галло-римлян, госпожой дома, Matrona honestissima. Сомнительно, чтобы даже у
германцев женщина пользовалась большим уважением. Цезарь описывает своего рода
общность имущества, как бы признававшуюся между супругами: "Сколько, -- говорит
он, -- муж получал от жены в виде приданого, столько же он вкладывал из своего
собственного имущества, и все вместе принадлежало тому, кто переживал другого".
Жене поручалось воспитание детей до тех пор, пока им не давалось оружие.
Неслыханной вещью для греков и римлян было то, что в некоторых галльских
государствах женщины принимали участие в публичных совещаниях; рассказывают, что
когда Ганнибал проходил через южную Галлию, он должен был предоставить решению
женского трибунала свои споры с туземцами. Греки и римляне хвалили впрочем
грацию, стройность, белизну кожи галльских женщин. Laeta et gravis, fidelis,
pudica -- вот нравственные качества, которые они им приписывали. Разве Эпонина,
давшая античному миру один из наиболее трогательных примеров супружеской
верности, не была женщиной римской Галлии?
Основой древнего галльского общества был патриархальный строй. Известное число
семейств, издавна утвердившихся в стране, владело землей и ее богатствами; это
были старинные скандинавские или германские завоеватели, "благородные", о
которых говорит Цезарь. Вместе с друидами и бардами они составляли
привилегированный класс. Что касается плебса, то, по выражению Цезаря, он
находился более или менее в "рабском состоянии"; он состоял преимущественно из
кельтов. При управлении этой всемогущей аристократии между племенами происходили
постоянные гражданские войны. Различные кельтские народы, чаще всего
соперничавшие между собой, не были способны сосредоточить свои силы против
общего врага; они были покорены один после другого, потому что не умели
соединиться вместе. Кельтов часто упрекали в этой анархии, в этом бессилии
основать единое государство. Но не надо преувеличивать, как это обыкновенно
делается, разницы в этом случае между галлами и германцами или римлянами. Разве
мы не встречаем у древних германцев той же анархии? Германские "князья" были
вождями, избиравшимися за их физическую силу и военные доблести; они были
окружены "товарищами", избиравшими их добровольно; но их соединяли чисто
индивидуальные, а не общественные узы. Идеи государства, собственно говоря, еще
не существовало. У галлов же мы находим не только подобное "товарищество", но и
"покровительство", "клиентелу", что с точки зрения социологии представляет более
высокую степень организации. И эта система покровительства прилагалась не к
одним индивидам; она распространялась на целые племена: слабый народ был
клиентом сильного. Такого рода конфедерации охватывали почти всю Галлию. Надо ли
напоминать, что в эпоху Цезаря два соперничавших народа -- эдуены и арверны
оспаривали друг у друга право покровительства по отношению к различным галльским
племенам? Такого рода организация еще в большей степени, нежели германская,
представляла собой первые зачатки феодальных отношений. Дело в том, что
общественный строй германцев оставался менее сложным; их раса была менее
смешанной, среди них не было такого глубокого различия между завоевателями и
побежденными; потому именно мы и находим у них не "клиентов", а товарищей. Но в
общем они проявляли не более общественного духа, чем галлы; подобно последним,
они были разъединены и были побеждены благодаря этому разделению. Они даже
оставались долее в состоянии анархии, чем галлы, которые немедленно же
подчинились римской централизации.
Можно признать только, что в общем кельты проявляли менее индивидуализма и, за
исключением религиозной области, менее склонности к иерархии, чем чистые
германцы. Как мы уже сказали, они всегда стремились к равенству, было ли это
равенство свободных или равенство подвластных людей. Кроме того, благодаря
большей общительности они достигли более высокой ступени социального развития.
Опираться на эти данные, чтобы извлекать из них выводы, приложимые к современной
эпохе, -- значит создавать иллюзии. Одни считают нас кельтами и потому признают
склонными к анархии; другие считают нас римлянами и потому обреченными на
деспотическую централизацию. Здесь снова фатум рас является своего рода идолом.
Совершенно бесполезно противопоставлять "латинские" нации германским, как это
делается особенно в Германии; совершенно бесполезно причислять Францию к
"легкомысленным" латинским народам, которые якобы ощущают "врожденную
потребность в правительственной опеке", вместо того чтобы подобно германцам
чувствовать склонность к свободе и личной инициативе; Франция, как мы видели, не
латинская нация. Историки доказали даже, что среди западноевропейских стран ни
одна не оказывается более свободной от римской крови, чем Галлия. Без сомнения в
долинах Оды, Роны и Мозеля существовали довольно многочисленные римские или
итальянские колонии; но они были очень невелики, и, сверх того, контингент
колонистов, переселенных вначале, по-видимому, не возобновлялся в них.
Число римских колонистов, поселенных Цезарем и Августом, определяют в тридцать
тысяч; удвойте и даже утройте это число, если хотите; присоедините к нему
купцов, промышленников, чиновников и рабов, и вы все-таки получите очень
незначительную цифру римской иммиграции.
Даже в Провансе белокурые гречанки Арля с глазами сарацинок по всей вероятности
не гречанки и не сарацинки. Можно, конечно, встретить в Арле и других местах
некоторые следы римского типа; но где же она, эта "латинская кровь" во Франции?
ГЛАВА ВТОРАЯ
В КАКОМ СМЫСЛЕ ГАЛЛИЯ МОЖЕТ БЫТЬ НАЗВАНА НЕОЛАТИНСКОЙ
Францию можно назвать неолатинской нацией только в смысле ее культуры и
воспитания, явившихся результатом новой общественной среды, созданной
завоеванием. Из всех народов, покоренных Римом, галлы были ассимилированы
быстрее всех. Сами римляне поражались этим. Галлия оказала меньшее сопротивление
этой ассимиляции, чем Испания. Следует ли приписать этот факт свойству расы?
