выступить с ними в Юкатан. Там меня будут ждать. Когда все отряды
соединятся, мы окружим испанцев среди лесов и болот, нападем на них в
подходящий момент и, уничтожив всех, освободим Куаутемока. Это должно было
стать только первым шагом в борьбе против испанцев; об остальных я не
стану говорить, потому что им не суждено было осуществиться.
Выслушав вестников, я печально покачал головой, потому что их план
казался мне безнадежным. Но тогда встал старший из вестников и отвел меня
в сторону, чтобы передать мне слова, предназначенные только для моих ушей.
- Куаутемок просил сказать тебе, - заговорил вестник. - "Я слышал,
что ты, мой брат, вместе с моей сестрой Отоми живешь на свободе в горах
отоми. А я - увы! - погибаю в темнице теулей, как израненный орел в
клетке. Брат мой, заклинаю тебя, если это в твоей власти, помоги мне во
имя нашей старой дружбы и всего, что мы выстрадали вместе. Может быть,
придет время, когда я снова буду править Анауаком, и тогда ты займешь
место рядом со мной".
Я слушал, и сердце мое обливалось кровью, потому что я любил своего
брата Куаутемока так же, как люблю его до сих пор.
- Возвращайся и постарайся передать Куаутемоку мой ответ, - сказал я
вестнику. - Надежды мало, но я сделаю все, что могу. Пусть ждет меня в
лесах Юкатана.
Узнав о моем обещании, Отоми очень огорчилась: она считала это дело
безумным и говорила, что оно приведет лишь к моей гибели. Но, поскольку
обещание было уже дано, его нужно было исполнить, и Отоми не стала меня
удерживать. Я собрал отряд из пятисот воинов, и мы двинулись в дальний,
трудный путь, рассчитав его так, чтобы встретиться с испанцами в теснинах
Юкатана. В последний момент Отоми хотела последовать за мной, однако я
запретил ей это делать, потому что она не имела права оставлять свой народ
и своих детей, и мы расстались, впервые ощутив горечь разлуки.
Я не стану описывать все тяготы нашего пути. Два с половиной месяца
пробирались мы через горы и реки, через леса и болота, пока, наконец, не
достигли огромного мертвого города, покинутого его обитателями много
поколений тому назад. Местные индейцы называли его Паленке [Паленке - один
из древних городов народов майя с великолепными циклическими зданиями,
покинутый населением задолго до прихода испанцев; расположен у основания
полуострова Юкатан, между реками Грихальва и Усумасинта; таких мертвых
городов в Центральной Америке несколько: Чечен-Ица на севере Юкатана,
Теотиуакан в долине Мехико и т.п.; существуют предположения, согласно
которым огромные цветущие города, где обитали предки народов майя и
других, опустели в результате войн и восстаний, но тайна эта до сих пор до
конца не раскрыта]. Этот город - одно из самых удивительных мест, какое
мне довелось посетить за время своих странствований. Он наполовину зарос
кустарником, среди которого всюду, куда ли взглянешь, возвышаются
полуразрушенные мраморные дворцы, покрытые резьбой внутри и снаружи,
теокалли, украшенные скульптурными изображениями, и уродливые изваяния
ухмыляющихся богов. Я часто спрашивал себя: какой народ сумел воздвигнуть
эту столицу, какие цари здесь правили? Но прошлое ревниво хранит свои
тайны. Ответить на эти вопросы, может быть, удастся лишь тогда, когда
какой-нибудь ученый человек разгадает смысл каменных символов и надписей,
покрывающих здесь сверху донизу стены многих зданий.
Мы укрылись в этом мертвом городе, хотя мне стоило немало трудов
убедить своих людей последовать за мной. Они боялись потревожить души
бесчисленных горожан, некогда обитавших в этих жилищах, боялись пагубной
лихорадки, не говоря уже о змеях и хищниках, бродивших среди развалин.
Однако я получил сведения, что испанцы должны пройти через болота, между
рекой и мертвым городом, и решил устроить засаду именно здесь.
