внимательность всему из научного наследия, что может быть переработано и
использовано. Но бывают также этапы в истории науки, когда, при всем уважении к
достоинствам предшественника, хочется от него отгородиться; и, как ни почтенна
традиция, - бывают такие исторические этапы! - появляется желание показать вещь
по-иному, пусть не с должной законченностью и удачей, но в противовес именно
этой чрезмерно доброкачественной и чересчур самонадеянной преемственности. Этот
исторический этап - наш сегодняшний советский день, с переворотом в научном
мышлении, с революционным сломом старых методов и методик работы.
Учение Марра о языке не только сломало традиции и нормы старого языкознания, но
и открыло новые перспективы в изучении истории самых различных идеологий.
Изучение истории языка в увязке с историей мышления и материальной культуры дало
богатейший материал, игнорировать который нельзя. Эта работа опирается на выводы
созданного Марром учения о языке и предполагает у читателя хотя бы некоторое
знакомство с основными положениями этого учения.
Самое существенное в теории Марра - тот водораздел, который она образовала между
формальным и семантическим подходом к проблеме формы.
7
Литературоведение изучало литературу не во всем объеме ее истории, а только в
периоде уже сложившихся ее форм, со второй, так сказать, половины пути; при этом
вину сваливали как раз на античную литературу, где якобы сходились все начала и
все "первостихии". Но пора реабилитировать слепого Гомера и показать, что и он
знаменует чрезвычайно позднюю стадию в истории литературы. Основной переворот
Марра состоял в том, что он открыл ранние и даже первые стадии в истории
образования языка и литературы там, где они не были до него примечены, стадии до
звукового языка, до литератур; что он первый показал генезис литературы и языка;
что этим он первый заложил базу для подлинной истории языка и литературы во всем
ее объеме, от самого возникновения. И если миф, обряд, материальная культура
оказались в той решающей стадии сиамскими близнецами литературы, то за это,
конечно, можно извиниться перед традицией, но дела изменить нельзя.
А теперь несколько слов о самой Поэтике. Я ее закончила в 1927 г. как
теоретическое продолжение моего "Происхождения греческого романа" (1919-1923),
где я ставила те же самые, что и здесь, проблемы, но лишь на одном цикле сюжетов
и жанров. С этого времени я ее дискутировала и развивала в отдельных докладах и
статьях. И.Я.Марр очень заряжал меня своей активной поддержкой; я с
благодарностью и преданностью должна сказать, что он защитил меня на первом
диспуте, привлек к работе в Яфетическом институте, прикрепил к этому своему
детищу мою Поэтику, командировал меня с нею в Москву, в Коммунистическую
академию, поручил мне сорганизовать работу над сюжетом Тристана и Исольды.
Конечно, теперь я доработала Поэтику и дополнила вышедшей литературой, приложив
к ней и "Три сюжета", перепечатанные из "Языка и литературы" (т. V, стр. 33).
Жизнь спешит. И то, что вчера нуждалось в оправдании (даже, может быть, и в
предисловии!), то сегодня идет уже в приложении как материал более доступный и
легкий для читателя, чем "период античной литературы".
11 августа 1935 г.
8
I. Проблема работы и ее литература
1. Идеалистическая поэтика
Поэтика, теоретическая история литературы, есть наука закономерностях
литературного процесса. Но до А.Н. Веселовского и после него из поэтики была
сделана голая теория литературы, и не столько литературы, сколько ее отдельных
составных частей, вне их исторических связей (поэзия, проза, поэтические фигуры,
сюжет и т.д.). Как теория поэтических родов поэтика оказалась частью эстетики, а
потому и философской наукой, одним из отделов в общей идеалистической философии.
Здесь она претерпела все те судьбы, что и идеализм. От Канта она получила общее
статическое учение о присущих искусству формах: человеку свойственны от природы
чувства трагического (возвышенного, ужаса) и комического (смешного, низменного).
Гегель, с его саморазвитием духа, является творцом той динамической эстетики,
которая ошибочно получает название исторической; такая историчность имманентна и
лишена всяких связей с материальным миром. Старое учение о красоте обращается в
учение о гармонии формы и содержания; под уродливым понимается все реальное и
повседневное. Внутренне-историческая преемственность форм поэзии (причем форм
самостоятельных) определяется в виде трех стадий: это эпос, лирика и драма. В
эпосе отлагаются впечатления объективного мира, лирика - выражение личности, в
драме - оценка объективных явлений. Греческая литература с ее гармонией формы и
содержания является идеальной нормой всеобщего литературного развития;
литературный процесс - это саморазвитие самосознания личности как части мирового
духа; наиболее совершенный вид поэтического творчества - это греческая трагедия.
9
Несмотря на весь дальнейший ход эстетики и, в частности, на большую роль
позитивизма, для научной практики наиболее решающую роль сыграло гегелианство Я
имею в виду закурсиро-вавшие с того времени общеупотребительные учения о форме и
содержании, о внутренней преемственности поэтических родов, о трагическом и
комическом, о реализме, понятие истории литературы и литературного процесса как
саморазвития духовной деятельности человека и нормативная роль Греции в
отношении европейской культуры, искусства и, особенно, литературы - это наследие
Гегеля, живущее по сей день и в поэтике и в истории литературы, - наследие
непреодоленное и застойное. Обращение к античности, любовный возврат к ее
культуре и попытки ее возрождать не раз выполняли в истории прогрессивную роль,
освежавшую и заставлявшую звучать новыми смыслами и самое античность, но в руках
буржуазии XIX века (западной и русской) сусальный ореол, взгроможденный над
античностью, приобрел реакционную функцию и стал античность искажать, науку об
античности рутинизировать Мысли Гегеля получили уродливое заострение, за ореолом
и за античной красотой и гармонией оказалась реакционнейшая окаменелость мысли о
первенстве духа, об отрицании реального мира, о жизни форм, о догматической
нормативности одного явления, выхваченного из кон текста истории. И потому-то
исторически необходимо, чтобы пересмотр этих теорий и попытка систематически их
расшатать была сделана именно на материале античной литературы, и
преимущественно как раз греческой.
