30. ПОБЕГ
Отоми сбросила петлю с шеи и, спустившись на пол, встала перед
Мариной.
- Так это ты, Марина? - заговорила она гордо и холодно. - И ты пришла
нас спасти, ты, погубившая свою родину, отдавшая тысячи ее детей на
поругание, смерть и пытки? Если бы я была одна, я предпочла бы обойтись
без твоей помощи и умереть, как я этого хотела.
Никогда еще Отоми не выглядела так царственно, как в тот миг, когда
отказалась от последней возможности на спасение ради того, чтобы высказать
все свое презрение той, кого она называла предательницей. Впрочем, Марина
и была предательницей. Если бы не она, Кортес вряд ли покорил бы Анауак.
Я задрожал, услышав гневные слова Отоми. Несмотря на все перенесенные
страдания, жизнь все еще была мне дорога, хотя десять секунд назад я был
готов переступить порог смерти. Неужели Марина сейчас уйдет, и мы
погибнем? Но этого не случилось. Марина только отпрянула и задрожала под
взглядом Отоми.
Удивительный контраст являла столь несхожая красота этих двух женщин,
стоявших лицом к лицу в камере пыток, но еще разительнее было
превосходство царственного духа обреченной на позорную смерть или на еще
более постыдную жизнь принцессы над этой индеанкой, которую судьба на миг
вознесла до звезд.
- Скажи, принцесса, - заговорила Марина своим нежным голосом, - если
мне не солгали, ты сама легла на жертвенный камень рядом с этим человеком?
Почему ты это сделала?
- Потому что я его люблю.
- По той же причине и я, Марина, бросила свою честь на другой алтарь,
по той же причине я пошла против детей своего народа - я люблю другого
человека. Только из любви к Кортесу я помогала ему, поэтому не презирай
меня. Твоя любовь поможет тебе оправдать мою, ибо для нас, женщин, любовь
- это все, Если я виновата, за эту вину я готова нести самое тяжкое
наказание.
- Поистине ты его заслужила, - подхватила Отоми. - Моя любовь никому
не причинила зла, а что сделала твоя? Смотри - вот лишь одно зерно твоего
посева! На этом кресле твой хозяин Кортес пытал императора Куаутемока,
нарушив все свои клятвы! А на этом рядом с ним сидел мой муж и твой друг
теуль, которого Кортес отдал в руки его злейшему врагу де Гарсиа, или
Сарседе. Смотри, что он с ним сделал! О нет, не отворачивайся, добрая
женщина, смотри на его раны! Подумай, до какого ужаса нас довели, если мы
оба готовы умереть здесь, как собаки: мой муж - потому, что он не может
пережить, чтобы меня тоже пытали, я - потому, что дочь Монтесумы,
принцесса народа отоми, не дойдет до подобного позора. Лучше смерть! А
ведь это только один колосок твоей жатвы, отверженная изменница! На
развалинах Теночтитлана ты соберешь богатый урожай позора и смерти. Если
бы на то была моя воля, я бы скорей умерла десять раз, чем приняла
спасение из рук, залитых кровью моего народа! Когда-то он был и твоим...
- О, замолчи, замолчи, умоляю! - простонала Марина, закрывая лицо
руками, словно устрашенная видом Отоми. - Что сделано, то сделано - зачем
ты меня терзаешь? Но неужели тебя, принцессу Отоми, привели сюда, чтобы
пытать?
- Да, пытать, и на глазах моего мужа! А чем дочь Монтесумы, принцесса
народа отоми, лучше императора Анауака? Если их не останавливает то, что я
женщина, разве их удержит мой недавно еще высокий сан?
- Кортес ничего об атом не знает, клянусь! - воскликнула Марина. - А
все остальное его заставили сделать солдаты. Они бунтуют и кричат, что он
украл сокровища, которых Кортес сам никогда не видел. Но в этом злодеянии
он не повинен! Он не знает...
- Тогда пусть спросит у Сарседы, своего подручного.
- Обещаю, я сделаю все, что могу, чтобы отплатить за это Сарседе. Но
время идет, принцесса. Я пришла сюда с ведома Кортеса, чтобы попытаться
выведать у твоего мужа теуля тайну сокровищ Монтесумы. Но ради нашей с ним
дружбы я готова обмануть Кортеса и помочь вам обоим бежать. Ты
отказываешься от моей помощи?
