Кука, Корнфорда, Гаррисон и Фрезера132. Реконструкция, даваемая ими, такова
Перед нами божество дерева, которое является одновременно божеством неба, воды и
смерти, оно олицетворяется в дереве и его производных (главным образом в
скипетре, посохе, ветви), в птице, в звере, бог этот есть "божество года", в
котором сосредоточена мощь плодородия на год, ежегодно силы этого бога
обновляются, и ежегодно избирается новый его годовой репрезентант, в виде
женско-мужской пары. С этой целью устраиваются обрядовые состязания, женские и
мужские, с наградой в виде скипетра, посоха, венка из листьев и прочих священных
олицетворении Получившие их считаются получившими мощь самого божества,
божеством в лицах, и на год имеющими власть над силами неба и земли Они
соединяются в священном браке и одновременно становятся годовыми царем и царицей
Следовательно, 'новый брак' есть всегда "новый год', 'царь' и 'жених' -
победитель в состязании Другие ученые еще больше подчеркивают в образе нового
брака как нового года момент борьбы
68
с годом уходящим и видят в нем чисто весеннее состязание между оживающими силами
земли и смертью, или зимой, весенняя невеста есть царица нового года, невеста
подставная - это старуха в брачном одеянии, которую жених - царь - новый год
разоблачает, бьет и выгоняет133. Как показал Сентив, жених - это зачастую принц
Солнца, невеста - пепельная сущность его как огня, Золушка, царица кухни,
скотного двора, рынка134. Итак, семантика таких праздников ясна, лишь одни
ученые выдвигают основу солярную, другие вегетативную, сходясь, однако, на
генезисе из обряда магического.
2. Семантика победы
Я не буду здесь говорить о магии как явлении позднем и сильно преувеличенном
наукой Не буду специально останавливаться и на характере заметной
ре-конструктивности всего того, что я только что изложила. Меня интересует
семантика таких образов, как 'жених' и 'невеста', в связи с венчанием, со
свадьбой, браком, воспроизведением, и так как эти образы неразлучны с образом
'царя' и 'победителя', то семантика и этого образа Образ 'победы' для нас не
нов, потому что я еще очень недавно говорила о метафоре борьбы как спасении и
преодолении смерти Поэтому после знакомства с ее семантикой мы найдем теперь в
идее агонистической победы и ее дословного значения чересчур много нашего
собственного рационализма Очевидно, 'победителем' можно было быть и без
одержания верха в состязании, человек, евший хлеб, был уже 'победителем от
смерти'. Конечно, здесь мы наталкиваемся на необходимость расшифровки таких
значений, как 'победа', и 'агон' все время, едва мы подходим к какому-нибудь
семантическому факту, мы оказываемся в целом ряде неизвестных величин, прикрытых
обозначением нашего сегодняшнего дня, и нам дается на выбор или ошибочно
исходить из нашего собственного, XX века, осмысления и топтаться на месте, или
иероглиф за иероглифом расшифровывать архаические значимости Прежде всего нам
придется разграничить образы солнечные от вегетативных. И те и другие упираются
в единое представление о небе-земле, о дереве-солнце. В основе, - наука уже со
всех сторон кричит об этом, - лежит целостное восприятие мира, в котором огонь,
вода и дерево тождественны Однако метафоры чисто солнечные имеют совершенно
раздельную и внятную линию своих собственных судеб, в параллель к стадиально
более поздним образам вегетативным. Таков именно образ солнца-
69
победителя. Но кою или что побеждает этот 'победитель'? Узенер и Карл Фриз давно
уже ответили на это. Солнце побеждает мрак, и эпитеты ею "непобедимый" и
"победитель"135. Эти представления вполне сохранились в этрусской, позже в
римской обрядности триумфа, когда герой-победитель с блистательным войском
продвигался в пышной процессии по юроду, а побежденные предавались смерти. В
лице этого победителя, в светлых одеждах на солнечной колеснице с белыми
лошадьми, продвигалось само солнце; победив своего врага, тьму, оно двигалось из
обители смерти преисподней, через горизонт, - царские ворота триумфальной арки,
