поверхностью земли Гея рог изобилия, и среди его плодов и зелени находится
маленькое дитя111. Образ рождающей смерти вызывает образ круговорота, в котором
то, что погибает, вновь нарождается; рождение, да и смерть, служат формами
вечной жизни, бессмертия, возврата из нового состояния в старое и из старого в
новое112. Орфический "круг рождения" и "круг возраста", а также "колесо
неизбежности" заложены именно на таком представлении113; смерти, как чего-то
безвозвратного, нет; все умирающее возрождается в новом побеге, в приплоде, в
детях114. С этим представлением слито и другое: тождество человека и животного с
растением. Как вегетация, человеческая жизнь то быстро увядает, то снова цветет.
63
Три наших понятия - "смерть", "жизнь", "снова смерть" - для первобытного
сознания являются единым взаимно-пронизанным образом. Поэтому 'умереть' значит
на языке архаических метафор 'родить' и 'ожить', а 'ожить' - умереть (умертвить)
и родить (родиться). И вот видим отцов и матерей, умерщвляющих своих детей: этим
они дают им бессмертие115. Мы видим в мифе и обряде проглатывание детей,
божества, человека, и в этом акте проглатывания рот метафорически уподобляется
земле, чреву, преисподней, рождающему органу116. Проглатывая, человек оживляет
объект еды, оживая и сам, 'еда' - метафора жизни и воскресения. Принести в
жертву - это, как указывают Тантал и Фиест, значит съесть. И значит 'спасти',
сделать смерть жизнью. С едой, таким образом, связано представление о
преодолении смерти, об обновлении жизни, о воскресении117. Отсюда - позднейшее
прикрепление обрядов еды к воскресающим богам, отсюда и древние "пиры
бессмертия", нектары и амброзии, дающие избавление от смерти и вечную молодость.
Понятно поэтому, что в античности, - в Риме особенно, - когда случалось бедствие
(мор, смертельная опасность, война), сейчас же прибегали к пульвинариям и
всякого рода культовым и общественно-обрядовым трапезам, это была искупительная
жертва, избавлявшая от смерти118.
10. Стадиальные изменения метафор 'еды'
Итак, в акте еды разыгрывалась смерть - воскресение объекта еды, тех, кто ел, и,
кроме того, божества небесного и загробного. Такая связь между космическим
олицетворением (божество), человеком единичным и коллективным, едой - такая
семантическая связь, выражаемая тождеством, говорит о том, что она создана не
античным сознанием, а примитивным, архаическим, слитным, это типичное сознание
тотемистического периода, которое отождествляет космос и общество в тотеме. Еда,
- центральный акт в жизни общества - осмысляется космогонически, в акте еды
космос (=тотем, общество) исчезает и появляется. Почему именно в акте еды? Не
потому, конечно, что биологическая, реальная еда дает к этому какой-либо повод,
но потому, что она связана с производством и трудовыми актами в большей степени,
чем что нибудь другое, сознание не остается к этому безучастным, но работает
вокруг такого важного явления - выделяет его из контекста действительности,
акцентирует, выдвигает на первый мировоззренческий план, но, конечно, осмысляет
его специфически, в категориях осознания мира вообще. Вот почему еда полу-
64
чает семантику космогоническую, смерти и обновления вселенной, а в ней всего
общества и каждого человека в отдельности, т.е. тотема. Конечно, сами понятия
космогонии, смерти, воскресения и т.д. не могут быть отнесены к такой ранней
стадии человеческого сознания, но у нас нет возможности быть достаточно точными,
поскольку излагать научную работу об этом сознании приходится в наших
современных понятийных терминах, с нашей современной семантикой. Я делаю эту
оговорку сразу же, чтоб устранить дальнейшие недоразумения, было бы чересчур
сложно и громоздко подавать метафору смерти описательно, как "то, что рождает -
рождает"*. Первоначально, в охотничьем обществе, - это исчезновение-появление
всего, что существует во внешней природе, т.е. тотема в его общественном и
космическом значении, в обществе земледельческом появляется образ смерти и
воскресения. Морфология метафор стадиально изменяется и варьируется. Охотничье
сознание представляет себе тотем, т.е. общество и космос, зверем, но этот зверь
имеет столько же реальную природу производственного животного, сколько и
космическую; он небо, солнце, земля, вода и т.д. Разрывая его руками на части, -
такова форма примитивной охоты и еды, - охотничье общество скопом ест его сырое