Отоми промолчала. Тогда впервые заговорил я:
- Нет, Марина, мне вовсе не хочется умереть в петле, как
какому-нибудь вору. Но как этого избежать?
- Надежды, по правде говоря, мало, но я подумала, что если вы
выберетесь из тюрьмы переодетыми, может быть, вам удастся скрыться. До
рассвета в лагере вряд ли кто проснется, а если и найдутся такие, то лишь
немногие из них сумеют отличить человека от дерева. Все перепились.
Смотри, теуль, я принесла тебе одежду испанского солдата. Кожа у тебя
смуглая, и в полумраке ты сойдешь за испанца. Для принцессы, твоей жены, я
достала другое платье. Мне стыдно его предлагать, но это единственное, в
чем женщина может свободно ходить по лагерю ночью. Кроме того, я принесла
тебе меч, который у тебя отобрали, хотя и знаю, что когда-то им владел
другой человек.
Не переставая говорить, Марина развязала свой узел и вынула из него
одежду я меч, тот самый, что я отнял у испанца Диаса в кровавую "Ночь
печаля". Но сначала Марина вытащила женское платье и подала его Отоми. Я
увидел желто-красный наряд, какой у индейцев носят только определенные
женщины, сопровождающие войска. Отоми тоже увидела его и отпрянула.
- Женщина, ты принесла мне свое собственное платье, - проговорила она
спокойно, но с таким презрением, с такой дикарской гордостью, что даже я,
привыкший к людям ее племени, был поражен. - Наверное, ты ошиблась. Во
всяком случае, я его не надену.
- О, это уже слишком! - пробормотала Марина, теряя терпение и тщетно
пытаясь скрыть злые слезы, выступившие у нее на глазах. - Я не могу больше
этого выносить. Прощайте, я ухожу.
Марина начала завязывать увел, но я поспешил вмешаться:
- Прости ее, Марина! Это горе заставило Отоми так говорить!
Желание бежать росло во мне с каждой минутой. Повернувшись к Отоми, я
сказал:
- Прошу тебя, будь добрее, жена, хотя бы ради меня. Марина - наша
последняя надежда.
- Лучше бы она дала лам умереть спокойно, муж мой! Хорошо, ради тебя
я надену наряд шлюхи. Но как мы выберемся отсюда, а потом из лагеря? Кто
откроет нам дверь, кто удалит стражу? И даже если нас не заметят, сможешь
ли ты идти?
- Дверь не откроется, принцесса, - ответила Марина, - тот кто меня
впустил, ждет снаружи, чтобы запереть ее, когда я выйду. Но стражи нечего
опасаться, верьте мне. Смотри, теуль, решетка на окне деревянная, твой меч
быстро с ней справится. А если вас потом заметят, притворись пьяным
солдатом, которого женщина ведет к его отряду. Что будет после - я сама не
знаю. Знаю только, что ради вас обоих я рискую жизнью. Если откроется, что
я вам помогла бежать, мне будет нелегко смягчить гнев Кортеса. Война
кончилась, слава богу, но - увы! - теперь я ему уже не так нужна, как
раньше.
- Я кое-как могу прыгать на правой ноге, - сказал я. - В остальном
придется положиться на волю случая. Хуже, чем сейчас, нам все равно не
будет.
- Прощай, теуль, больше мне нельзя задерживаться. Я сделала все, что
могла. Пусть твоя счастливая звезда поможет тебе уйти невредимым. Бели мы
никогда больше не встретимся, прошу тебя, теуль, не думай хоть ты обо мне
плохо, потому что в мире и без того найдется много людей, которые будут
меня проклинать.
- Прощай, Марина, - ответил я, и она ушла.
Мы слышали, как дверь закрылась за ней, и голоса людей, уносивших ее
паланкин, постепенно замерли в отдалении. Потом все стихло. Отоми еще
некоторое время прислушивалась, стоя у окна, но казалось, вся стража ушла,
почему и куда - я до сих пор не знаю. Издалека доносились только хмельные
голоса солдат.
- Теперь за дело! - сказал я Отоми.
- Как хочешь, муж мой, но, боюсь, все это бессмысленно. Я не верю
этой женщине. Изменница предаст и нас. На худой конец теперь у тебя есть
меч, и ты сумеешь им воспользоваться.