- на небо, в храм. Эти ворота отделяют мир потусторонний, мрачный, от небесного,
светлого; через двери арки, зарю, показывается в ослепительном блеске солнце. В
храме Юпитера Капитолийского, куда победитель въезжает по городу, приносится
жертва божеству; параллельно с образом победы в шествии и въезде дается образ
победы в принесении и принятии жертвы, в трапезе божества; но этот образ
повторяется и подчеркивается в ряде "придаточных предложений" обряда, в
параллелизме цирковых игр и пиршественном угощении для народа. Вот,
следовательно, агон и без рационалистической передачи: он присутствует уже в
самом образе въезда и шествия, как и параллельно в еде. 'Шествие' как метафора
солнечного хода означает то же самое, что и 'победа'; двигаться по небу солнце
может только после схватки с ночным мраком. Победа - это смерть, ставшая жизнью,
это акт жизни вослед акту смерти. Победитель тот, кто остается жить. Самая жизнь
означает солнце, небо, а смерть - преисподнюю, мрак. "Когда ты восходишь, -
говорится в одном египетском гимне, - они живут (люди), когда заходишь, они
умирают"136. Таким образом восход и заход солнца - это жизнь и смерть всех
людей, всей природы, и ежедневно одни и те же люди умирают и оживают. Солнце -
"зачинатель жизни": "ты производишь человеческий зародыш в женщине, ты создаешь
семя в мужчине", "ты сотворил жизнь людей"; солнце - "ужас всякой дальней
страны"137. В системе тотемистического миросозерцания таким солнцем-вселенной
является вожак общественного коллектива, тотем; он ежедневно и ежегодно вступает
в борьбу со смертью и побеждает ее. Мы знаем из трудов Фрезера, что стадиальный
преемник такого вожака, царь, ежегодно убивался, и в его лице ежегодно умирал
старый отрезок времени, год, старый бог. Тотемистическое мировосприятие не знает
'новизны' в нашем смысле; личное
70
начало не существует; лиц нет, есть единая маска слитного целого, и потому
сознание не замечает, что умирает один человек из коллектива, побеждает совсем
другой. Нет, и умирающий и живущий - единый образ, единая маска космического
тотема; это он, все тот же самый, появляется в исчезновении, оживает в
смерти138. Понятия двойственности, жизни и смерти - наши. В сознании первобытных
охотников множественно-единичное начало (тотем) борется и переборает
исчезновение появлением (позднейшее - "смертью смерть попрал"). Остающийся в
наличии вожак - новый тотем, новый, при племенном строе, царь. Поэтому семантика
'царя' содержит в себе метафорические представления о небе и солнце, но и о
смерти; царь равнозначен богу, который может быть и умершим и воскресшим.
Особенно выразительна эта семантика у египтян, где каждый фараон является
божеством, на время ставший богочеловеком, божеством-солнцем. Фараон - это и
небо и покойник; по словам Диодора, первым царем в Египте было солнце; умерший
фараон занимает небесный трон солнечного бога139. О том, что 'царь' и 'небо'
были тождественны на известной стадии развития общественного сознания, видно из
работ не только Н.Я. Марра, но и Прейса, который приводит "небо" и "землю" как
названия кланов: небо, следовательно, являлось тотемистическим обозначением
общественного коллектива. Вот почему боги-то и назывались первоначально царями,
а цари - богами, и при апофеозе представлялись возносящимися на небо140.
Следствием тотемистического тождества между космическими и социальными образами
явилось то, что царь был и жрецом, т.е. дублером божества; высшими жрецами были
в античности цари, каковы архонт-базилевс в Афинах, rex sacrorum в Риме141. В
охотничьем обществе, чрезвычайно примитивном, нет условий для оформления и яркой
выразительности создаваемых им же образов. Они получают, так сказать, дальнейший
ход и законченность в более позднюю эпоху, в племенном строе, в институте
богов-царей. С подобным историческим законом нам придется все время встречаться;
так и сюжет, создаваясь на самой ранней стадии человеческого сознания вместе с
другими формами идеологии, начинает свое подлинное существование только в
классовом обществе.
