словарь, стилистические приемы, символика, сюжетные схемы, образы и т д -
17
постоянные величины, созданные первобытной коллективной психикой, главенствующей
над творческой личностью и подсказывающей ей будущий характер произведения.
Генезис этих форм принадлежит доистории и ее первобытной культуре: человечество,
в поисках осмысления действительности, объясняло явления внешнего мира путем
сопоставления своей жизни с жизнью природы; отсюда - одухотворение ее и анимизм.
Помимо анимистических воззрений, имеются и чисто конкретные условия быта,
обычаев, всякого рода норм внутри общества и т.д. Из того и другого слагаются
известные схемы впечатлений, схемы психики, которые, в свою очередь, порождают
схемы сюжетов и мотивные формулы. Отсюда - интерес Веселовского как теоретика
литературы к вопросам этнологии и фольклора, интерес, обогнавший наше
литературоведение с его yпopным игнорированием генетических вопросов и ведущих к
ним отделов знания. Это внимание Веселовского к генетике литературных форм и то,
что он без генезиса не решается ставить проблему теоретической поэтики,
необходимо занести в протокол истории. Весь последний период жизни Веселовский
интересуется идеологическим содержанием литературных форм; он изучает
первобытное мышление, быт и религию низших культур, общенародные поверья,
сказания и обряды; он читает Фрезера, знает уже Дюркгейма, и мы вот-вот найдем у
него имена Леви-Брюля и Прейса3. На первом плане, в качестве устойчивой
"данности", стоят и здесь "роль и границы предания" как естественное когда-то
выражение "собирательной психики" и создатель "стиля и ритмики, образности и
схематизма простейших поэтических форм"4. "Под мотивом, - говорит Веселовский, -
я разумею формулу, отвечавшую на первых порах общественности на вопросы, которые
природа всюду ставила человеку, либо закреплявшие особенно яркие, казавшиеся
важными или повторявшиеся впечатления действительности", и дальше: "сюжеты - это
сложные схемы, в образности которых обобщились известные акты человеческой жизни
и психики в чередующихся формах бытовой действительности"5. В этих определениях
мы имеем мотив и сюжет в виде сложных образных единиц, причем сама образность
есть продукт общественной психики, космологического или бытового характера.
Основное значение в построении Веселовского имеет его учение о синкретизме, т.
е. о том смешанном состоянии, в котором первоначально находились зародыши
будущих литературных жанров; обрядовое действо, не-
18
отделимое от пляски и пения, - вот откуда вышли все жанры. Итак, поэтические
роды имеют свою праисторию, в которой еще отсутствует между ними различие.
Сперва поэзия поется и пляшется; это период, когда эпос неотделим от лирики,
лирика от драмы. Хорическое начало обряда, состоящее из хора и запевалы,
порождает попеременность, чередование (амебейность) стихов и запевов, ведущее к
рефренам и повторениям отдельных строф. Сперва из синкретического обряда
выделяются лиро-эпические элементы, распадающиеся далее на эпос, а там и на
лирику. Генезис эпоса - "в племенном самосознании", "на меже двух племен"; он
складывается из маршевых и военных песен, из заплачек, из песен о вождях. Первый
певец - это дружинник, хранитель предания; далее это скоморох, воспевающий того,
кто ему платит. Вырастающие со временем школы сдерживают певца, но и закрепляют
художественность стиля, придавая ему традиционность и шаблон; из жонглера и
прапоэта создается впоследствии поэт. Выделение из синкретического действа
элементов эмоциональной взволнованности приводит к созданию лирики; лирическое
начало - это проекция коллективного "я" на поэта, это "коллективный
субъективизм". Наследие хорового возгласа, рефрен начинает отделяться от песен
хора; это короткие формулы, содержащие в себе описание простейших аффектов.
Дальнейший выход к субъективности уже определяется "групповыми выделениями
культурного характера", личный поэт, лирик или эпик, всегда групповой, разница в
степени и содержании бытовой эволюции, выделившей его группу. Наконец, драма -
это не самая молодая, а напротив, наиболее древняя часть, выделившаяся из
синкретического прадейства на почве культа. Выросши из народных игр при годовых
праздниках, драма получает художественный генезис в момент этого выхода из
культа. Корифей обрядового хора расчленяется тогда на актеров, хор обособляется,
диалог между актерами выступает на первое место6.
Веселовский имеет дело с фактами жизни и приписывает им непосредственную роль в
формации литературных элементов, минуя сознание; сами эти факты он понимает в
культурно-историческом духе; в них - генезис форм, в частности - сюжета, в
причинном соотношении с ними находится вся литература. Итак, литературные формы
- это продукт доисторической общественности, а их содержание - содержание
культурно-историческое. Сама доистория мыслится Веселовским конкретно
19
как известная прародина - и временная и пространственная, ибо прослеживаются
приемы и пути распространения порожденных ею форм. В связи с такими взглядами
Веселовского и с его объяснением словесных форм как продукта быта и психики, как
известных отложений чисто внешних условий, стоит и его взгляд на письменность и
ее преувеличенную роль в задачах преемственности форм и их распространения.
Значение Веселовского, конечно, огромно. Мы уже знаем, что он "механистичен",
что его теория - типологическое детище "культурно-исторической школы", что в
теории заимствования он шел за Бенфеем, в теории синкретизма совпадал со
Спенсером и Шерером, такими же, как и он, позитивистами и "постепеновцами".