- О чем тут говорить? - возразил я. - В жизни нет ничего страшней
пыток и смерти, а нас ждет и то и другое. Чего же нам еще спасаться?
Я сел на табурет и, пользуясь тем, что руки мои остались сильны и
невредимы, принялся вырубать острым мечом деревянные прутья решетки один
за другим, пока не проделал отверстие, через которое можно было
протиснуться. За все это время никто поблизости не появлялся. Затем Отоми
помогла мне одеться в принесенный Мариной костюм испанского солдата - сам
я не смог бы с ним справиться. Трудно представить, какие муки испытывал я,
надевая проклятое платье, а особенно натягивая длинные испанские сапоги на
свои обожженные ноги. Несколько раз я останавливался и спрашивал себя: не
лучше ли просто умереть, чем терпеть такую ужасную боль? Наконец с этим
было покончено, и теперь пришла очередь Отоми облачиться в позорный наряд,
который для большинства индианок был страшнее смерти. Мне кажется, что,
надевая его, она испытывала еще большие страдания, чем я, хотя и другого
рода, ибо для гордой Отоми это платье было ужаснее тернового венца.
Но вот переодевание закончилось. Отоми жеманно прошлась передо мной и
спросила с дикой насмешливой улыбкой:
- Ну как, солдатик, хороша ли я? Ах, душка!..
- Перестань дурачиться! - оборвал я ее. - Какая разница, во что мы
переодеты, если речь идет о жизни?
- Большая, муж мой. Но тебе, мужчине и чужестранцу, этого не понять!
Я пролезу в окно первой и буду ждать тебя. Если ты не сможешь последовать
за мной, я вернусь, и мы покончим с этим маскарадом.
Отоми быстро проскользнула в отверстие - она была сильна и гибка,
словно оцелот [крупное хищное животное из семейства кошачьих,
распространенное в тропической Америке]. Поднявшись на табурет, я
постарался сделать то же самое, насколько позволяли мои раны. Мне удалось
наполовину высунуться из окна, но тут я застрял и повис, как дохлая кошка.
Наконец Отоми буквально выдернула меня наружу, и мы оба свалились на
землю. Я не смог удержать стона. Отоми поставила меня на ноги, вернее на
ногу, потому что я мог ступать только на одну из них, и мы огляделись.
Вокруг не было ни души; даже пьяные вопли в лагере стихли. Вершина
Попокатепетля уже розовела под первыми лучами солнца. В долину спускался
рассвет.
- Куда теперь? - спросил я.
Хорошо еще, что Отоми с ее сестрой, женой Куаутемока, и другим
женщинам разрешили свободно ходить по лагерю, и она, подобно большинству
индейцев, прекрасно запоминала дорогу, по которой прошла хоть раз, так что
теперь Отоми могла вести меня хоть в кромешной тьме.
- Пойдем к южным воротам, - прошептала она, - может быть, теперь,
когда бои кончились, их не охраняют. По крайней мере эту дорогу я знаю.
Мы двинулись вперед. Я прыгал на одной ноге, опираясь на плечо Отоми.
С большим трудом мы одолели ярдов триста, никого не встретив, но тут
счастье нам изменило. Завернув за угол какого-то дома, мы лицом к лицу
столкнулись с тремя солдатами, возвращавшимися к себе в сопровождении
нескольких слуг после ночной попойки.
- Это еще кто здесь? - заорал один из них. - Как тебя зовут, друг?
- Доброй ночи, братец, бай-бай! - ответил я по-испански хриплым
голосом пьяницы.
- Ты хочешь сказать, доброе утром - рассмеялся солдат, потому что уже
светало. - Но как твое имя? Я что-то тебя не знаю, хотя рожа твоя мне
знакома. Уж не встречались ли мы в бою?
- Не имеешь права спрашивать мое имя! - важно ответил я, раскачиваясь
взад и вперед. - Не дай бог, узнает мой капитан, - тогда всем не
поздоровится. Он у нас непьющий. Дай руку, девка, пора спать, бай-бай.
Видишь, солнце уже садится!
Солдаты расхохотались. Один из них обратился к Отоми:
- Брось этого пьяного дурня, красотка, пойдем с нами!
Он потянул ее за руку, но тут Отоми повернулась к нему с таким