2. Формализм.
Это тем более необходимо, что сейчас нужно бороться не со старыми видами
идеалистической поэтики1, а с ее последней разновидностью - с формализмом Сам
формализм переживал себя как "новое слово" и реакцию на психологические теории
типа Гумбольдта Однако формалистическая поэтика - только доведенная до абсурда
одна из сторон старой метафизической поэтики, и та именно, которая создана
философией абсолютной формы как выражение абсолютного духа. Общая всем поэтикам
черта - это базирование на традиционном наследии Аристотеля, делая из Греции
норму для всех видов культуры, идеалисты не посчитались с историческим значением
самого Аристотеля и с его ролью в истории античной идеологии. Прогрессивный для
своего времени как мыслитель и замечательный ученый Греции, Аристотель строил
свою поэтику в меру положенных ему историей сил, его поэтика - чрезвычайно
10
интересный труд, завершавший работу по поэтике многих поколений, - работу, до
нас не дошедшую. У Аристотеля много ума, тонкости, эрудиции, но не его вина, что
в рабовладельческом обществе ученый мог пользоваться только статическим методом
и дальше углубленной классификации не шел Но одно дело достижения Аристотеля,
поражающие нас в IV веке до нашей эры прогрессивностью, и то, как буржуазная
наука использует эти достижения.
Когда, вслед за Аристотелем, буржуазная поэтика строится на отвлеченном
рассуждении о формальных частях литературы, понимая ее как сокровищницу
феноменов, а не как идеологический процесс, когда у нее вслед за Аристотелем,
поэзия отделяется от прозы, и поэтика делается теорией поэзии, риторика -
теорией прозы, когда, вслед за Аристотелем, традиция приписывает поэтике
свойство быть наукой о поэтических приемах и о средствах художественного
воздействия, - тогда ясно, что Аристотеля, великого ученого античности, перед
нами уже нет, а есть зашедшая в тупик формализма наука буржуазии Так
складывается та знаменитая теория и практика творческой рецептуры, которая
существует и поныне под видом теории словесности и поэтики формализм, желая быть
новаторством, занялся теорией прозы и, вместо того, чтобы по старому указывать
приемы художественности, стал их теоретизировать. В результате всех этих научных
путей создалась из поэтики какая-то подозрительная дисциплина, мало
естественная, состоящая из схоластизированной античности, из поправок
современных формалистов-агностиков к метафизике немецких идеалистов, из
позитивных переложений Дарвина на литературу, из сенсуализма (теория приятного,
трагизм как разряжение аффектов и т.д.) и просто из школьной пошлятины
Между тем параллельно этой поэтике, с ее "категориями" и "приемами", с середины
XIX века стала строиться другая наука, направленная не на изучение литературы и
ее отложившихся форм, а на историю представлений, образности, мышления, в связи
с порождаемыми ими формами обычая, сказаний, религии, языка, мифа. Общего имени
эта наука не имеет, отчасти она совершенно эмпирична, отчасти исходит из
определенных теорий. На Западе она направлена против марксистской философии и
методологии, но, непроизвольно для себя, прямо и косвенно ее подтверждает во
всех своих прогрессивных достижениях.
11
3. Современные задачи поэтики
Из сказанного ясно, до какой степени сейчас акту алъно и просто необходимо
перестроить мертвую "поэтику" и сделать ее живой для литературоведения. Важно, в
первую очередь, показать, что поэтика есть наука о закономерности литературных
явлений как явлений общественного сознания, что общественное сознание исторично
и меняется в зависимости от этапа развития общественных отношений и,
следовательно, от этапа развития материальной базы, важно показать, что поэтика
есть и теория и конкретная история литературы. Для именно такого понимания
генетический анализ совершенно необходим; ясно, что отказ от генезиса в вопросах
поэтики был и будет отказом от исторического анализа явлений. В данной работе я
отнюдь не берусь поднимать все или наиболее основные проблемы поэтики; я
ограничиваюсь только областью сюжета и жанра, в которой успела до сих пор
поработать, да и то за вычетом проблемы стиля, к которой еще не подходила. Кроме
того, не сюжетом и не жанром во всем их историческом целом занимается эта
работа, а только первичным этапом их истории, решающим для вопросов об их
происхождении, их мировоззренческой сущности, их взаимосвязи, этот первичный
этап - становление сюжетов и жанров в античной и, преимущественно, в
древнегреческой литературе, где они еще стоят на стыке фольклора и литературы.
Но для того нужно пересмотреть и критически использовать эмпирические данные
западной и русской (что не всегда делалось) буржуазной науки. Мы сейчас
находимся не в том положении, в каком был ученый XVIII столетия. Занимаясь
литературой не формально, а по содержанию, мы обязаны учитывать все новое, что
стало известным в тех областях знания, которые вскрывают факты, прямо или
косвенно определяющие это содержание. То, что наше литературоведение игнорирует
науку о мышлении и фольклоре, то, что наша фольклористика игнорирует все отделы
знания, ведущие к пониманию смыслового содержания фольклора, - это убийственная
ошибка, от которой страдает наша советская наука.
Центральная проблема, которая меня интересует в данной работе, заключается в
том, чтоб уловить единство между семантикой литературы и ее морфологией. Я
пытаюсь показать, что для объяснения различий не нужно прибегать к изначальной
комплексности или синкретизму, из которых дифференцируются различия, - различие