мясо и пьет сырую кровь, но это нисколько не мешает ему представлять разрываемый
тотем в виде солнца, излучающего отдельные куски света и жара119. Это оставляет
долгие следы в последующих бытовых и богослужебных действиях еды, которые
сохраняют приурочение к определенным состояниям солнца; стоит вспомнить вечерню,
утреню, связь между едой и заходом или восходом солнца и т.д.120 Тотемистический
характер такой еды сказывается в том, что акт разрывания и разгрызания
представляется актом бессмертия, слияния человека и тотема, человека и
космоса121. Однако, охотник одолевает зверя в рукопашной схватке, это самая
первая стадия, когда производственным орудием служит рука, но палица и камень
скоро придут ей на
_________
* Здесь по-видимому опечатка, которую можно исправлять, исходя из параллельного
текста в "Семантике сюжета и жанра" "голод воспринимается как умирание, но так
как понятия "смерти" в нашем смысле еще нет то оно заменяется эквивалентом, не
переводимым на наш современный язык, но в тысяче примеров лежащем перед нами в
значении того, что рождает"" И в друом месте "В прогснии его [образа - И. Б. ]
"все равно всему , но вовсе не в его действенности, иначе весь мир был бы покрыт
только одним образом Мы же видим их десятки, сотни и десятки сотен В частности
образ, "того, что рождает' (смерти) имеет необозримое количество вариантов"
65
помощь122. Борьба рукопашная, единоборство занимает в производственной и
общественной жизни первобытных охотников одно из главных мест; борьба - то
центральное событие, которое мировоззренчески главенствует в охотничьей системе
образов. Тотема убивают в рукопашной, затем разрывают и едят123: вот почему еда
семантически увязывается с борьбой и поединком. В позднейшем обряде и обычае во
время еды устраивается единоборство; самая еда и питье тоже становятся борьбой,
позже состязанием, и в мифе одно принимает характер другого; метафора 'еды'
уравнивается с метафорой 'борьбы'124. В земледельческий период разрывание зверя
обращается в разделение, преломление, разламывание хлеба125; однако пифагорейцы
запрещали этот обряд, так как разламывание хлеба (преломление) связывалось в
предании со смертью126. Одновременно со спарагмосом хлеба существовал и обряд
разрывания на части дерева; плодородие и фаллизм дают себя знать в этот период,
и дерево растерзывается мужчинами, а женщины совершают вокруг него пляску127.
Дикий зверь обращается в домашнюю скотину; в племенном обществе это уже не
тотем, а божество, еще дальше богочеловек. Вожак коллектива, который был и
тотемом-зверем, и раздавателем еды, и множественно-единичным едоком, в этот
период дифференцирует свои функции; жрец и повар, глава рода и царь получают
раздельное существование. Помимо борьбы и разрывания, еда отождествляется и с
шествием, которое представляет собой один из устойчивейших элементов всякого
первобытного действа. Коллектитвное выступление первобытно-охотничьего общества,
его массовое передвижение с места на место среди обширных, чрезвычайно редко
заселенных пространств, выступление, теснейшим образом связанное с производством
и формами труда, формами социальными - играет большую роль и в охотничьем
сознании, хотя осмысляется очень своеобразно. Передвижение коллектива,
передвижение тотема соответствует в первобытном сознании передвижению всей
окружающей природы - солнцу (небу)128; солнце, прежде чем шествовать по
горизонту, преодолевает врага, мрак, в виде зверя129. Шествие поэтому является
реалией, но одновременно и метафорой; и там, и здесь оно связано со звериной
борьбой, с растерзанием - едой зверя. В то же время передвижение воспринимается
плоскостно, т.е. в нем выдвинута не динамика движения, а массово-сплошной,
безличный характер ступания, исчезновения-появления. Не просто едят, но шествуют
к еде, и во главе идет
66
"водитель", вожак, вождь; это сперва тотем в образе зверя, персонификация солнца
и неба, а в земледельческий период - оплодотворитель. Литургийные шествия во
главе со священнослужителем, в сопровождении светильников; процессии во главе с
богом, представляемым в виде животного, или во главе с животным, в окружении
факелов, - это известные примеры из богослужения и обряда; но так и в обычае
шествует монастырская братия на трапезу или идут к столу при дворе или в
аристократическом, наиболее консервативном быту.