Многое можно раскопать у Веселовского и во многом его обвинить: его историзм еще
пропитан плоским эволюционным позитивизмом, его "формы" и "содержания", два
антагонизирующих начала, монолитно-противоположны Друг другу, его сравнительный
метод безнадежно статичен, несмотря на то, что сюжеты и образы у него
"бродят"... Проблемы семантики Веселовский совсем не ставит, и в этом он
особенно нам чужд; его интересует общая механика литературного процесса в целом,
но не движущие причины этой механики; у него нет ни социальной обусловленности,
ни изучения мышления, ни интереса к раскрытию смыслового содержания
литературного факта. Наконец, его синкретическое праобрядовое действо в вопросах
генетики литературы - то же, что праязык с его нерасчлененностью в
индоевропейской постановке вопроса о происхождении языка. Элементы этого обряда
- пляска, пение, действо, - в том виде, в каком Веселовский принимает их за
эмбрион литературы, - на самом деле имеют за собой долгие раздельные пути
собственного развития, где они не были еще ни пляской, ни песней, ни культовым
действом; данными такого псевдосинкретизма можно пользоваться при изучении
позднейших стадий родового строя, но нельзя в них видеть генезиса литературы ни
фактически, ни по методу.
С именем Веселовского связана первая систематическая блокада старой эстетики.
Использовав данные английской школы антропологии и все вспомогательные средства
к построению исторической поэтики, Веселовский сделал то, что поднимает его
теорию на исключительную высоту, несмотря на отдельные промахи и недостатки: он
показал, что поэтические категории суть исторические категории, и в этом его
основная заслуга. Все
20
поэтические роды (жанры), сюжет, стиль, образность подвергнуты им генетическому
анализу и показаны как часть единого литературного процесса. После Веселовского
нельзя спрашивать. зачем литературоведению генезис? Это значит спрашивать, зачем
литературоведению исторический метод? Такой взгляд - наследие старой эстетики. И
однако же генетическое изучение литературы, несмотря на преклонение перед
Веселовским, встречает и посейчас наибольшее сопротивление, считаясь чем-то
ненужным и навязанным литературе со стороны.
6 Теория самозарождения
Веселовский работал в эпоху, когда новые гори зонты стала только что открывать
молодая наука о первобытной культуре, обогащенная фольклористикой и этнографией.
Под их влиянием создается теория самозарождения, третья по коренному значению;
она объясняет одинаковые формы верований, мифа и обряда одинаковым генезисом из
психики, которая появляется равно у различных народов, на известной стадии их
развития. При таком взгляде в науку вводится понятие параллельных явлений (не
вызванных ни общим происхождением из одного источника, ни заимствованием), с
отводом каждого из них в свое особое русло, с общей подпочвой равных условий
возникновения. Чисто теоретически, на смену единичной причине идет
множественность причин, и в этом ценность теории, и хотя ей не хватает
материалистического обоснования этих "причин", в ней есть прогрессивные
возможности, которые окажутся впоследствии богатым материалом для критической
переработки.
Теория самозарождения в своих философских выводах означала отход от
дарвиновского понятия прямолинейной эволюции. Но сами ее творцы интересовались
не теорией, а работой, главным образом, над непосредственным материалом. В эту
эпоху, в виде реакции на миф и сказание, выдвигается значение обряда, и обряд
считается приматом, из которого вырастает сказание7. Английская школа
антропологии оказывает доминирующее влияние на исследователей словесных форм;
целый научный период проходит под знаком работ фрезера, который впервые
позволяет себе богатейшие сопоставления обрядов и мифов всех доступных ему
народов и эпох и реконструирует под ними единую стадию магической, дорелигиозной
обрядности; после него начинает широко привлекаться фольклор и трактоваться в
духе того же анимистически-магического обряда8. Эти мифологисты нового том I
взамен солярных мифов, выдвигают обряды
21
плодородия; таковы все последователи Фрезера и, в частности, Сентив. Хотя Фрезер
бросал "в одну общую кучу" самые разнородные факты, пренебрегая их историей,
значение его не может быть умалено. Он отбросил перегородки во времени и месте,
сопоставил фольклор культурных народов с некультурными и снял поэтическую вуаль
с античности, сблизив ее обрядность и мифологию с культурой нецивилизованных; в
его время нахождение общих черт было прогрессивно, так как оно уничтожало
великодержавную, искусственную пропасть между высшими и низшими культурами.
Кроме того, работы фрезера помогли всем ученым ставить генетические вопросы; они
открыли, вслед за Тейлором, новый мир представлений, предшествующий
возникновению религии. Рядом с антропологией работает в это время и археология,
которая, на основании памятников, выдвигает теорию этнических субстратов ранних,
доисторических культур; но особенно расцветает наука о религии и о первичном
мышлении. В первой с блеском работают классики, и знаменитую школу создает
Герман Узенер. И он тоже сторонник светового происхождения большинства образов,
но его метод кладет грань между старым пониманием мифологистов и этой новой,
казалось бы, солярностью. Разница в том, что Узенер видит в самом мифе продукт
известных представлений, перенося тем самым центр тяжести с обряда и мифа на
проблему истории сознания. Образ должен изучаться с точки зрения генезиса,
породивших его представлений. Религиозные представления важны не своим
содержанием, но общим принципом своего возникновения; вот это-то возникновение,
отрицающее формальную логику, говорит, что мышление понятиями вырабатывалось в
течение долгих веков, и что ему предшествовало мышление образами9. Все
представления создались мифотворческим сознанием, которое противоположно
позднейшему, понятийному10. Мифологические образы возникли в доистории. Язык,
религия, нравственность - общественные проявления, которые проходят стадию
развития уже до того, как вступают в историю. В поздних формах упорно продолжают
жить ранние, свидетельствующие об этой предварительной стадии пройденного
развития, и нужно "распознавать в цветистом слове и разговорной оболочке
выражений основной вкус их первоначального значения"11. Таким образом Узенер
закладывает новое учение об образном представлении как об одной из начальных
стадий сознания. Как результат, появляются систематические исследова-