На восьмой день разведчики донесли мне, что Кортес пересек большую
реку выше по течению и теперь пробивается через леса - болотами он был сыт
по горло. Мы спешно двинулись к реке, чтобы переправиться за ним следом,
но тут хлынул такой ливень, каких не бывает больше нигде на земле. Он
продолжался без перерыва целый день и всю ночь, так что под конец нам
пришлось брести по колени в воде, а когда мы достигли реки, то увидели
перед собой безбрежный ревущий поток. Для переправы через него
потребовалась бы по крайней мере добрая ярмутская рыбацкая барка.
Три дня пришлось прождать из берегу, страдая от лихорадки, отсутствия
пищи и чрезмерного изобилия воды, пока река, наконец, не вернулась в свои
берега. Наутро четвертого дня нам удалось ее пересечь, потеряв на
переправе четырех воинов.
Очутившись на другом берегу, я приказал своим людям укрыться в
зарослях кустарника и тростника, а сам с шестью воинами двинулся вперед,
чтобы попытаться найти следы испанцев. Примерно через час мы наткнулись на
прорубленный ими сквозь чащу проход и осторожно пошли по нему. Вскоре лес
поредел, и мы очутились на поляне, где, по-видимому, совсем недавно стоял
лагерь Кортеса. Тут лежал труп индейца, погибшего от болезни. Угли на
кострищах еще не успели остыть.
Ярдах в пятидесяти от лагеря стояло могучее дерево сейба, похожее на
наш английский дуб, только с более мягкой древесиной и белой корой. Сейба
достигает в обхвате размеров столетнего дуба всего за двадцать лет, а
таких деревьев, как это, я, по совести, вообще никогда не видел: с ней мог
бы сравниться по высоте и толщине только "Дуб Керби" да еще, может быть,
"Король Шотландии", который растет в Бруме, ближайшем от Дитчингема
приходе графства Норфолк.
На сербе сидело множество коршунов, и, подойдя поближе, я понял, что
их сюда привлекло. На нижних ветвях, покачиваясь от легкого ветра, висели
тела трех мужчин.
- Вот они, следы испанцев! - проговорил я. - Посмотрим, кто это.
И мы вошли под сень огромного дерева.
Потревоженный нами коршун взлетел с головы ближайшего к нам мертвеца.
То ли от толчка, то ли от взмаха его крыльев повешенный повернулся на
веревке ко мне лицом. Я взглянул на него, отшатнулся, снова взглянул и со
стоном упал на землю. Это был тот, кого я искал и хотел спасти, мой друг и
брат, последний император Анауака Куаутемок. Он был повешен, как вор, в
безлюдном мрачном лесу, и только коршуны кричали здесь над его головой.
Оцепенев от страха и неожиданности, я смотрел на него с земли, и невольно
на память мне пришел гордый символ державной власти ацтеков - хищная
птица, сжимающая в когтях змею. Передо мной раскачивался последний
ацтекский император, и - о ужас! - на моих глазах коршун вдруг впился
когтями в его волосы как жуткая аллегория падения Анауака и его
царственных владык.
С проклятием вскочил я на ноги и, схватив лук, пронзил коршуна
стрелой, С резким криком он упал, трепеща, к моим ногам. Затем я приказал
перерезать веревки. Мы опустили на землю тела Куаутемока, касика Такубы и
третьего знатного ацтека, выкопали под деревом глубокую могилу и положили
в нее всех троих. В последний раз я простился с Куаутемоком под сенью
печальной сербы; там он и покоится вечным сном. Я прошел долгий путь,
чтобы спасти моего брата, но, когда мы встретились, испанцы уже сделали
свое дело, и мне осталось только его похоронить.
Анауак потерял своего вождя, спасать было некого и нужно было
возвращаться. Но, прежде чем тронуться в обратный путь, нам удалось
случайно захватить одного тласкаланца, который говорил по-испански. Он
сбежал из отряда Кортеса, измученный лишениями и трудностями похода. Этот
тласкаланец видел позорное убийство Куаутемока и его товарищей и слышал
последние слова императора Анауака.