б) Метафоры 'рождения
1. Семантика брака
Я уже говорила, что еда в представлении первобытною общества сливается с актами
рождения и смерти, и что нет возможности, без чисто научной условности, эти
образы друг от друга отделить. В свою очередь, акты еды - смерти -
производительности неразрывным узлом связаны с окружающей природой; смерти как
чего-то конечного, завершенного нет, а есть исчезновение, одновременное
появлению (как одновременны "до" и "после" в первобытном сознании). Неверно
говорить о загробных представлениях, об умирании и воскресении, о жизни-смерти.
Подземность есть всегда рождающее начало, а рождающее - подземное; перевеса
одного над другим нет, так как в мышлении нет предпосылок к расчленению событий
во времени. Еда, говоря нашим языком, есть смерть и воскресение, а также
производительный акт. Но сам производительный акт тоже является смертью и
воскресением. Что же такое смерть-воскресение? Это еда и производительный акт.
Но каждое из этих явлений представляет собой совсем не то, что мы под ним
понимаем. Первобытное сознание осмысляет их как наличие-отсутствие космоса
(тотема) в форме борьбы. Отсюда - равенство образов 'еды', 'производительного
акта' и 'смерти-воскресения', сливающихся Друг с другом и переходящих Друг в
друга; отсюда их генетическое равноправие, их невозводимость одного к другому;
но отсюда и сложность научной терминологии, которая ошибается всякий раз, как
хочет уточнить и назвать их значимость. Что такое первоначальный брак, и
подлинно ли жених и невеста - только брачащаяся пара, т.е. соединяющаяся для
совместной жизни? Сразу же, однако, встает материал, который требует какого-то
иного толкования, и ни обычаем бытовым, ни религиозным, ни идеей одного
воспроизведения его не объяснить. Почему, например, невеста не всегда
67
реальная, а подставная? Почему ее роль иногда исполняет дерево, а жениха -
чучело, или наоборот? Или чем объясняется уподобление брачащихся царю и царице?
Мы, следовательно, и здесь, как при анализе семантики еды, сталкиваемся с комком
соседящих образов и не можем извлечь одного из них, не захватив частично и
других. Поэтому следует взять весь этот комок в его целом Такой именно брачный
комплекс существовал у всех изначальных народов в виде обрядов "майского дерева"
Их стабильные формы можно классифицировать так. 1) обходы с деревом, 2)
обрядовая трапеза, 3) выбор "майской пары", которая одновременно означает жениха
и невесту, царя и царицу, 4) зооморфический маскарад, 5) обрядовая симмиксия, 6)
женитьба дерева, 7) поединок (бег большей частью) Отдельно на всех этих моментах
я останавливаться не буду, да и нет нужды, потому что они уже вполне освещены
наукой.Дитерих давно показал, что процессии и обходы с деревом упираются далеко
вглубь времен, и что в них лежит инкарнация плодородия, дерево, посох, ветвь, с
которыми ходят из дома в дом или из улицы в улицу, есть вегетативное
божество130. Весь комплекс представлений, группирующихся вокруг всесветного
культа дерева и персонификации майской пары, давно и классически осветили
Беттихер и Мангардт131. То, что еще оставалось неисследованным, связь поединка,
культа дерева, брака и выбора в цари, разъяснено английской школой - работами