3. Семантика года
Космическое значение 'царя' и отождествление его с небом и солнцем влечет за
собой и то, что образ 'царя' сливается с образом 'года'. Здесь в основе лежит то
же исчезновение и появление космического тотема, та же сменющаяся
71
неизменность: время воспринимается пространственно, 'год' отождествляется с
небом, солнцем, землей и т.д., и есть не что иное, как сам общественный
коллектив в лице своего вожака. 'Год' - это не период времени, а вечно светящее
небо; но 'светить' то же, что 'жить', т.е. перемирать, исчезать и появляться, и
множество небес, множество земель (столько же, сколько людей, зверей, вещей,
растений) ежедневно меняется, умирает, оживает. Сперва такой 'год'
семантизируется как небо, как круг, как солнце и мрак, зима и лето142; являясь
одновременно тотемом, 'год' в акте борьбы исчезает и появляется, и 'старый год'
умерщвляется 'новым', победившим 'годом'. Эта схватка со смертью зимы и лета,
солнца и мрака, точнее - старого и нового тотема, играет огромную роль в
создании всех последующих обрядов, а также и мифов. Всякая борьба заранее имеет
жертву, которая окажется побежденной; это всегда будет старая форма тотема -
старый год, который оживет, т.е. умерший, покойник. Из образа смерти, из образа
покойника развивается и образ 'врага'; ничего враждебного в нашем смысле в нем
нет; 'враг' - это носитель образа смерти, тот аспект тотема, который будет
побежден в рукопашной и умрет143. Отсюда - изображения борьбы, победы, триумфа
на гробовых античных рельефах144; отсюда - и семантическое тождество образов
'победы' и 'жизни'145. День 'нового года' и есть день, в который борьба со
смертью дает новую жизнь победителю. Но таким новым годом, обновленной
вселенной, и является тотем, позднее царь, семантически бог неба, бог дерева и
солнца, бог преисподней.
В земледельческий период солнце и земля, а также и 'год', получают семантику
плодородия. Смена света и мрака уже не так замечается, как смена засухи и
урожая, от которых зависит трудовая жизнь земледельца. Прежнее тотемистическое
олицетворение дерева - неба - воды - преисподней становится 'божеством года' уже
не в солярном, а в вегетативном смысле; 'год' обращается в круговоротный
пространственный отрезок увядания и расцвета растительности, смена неизменности
становится циклом, т.е. округлым временем; победитель смерти сливается с этим
'годом', получает функции оплодотворителя, властителя над плодородием, от
которого зависит урожай, приплод животных, новое поколение людей146, и по его
имени ведется летосчисление, как по имени года147. Однако образ плодородия
требует не одного, а двух племенных корифеев, и
72
женское божество, женщина-царица, начинает доминировать над мужским. От этой
пары, богини и бога, и зависит плодородие на год; соединяясь ежегодно в новом
браке, они тем самым становятся годовыми 'царями'. Их 'брак' совпадает с началом
их 'царствования' и с 'новым годом'148. Самый обряд, в котором они начинают
жить, называется венчанием: сперва они отождествляются с венком потому, что он
метафорически означает круг, солнце, небо, год; а затем в нем сказывается его
растительная природа, природа плодородия. Венчание сопровождает брак богов как
царей; поэтому, венчая в браке и на царство, мышление дублирует этот акт
параллельными актами еды, борьбы и воспроизведения.
4. Связь брака с едой, борьбой и шествием
Итак, первоначальным женихом представляется свет: в таком именно метафорическом
оформлении разыгрывалась свадьба у орфиков и в культе Диониса, в виде
таинства149. Это брак неба и земли, составляющий часть и Элевсинских
мистерий150. Как в первобытно-охотничьем обществе все едят сообща, общественным,
множественным коллективом, управляемым вожаком - разрывателем зверя и
раздатчиком мяса, так множественно, общественно соединяются, имея
мужеско-женскую пару брачащихся корифеев, из которой женщина еще не выделяется