По-видимому, какой-то негодяй донес Кортесу о том, что готовится
попытка спасти Куаутемока. Тогда Кортес приказал повесить пленников.
Куаутемок встретил смерть гордо я мужественно, так же, как встречал все
прочие испытания своей трагической жизни. Перед смертью он сказал:
- Я жалею, Малинцин, что не убил себя, прежде чем сдаться тебе на
милость. Сердце говорило мне, что все твои клятвы лживы, и оно меня не
обмануло. Смерть для меня желанна, ибо я испытал поражение, позор и пытки
и дожил до того, что мой народ на моих глазах превратился в рабов теулей.
Но говорю тебе: за все совершенное тебя ждет отмщение!
После этого его казнили в мертвой тишине.
Прощай, Куаутемок, самый храбрый, мудрый и благородный из всех
индейцев! Пусть черная тень твоей мучительной постыдной смерти
неизгладимым пятном лежит на славе Кортеса до тех пор, пока люди не
позабудут ваши имена!
Обратный путь отнял у нас еще два месяца, но, наконец, совершенно
измученные, мы достигли Города Сосен, потеряв в различных дорожных
превратностях только сорок человек. Отоми была здорова и обрадовалась
необычайно, потому что уже не чаяла увидеть меня в живых. Но, когда я
рассказал ей о гибели Куаутемока, она долго не могла успокоиться, скорбя о
своем брате и о том, что вместе с ним погибла последняя надежда ацтеков.
33. ИЗАБЕЛЛА ДЕ СИГУЕНСА ОТОМЩЕНА
После смерти Куаутемока мы с Отоми мирно жили в Городе Сосен еще
много лет. Страна наша была суровой и бедной, и несмотря на то, что мы не
подчинялись испанцам и не платили ям дани, они после возвращения Кортеса в
Испанию не пытались нас покорить. Под их властью был уже весь Анауак, за
исключением немногих племен, живших в таких же труднодоступных местах, как
наше, и, поскольку покорение остатков народа отоми не судило испанцам
ничего, кроме жестоких схваток, они оставили нас в покое до лучших времен.
Я сказал "остатков народа отоми" потому, что постепенно многие
племена отоми сами склонились перед испанцами, и под конец у нас остались
только Город Сосен да его окрестности на протяжении нескольких десятков
миль в окружности. По правде говоря, только любовь к Отоми, уважение к ее
древнему роду и имени да еще, может быть, слава непобедимого белого вождя
и мое воинское искусство удерживали вокруг нас немногочисленных подданных.
Меня могут спросить: был ли я счастлив? Для счастья мне было дано
многое, и вряд ли небо благословило кого-нибудь более красивой и любящей
женой, столько раз подтверждавшей свое чувство подвигами
самопожертвования. Эта женщина по доброй воле легла со мной рядом на
алтарь смерти; ради меня она обагрила свои руки кровью; ее мудрость
помогала мне во многих затруднениях, а ее любовь утешала меня во всех
печалях. Если бы благодарность могла покорять сердца мужчин, я бы навеки
положил свое к ногам Отоми; в какой-то мере так оно и было и так остается
до сих пор. Но разве может благодарность, любое другое чувство или даже
сама любовь, поработившая душу, заставить человека забыть родной дом? Я,
вождь индейцев, сражающийся вместе с обреченным народом против
неотвратимой судьбы, разве мог я забыть свою юность со всеми ее надеждами
и страхами, забыть долину Уэйвни, цветок, который там цвел, и свою клятву,
пусть даже нарушенную? Ведь все было против меня, обстоятельства оказались
сильнее, и тот, кто прочтет эту историю, вряд ли осудит мои поступки.
Поистине немного найдется людей, кто на моем месте, осаждаемый со всех
сторон сомнениями, трудностями и опасностями, поступил бы иначе.
Но память не давала мне покоя. Сколько раз я пробуждался среди ночи и
даже рядом с Отоми лежал, томимый воспоминаниями и раскаянием, если только
человек вообще может раскаиваться в том, что от него не зависит. Ибо я
оставался чужеземцем в чужой стране, и, хотя мой дом был здесь и мои дети
