, словно какая-то чудовищная змея,
вражеская колонна поползла вперед по ущелью. Когда между нами осталось не
более сотня шагов, испанцы с боевым кличем опустили пики и, призывая на
помощь святого Петра, бросились в конную атаку.
Мы встретили врагов ливнем стрел. Это остановило их, но ненадолго.
Вскоре испанцы приблизились и начали нас теснить остриями своих длинных
пик. Многие мои воины были убиты, потому что мы с нашим индейским оружием