По-видимому, действительно галлы были более способны на интенсивное, нежели на
продолжительное сопротивление. Их порыв был настолько интенсивен, что почти
сразу же истощил весь запас национальных сил. Когда Верцингеторикс попытался
последний раз оказать сопротивление, то галлы проявили, по словам Цезаря, "такое
единодушное стремление снова завоевать свободу и вернуть прежнюю военную славу
своей расы, что даже бывшие друзья Рима забыли оказанные им благодеяния и все
без исключения, собрав все душевные силы и все материальные средства, думали
только о том, чтобы драться". Цезарь немного преувеличивает. Галлия не вся
поднялась сразу. Иберы ждали, чтобы нападение было сделано на их землю; юг не
"пошевелился". Верцингеториксу не удалось увлечь всех вождей. Дело независимости
защищал главным образом кельтский плебс, угнетенный римскими легионами и
итальянскими купцами. Верцингеторикс лишь казнями мог принудить аристократию
исполнять свой долг, но как только герой был побежден, она покорилась. Члены
аристократической партии предпочитали римское господство кельтской демократии;
они при случае даже оказывали поддержку Цезарю. В конце концов, десятилетняя
отчаянная и кровопролитная война в значительной степени уничтожила в Галлии
воинственные и беспокойные элементы галльского или германского происхождения.
После такой потери крови, раса белокурых долихоцефалов необходимо должна была
оказаться истощенной; осталось более послушное стадо кельтов, миролюбивых по
натуре, склонных покориться неизбежной участи, измученных аристократической
тиранией и не желавших ничего лучшего, как переменить своих многочисленных и
слишком хорошо известных им повелителей на одного, которого они еще не знали.
Каким образом страна, разделенная духовно, вследствие вражды рас, классов и
народностей, могла бы одержать победу над величайшим полководцем древности?
Кроме того Плутарх напоминает, что Цезарь уже овладел во Франции более чем
восемьюстами городов, покорил более трехсот народов, сражался в различные
времена против трех миллионов человек, из которых один миллион погиб на полях
битв, а другой миллион был обращен в рабство; один римский писатель сравнивает
истощенную Галлию с больным, истекшим кровью и потерявшим последнюю надежду.
Можно, следовательно, сказать, что чем централизованнее н единодушнее было
последнее сопротивление галлов, тем скорее оно могло быть подавлено одним
ударом; его интенсивность была куплена ценой его продолжительности.
Раз оказавшись победителем, Цезарь скоро нашел союзников в своих недавних
врагах: разве "легион жаворонков" не помог ему основать империю? Разве его не
упрекали в том, что он "с высоты Альп спустил с цепи бешеных кельтов" и ввел их
даже в сенат, так что "галльские штаны" появились в римских трибунах17?
Побежденные в конце концов стали восторженно относиться к своему победителю,
обнаруживая таким образом свою склонность следовать за великими полководцами,
увлекаться личностью и восхищаться всякой силой, умевшей заставить уважать себя,
если только эта сила проявляла в то же время умственное превосходство и внешние
признаки великодушия. Римский Бонапарт убедил их, что, живя среди них, он сам
сделался галлом; корсиканский Цезарь, вначале глубоко ненавидевший французов,
также убедил их, что он олицетворял собой Францию18. Галлы всего более нуждались
в единстве. Если до римского завоевания они обладали большей независимостью, то
после него они оказались более сплоченными. Мы уже говорили, что кельтам, вообще
говоря, недоставало политического смысла. Рим дал им Национальный Совет, общий
культ, привычку к одним и тем же идеям, сознание одних и тех же интересов,
чувство реальной солидарности. Всем этим римское государство не только не
уничтожило галльской национальности, но, напротив того, способствовало развитию
у галлов идеи отечества. Латинские и неолатинские нации, говорят нам, были и
остаются поклонницами единоличной власти. Однако не говоря уже о греках, живших
под республиканским управлением, римская республика существовала, по-видимому,
довольно долгое время и играла не малую роль в истории. Если Рим окончил
обожанием своих императоров, а Галлия скоро стала разделять это обожание с
Италией, то это объясняется тем, что империя обеспечивала мир, которого страстно
желали все. Императорское могущество казалось тогдашним умам своего рода
провидением. Подобно тому, как в ранние эпохи человечества, говорит Фюстель де
Куланж, поклонялись облаку, которое проливало дождь и оплодотворяло землю, и
солнцу, заставлявшему созревать жатву, люди стали обоготворять верховную власть,
казавшуюся им гарантией мира и источником всякого благоденствия. Эти поколения
не только терпели монархию; они желали ее. Следует ли им ставить это в вину,
видеть в этом недостаток расы? Нисколько. Если бывают времена, когда свобода
становится предметом культа, то легко понять, что бывают и другие, когда принцип
власти, являясь более необходимым, представляется заслуживающим большого
уважения. Римское завоевание было благодеянием; оно обеспечило порядок,
безопасность, хорошее управление, а позднее внесло христианство. Таким образом
галлы получили возможность, по выражению Фюстель де Куланжа, овладеть "тем
прекрасным плодом, который созрел, благодаря усилиям двадцати поколений греков и
римлян". Они преобразовались по собственной воле, а не под влиянием завоевания и
насилия. Вследствие этого почувствовав и поняв благодеяния римского мира, они
сделались более греко-латинами по духу, чем сами римляне. Добиваясь допущения в
сенат знатных галлов, император Клавдий мог сказать: "Эта страна, утомившая бога
Юлия десятилетней войной, заплатила за эти десять лет столетием неизменной
верности".
Галлия скоро сделалась средоточием богатства, промышленности и культуры19. Одним
